Христина, оставшись одна, попробовала было прилечь: разделась и легла. Нет, она не могла заснуть. Встала, зажгла свечку, присела на неразобранную пустую кровать мужа. И все-то припомнилось ей с первого дня их свадьбы — каждый прожитый день. И круг измытаривших ее мыслей снопа замкнулся.
Ка (Элось, чьи-то руки сжимались вокруг ее шеи все Крепче п гуже, до того туго — нечем дышать стало.
Задохнулась Христина, вскочила и принялась ходить.
От нагоравшей мигающей свечи плыли в глазах ее какие-то красные кружочки, а в кружочках прыгали словно гуттаперчевые мальчики — любимые игрушки Иринушки.
Метнулась Христина к кроватке: в кроватке, раскинувшись, тихо спала Иринушка, оттопыривала губки.
— Девочка моя, ненаглядочка моя, курносенькая, спишь ты, ты не знаешь. А что будет с нами, чего нам ждать? — и вдруг выпрямилась,— нет, я хочу жить, я буду жить, вот так! — стиснула руки,— я возьму, я вырвусь из этих проклятых тисков, а будут душить, у меня хватит духа, а будут унижать, не отдам себя. Я молода еще, у меня достанет сил! — и, улыбаясь горько, подумала: «Еще и дня не прошло без Сергея, завтра будет день, потом другой, потом третий, десятый, месяц, год, еще год»…
А за стеною, у старика, поднялось клокотанье кашля, перекатывалось оно, шумело хрипом и свистом: старик задыхался.
И было так, будто тут под самым ее ухом кто-то нарочно
69
скоблит ногтем бумагу да похрустывает пальцами. И не зажать ей ушей, негде схорониться.
Она сжимала виски,— разгорались ее сухие глаза, она хваталась за сердце. А кружащая мысль сверлила ей мозг, сверля, добиралась до какой-то тайной жилки и, найдя эту тайную жилку, рассекла.
Стала она на колени.
— Господи, прости меня, я не могу больше, я убью
старика. Господи, прости меня!
И крепко молясь — прося простить ее за то, что не может она больше терпеть, молилась она за Сергея, за Иринуш-ку, за себя, и уж сама не знала, чего просит и о чем молится.
Долго стояла она на коленях, забыла, что молится. Наконец, поднялась и шаталась по комнате, обессиленная останавливалась, передвигала бесцельно вещи на столе, сосредоточенно бессмысленно переставляла книги и безделушки, прислушивалась, смотрела в окно в лунную ночь на луну.
За окном искрился зеленоватый снег. Искрился распущенный во все концы большой морозный дым. И замелькали мысли искрами.
«Большое случилось несчастье.— Кто это сказал? — Костя.— Нет не Костя.— А кто же? — Нелидов».
И вспомнив о Нелидове, Христина закраснелась от нахлынувших дум: Нелидов друг и приятель Сергея, он спасет ее!
И уж представляя себе, как, благодаря Нелидову, все станет на прежнее место, все поправится и пойдет своим чередом, она ворковала охмелевшими губами. Воркуя, просила. Прося, желала. Улыбалась, тоскуя. И горела в тоске.
— Иринушка, дитяточка моя, маленькая, курносень
кая! — припала она к кроватке, целовала свою крошку,
и высоко от рыдания подымалась ее грудь, как от великой,
непомерной радости.
Таяла свеча, питала пламя, пылала. Пылала ярко-радужно, как восковая, венчальная. И золотой маленький маятник старинных часиков бегал — дрожал, как живчик, весеннею дрожью.
В детской, внизу, спала Рая и, животно пугаясь, грузно переворачивалась и раскидывалась под спирающей дыхание непонятной тяжестью. Тяжесть, накатывая и рассыпаясь приятно щекочущей дрожью, держала ее в оцепенении
70
и опять отпускала. Снился Рае пустой дом. Ходит будто она по запутанным коридорам. Прошла она все коридоры и возвратилась к двери и там у двери забилась в темный чулан и, сидя в чулане, погрузилась в те тайные мечты девушки, которая влюбляется во всякого мужчину, к которой уже прикоснулись.
