В доме водворилась тишина, и еще вошло в дом то особенное и жуткое, что бывает после покойника,— пустота какая-то… Фрося принесла в столовую самовар, поставила самовар на стол и, отвернувшись, всхлипнула: Фросе барышню жаль, Катю.

«А чего жаль,— тут же и упрекнула себя деревенская баба с прическою, как у Раи,— знать, не помирать поехала, даст Бог, и поправится, только эта землица на губах… нехорошо! На все воля Божья!» — и пошла себе в кухню к Нюше.

Старик был хозяин. Старик распоряжался: в кои-то веки такой часОк выпадает.

—   Ты бы, Костя, попел чего, а то так болтаешься, зря! —
накладывал старик на корочку черного хлеба дорогую
зернистую икру.

—. Я, папаша, таких песен не умею петь, я пою, папаша, только разбойничьи… Отчего, папаша, у меня в нутре залезняк ходит с ногтем, ногтем скорябает, и отчего я спать не могу и все мне противно?

—   Глист «завелся.

114
—    Глист?

—    Ну, червяк, ты посмотри ужотко повнимательнее, И его принеси мне, мы его, голубчика, угостим. Глист и червяк — все равно.

—    Червяк все равно…— Костя задумался,— а что, папаша, черт, что он такое?

Старик поднялся со стула, причмокнул и, крякнув, подмигнул:

—   Черт черный.

-— Ха! — фыркнул Костя,— черный! А я его во сне, папаша, видел, знаете, папаша, он совсем не черный, совсем не такой, и рогов нет и без хвоста, а сразу его узнаешь: он ничего не боится и тихенький, и видать сквозь пего, вот так посмотришь и увидишь все, как сквозь сетку.

—    А ты спи лучше, ничего и не увидишь, либо горчич­ник поставь, пощиплет-пощиплет, и хорошо.

—    А вам, папаша, что снится?

^7 Что снится? Яблоки снятся, намедни истухшие окуни снились, три окуня, ты снишься, Костя, мало ли что!

—    А правда, папаша, говорят, если увидишь во сне, будто с тобою что случилось такое, грех такой, так это к деньгам?

—    К деньгам! Как же! Обязательно! — старик сосал леденец,— накануне того самого дня, как мне выиграть двадцать тысяч, приснилось мне, будто сижу я там, пони­маешь, зачерпнул горсточкой и хлебаю, а покойница мать твоя будто на помойке сидит.

—    А мы завтра в помойке котят топить будем. Марусь­ка окотилась, семь котяток,— захлебнулся Костя от удо­вольствия.

Старик скорчил печальную рожицу, а брови защетинились тараканьим усом:

—   Как можно, скесов ты сын, глупый, да ты их лучше
в тепленькой водице потопи, а то маленькие, слепенькие,
им холодно будет, в тепленькой водице потопи,— и, поперх­
нувшись, судорожно схватился старик за сердце, а из
больного места по каким-то опухолям потянулось неумол­
каемое клокотанье и свист, и хрип, и кашель.

Костя походил-походил, подошел к пианино, раскрыл пианино и стал стучать пальцем по одной клавише, стучал пальцем одну ноту долго, потом хлопнул крышкой и спустил­ся вниз.

Но не прошло и минуты, Костя вернулся.

—   Я   боюсь,   папаша,— сказал   он   не   своим   голосом.
Изможденный старик лежал на диване, затихал.

115