Было совсем темно на дворе. Деревья в серебряно-парчовых покровах заглядывали в окна худыми почернелы­ми лицами. Каменел белый засыпанный сад.

 

Нелидов    засветил  свет,    уселся    к    свету:    принесли письмо.

Это было первое письмо от Сергея после его отъезда и какое-то путаное и отчаянное. Видно, трудно было ему на новом его положении скрывающегося от кредиторов. Сергей сообщал, что доехал благополучно, но о дальнейшем ничего сказать не может и не знает, вынесет ли он свою новую собачью жизнь.

«…кланяйтесь Христине, скажите, что напишу из N. а сей­час не могу, скажите, не мог… не мог, сам не знаю, что останавливает, не знаю, что и делать. За минуту не могу знать, что сделаю. Так мало стал я знать себя, а может, и никогда не знал».

И   представил   себе   Нелидов   Сергея,   водворяющегося в какой-то безопасный город, где ни один кредитор его не сыщет, но где с каждым днем будет он опускаться, наконец, оголтеет   и   уж   загнанною   собакой   где-нибудь   в   отврати­тельном   номере   гостиницы   не   для   приезжих   перережет себе   горло   осколком   от   пивной   бутылки.   А   не   удастся так  покончить:   рука  ли  дрогнет  или  захватят  вовремя,— тогда   будет   еще   хуже.   Тогда,   весь   опутанный   мнитель­ностью, смакуя свое унижение, он  изморит себя  и других изморит: будет вечно на глазах какою-то жалобою, и весь вид   его,   как   калечного,   будет   проситься   пожалеть   его, а   сам   будет   бояться   всякой   жалости.   И   жалость   и   не­жалость,  все равно,   примет  как  унижение  и  оскорбление. «А какая же разница между ним и Сергеем? — спросил себя  Нелидов,— да уж  не в том ли, что Сергей не только мало стал знать себя, а просто никогда не знал себя, а он и   не   помнит,   чтобы   не   знал   себя,— вот   и   вся   разница. Сергей   ничто   не   скроет   и   всем   будет   виден,   а   он,   зная себя, так затянется, любого обманет».

Нелидов  свернул   письмо  и  стал  собираться  к  Хлопко­вым — к Христине.

Без   стука   отворилась  дверь,   и   высунулся,   закутанный в башлык, Костя.

—    Ну как, Костя, поживаешь? — поздоровался Нелидов, оглядывая странного гостя.

—    Ничего,— сел   Костя,   не   раздеваясь,   и   нахмурился.

—    Что это,  Костя, у тебя на колокольне часы пошали­вают?

—    Ничего.

—  Как  ничего?  То  вперед летят,  то  отставать  начнут, не уследишь.

—   А зачем следить?
82

\^- Чтобы знать время. По часам ведь все построено, вся жизнь. А иначе все дела перекувырнутся. ~7

—    И пускай перекувырнутся!

—    Тебя, Костя, за это в тюрьму посадят.

—    В одиночное? — усмехнулся Костя.

—    В одиночное не в одиночное, а уж там придумают, за этим дело не станет… Эх, Костя, а если бы все дела и действительно перекувырнулись, если бы часов и совсем не было, времени не было, понимаешь, Костя, ни настояще­го, ни прошедшего, ни будущего.

Костя  вдруг поднялся и,  глядя  в упор, спросил  резко:

—    Вы ничего не замечаете?

—    Ничего.

—    Ничего? — Костя скривил рот и, поднявшись па цы­почки, сказал так тихо, словно задохнулся: — Времени скоро не будет ни настоящего, ни прошедшего, ни буду­щего! — и снова опустился на стул, загрустил,— где Сережа?

—    Сережа сделает свои дела, а там и вернется.

—    Никогда не вернется! Не верю я, врете вы все… Владимир Николаевич, знаете, скоро и я тоже… Что, в самом деле, за нужда мне торчать целыми днями в магазине. Я этот магазин — к черту. Я уже по секрету скажу, никому не рассказывайте, я, Владимир Николаевич, вчера посту­пил… в лягушачью веру!

—    Как так в лягушачью? — Нелидов перестал ходить, присел к Косте.

—    А видите, не так это просто… слышал я, можно притянуть к себе человека, чтобы он за тобою как тень всюду следовал, так за тобою и шел бы, и ничего бы не мог делать без тебя… понимаете?

Нелидов задумался.

—    Его, Костя, надо пожелать крепко, того человека, всем сердцем, всею душою, и тогда, возможно, человек пойдет за тобою.

—    Знаю! — Костя снисходительно улыбнулся,— желал я неоднократно, да ничего не выходит.

—    А если ничего не выходит, стало быть, вся суть только в тебе, Костя: мало, ведь, пожелать, надо иметь право пожелать, надо иметь сильное сердце, такое сердце, которое бы смерть покорило себе…

—    Да не то вы говорите! — перебил Костя,— средство есть, верное средство. Надо лягушку. Надо изловить лягуш­ку, отломить у лягушки заднюю лапку, высушить лапку и незаметно, чтобы никто не видел, зацепить лапкою кого хочешь. И все готово.

83