А Катя ворочалась с боку на бок, она не могла завести своих печальных глаз. У ней шел свой разговор.
Она любила своего брата Сергея и хорошо знала, не вернуться Сергею, и еще знала, неудача стережет их дом, а счастье так редко,— приотворит счастье дверь, выглянет, и уж нет его, и след простыл. Только не знала она, всегда и везде ли так, или только у них, с ними, в их доме.
«Если бы возможно было,— думала Катя,— начать жизнь сызнова, если бы возможно было стать маленькой, как Иринушка, и мечтать, что вот через несколько лет поступишь в гимназию и у тебя будет темно-зеленое платье с черным передником, а пройдет еще много-много, и тогда объехать весь свет и все узнать… Если бы возможно было начать жизнь сызнова, она начала бы жизнь совсем не так!»
Раскрывались ее губы, просили — просила Катя вернуть то время, чтобы мечтать о темно-зеленом платье с черным передником и думать, как Иринушка думает, будто котята родятся от ветра: когда подымается ветер,— и плакать, как сама она плакала когда-то, что не умеет доить игрушечного петушка и чтобы все до одной пришли к ней игрушки, все матрешки, и лисичка, и слоник, и лягушка.
За окном взрывался сухой треск с деревянных обледенелых мостков тротуара. Кто-то хрустел снегом под самым окном. Кто-то пугал, как Костя, приплюскиваясь лицом к холодному стеклу. Неумолимо ходили на стене старые невзрачные пыльные часы в своем тяжелом стеклянном футляре. И титикали маленькие Катины черные часики на тумбочке у кровати.
Катя прислушивалась к своим часикам, и ей казалось: она могла бы по чуть внятным звукам, по чуть брезжущим часовым голоскам, она могла бы пробраться в какую-то такую глубь, где все видно. Часики ее примут. Часики ее возьмут. Часики поведут ее в свой часовой дворец, где все видно.
«Когда умирала мама,— думала Катя,— и кричала на весь дом, целую неделю и день и ночь кричала и все знали: смерть вошла в дом и уйдет с мамой. Уехал Сережа и вчера
71
еще об этом никто не знал и не думал. А уж там известно было, там все видно в часовом дворце».
И вспомнилось Кате, как прошлым летом, ведь это было так недавно, она жила с Сергеем в курорте, и был там один студент Кузнецов, и она влюбилась в Кузнецова и поверила, будет любить его до самой смерти.
Понимал ли студент, как любит его Катя, кто его знает? А Сергей все видел и знал и ни разу не обидел Катю, как обижала Рая — гадкая Рая, хитрячка, как обижал и дразнил Костя,— она открыла бы ему все свое сердце. А ей так хотелось открыть свое сердце, сказать кому-нибудь о студенте, как влюбилась она и поверила, будет любить его до самой смерти.
Теперь же Сергей ее не спросит, Сергей не вернется.
Она это хорошо знает. И зная, она не может этому верить, она верит, что Сергей вернется и опять они поедут на курорт и там встретит она Кузнецова.
Вера согрела Катино влюбленное сердце, и залилось ее сердце первой девичьей радостью первой любви. И казалось ей, часики ее приняли, часики ее взяли, часики повели ее по чуть внятным звукам, по чуть брезжущим голоскам в свой часовой дворец, в самую глубь его, где все видно.
Лунные тучи шли за окном. Лунными тучами шли перед Катей дни наступающей жизни и наливались луною.
За окном прокатился сухой треск с деревянных обледенелых мостков тротуара, глухо рассек заиндевевший воздух. Кто-то тихонько, как Костя, подкрался к окошку, хрустнул снегом. Луна подошла к окну, осветила комнату, и свет ее проник в вещи.
Заблестели Катины черные часики.
Часики титикали, заговаривали, часики баюкали, утива-ли расцветающее первою любовью девичье сердце..