Первые шаги нового государя были реакцией против
ряда проявлений павловского деспотизма, возвещенной
манифестом об управлении «по законам и по сердцу Ека­
терины Великой». Составлен этот манифест одним из
деятелей екатерининской школы, Трощинским, и хоро­
шо выразил, чего ждали от Александра, чем можно было
оправдать переворот. В марте, апреле и мае 1801 г. из­
даются спешно, в первые недели ежедневно, повеления,
смысл которых, по выражению современника, «в трех
незабвенных словах: отменить, простить, возвратить».
Официально пояснялось, что распоряжения эти направ­
лены «к восстановлению всего того, что в государстве
по сие время противу доброго порядка вкоренилось».
30 марта последовало учреждение «непременного сове­
та» для рассмотрения государственных дел и постанов­
лений; на этот совет возлагались, по смыслу данного ему
наказа, пересмотр всех законов и постановлений и выра­
ботка проектов необходимых перемен и улучшений. Этим
как бы предполагалось, что именно совет станет органом
преобразований, намеченных Александром, а наименова­
ние его «непременным» указывало на его органическое,
определенное учредительным законом участие в подго­
товке и осуществлении актов государственной власти.
Однако совет сразу на деле отнюдь не получил такого
значения. Император продолжает принимать личные до­
клады по отдельным ведомствам, входя в дела и давая
свои повеления, а в совет поступали, по выражению гра­
фа А. Р. Воронцова, только такие дела, «коих докладчи­
ки сами делать не хотели». В том же направлении ра­
зыгралось более громкое дело о «правах Сената». 5 июля
1801 г. Александр потребовал, чтобы он представил «до­
клад о своих правах и обязанностях». Указ пояснял, что
государь смотрит на Сенат как на верховное место пра­
восудия и исполнения законов, а между тем видит, как
«права и преимущества» этого учреждения подверглись
искажению, что привело «к ослаблению и самой силы
закона, всем управлять долженствующего». Исходя из
168 таких предпосылок, Александр заявлял, что надлежит
выяснить нарушенные права Сената, устранить все, что
было введено в отмену и в ослабление их, для того, что­
бы утвердить полномочия Сената как «государственный
закон», а сам он «силой данной ему от Бога власти по­
тщится подкреплять, сохранять и соделать его навеки
непоколебимым». Сенат, который давно превратился
в «сборное только место высочайших распоряжений» да
решал «маловажные дела», так как все бплее существен­
ное шло и при Екатерине и тем более при Павле на «вы­
сочайшее усмотрение» по докладам генерал-прокурора
или через начальников отдельных ведомств, отозвался на
призыв Александра обширными притязаниями как в за­
конодательстве, так и в распоряжении бюджетом, и в су­
дебном деле, до окончательного утверждения омертных
приговоров. А. Р. Воронцов представил Александру свои
пояснения, сводившиеся к тому, что ни «целость» обшир­
ного государства, ни «спокойствие и личная безопас­
ность» его граждан не могут быть обеспечены под вла­
стью самодержавного государя, а необходимо установ­
ление прав Сената», от чего «зависит и будущее
устройство России и, быть может, самое доверие, какое
должно иметь к управлению». Так люди старой школы
XVIII в. мечтали не только вернуть Сенату его значение
махового колеса всей системы управления, но и утвер­
дить ее на «незыблемом», «основном» законодательстве
и указывали в этом путь к восстановлению правитель­
ственного авторитета и доверия к власти, а также к даль­
нейшему «устройству» России. Не укрылось от поклон­
ников Сената-противоречие между их мыслью и учреж­
дением «непременного совета»; тот же Воронцов пояснял
Александру, что совету не подобает никакая само­
стоятельная роль; он должен быть только «приватным»
совещанием «между государем и теми, коих он своею до­
веренностью удостаивает», — прежде всего с управляю­
щими отдельными ведомствами, «так, как советы во всех
монархических порядочных правлениях устроены бы­
вают».
Но если и учреждение совета и постановка вопроса
о правах Сената могли быть поняты высшей вельможной
бюрократией как готовность молодого государя отдаться
под ее руководство и даже утвердить это руководство на
незыблемом основании государственного закона, то она
очень скоро разочаровалась в своих надеждах и расче­
169 тах. Не развернулось по первому замыслу значение со­
вета, но не были утверждены и «права» Сената. Начатое
брошено в полуделе. Организация правительственной
работы пошла иным путем.
У Александра с юношеских лет было намечено свое
правительство. Помимо старшего поколения екатеринин­
ских дельцов, помимо людей времени Павла, вне круга
требовательных опекунов — хранителей традиции и тем
более кандидатов во временщики из деятелей переворо­
та, Александр призывает давних трех «друзей» — Стро­
гонова, Новосельцева, Чарторыйского — и четвертого —
В. П. Кочубея — к ближайшему сотрудничеству с собой
Не в среде влиятельных официальных учреждений, пуб­
личных органов власти, а в интимном, негласном коми­
тете будет разрабатываться программа нового царство­
вания. Предполагались серьезные реформы, которые
водворят в государстве порядок и законность, преобра­
зуют социальный строй и поднимут просвещение, развя­
жут силы страны для подъема ее производительных
и культурных средств. Но первым правилом всей рабо­
ты принято, что все намечаемые преобразования долж­
ны исходить не от какого-либо учреждения, а лично от
императора, и потому необходимо, чтобы не только ни
кто не занимался их подготовкой и обсуждением помимо
особого его поручения, но чтобы вся предварительная
работа велась вполне секретно, пока готовая мера не бу­
дет обнародована в форме императорского указа. Этим
преобразователи думали охранить свободу своего твор­
чества, независимость императора от давления окружаю­
щей среды, преждевременных кривотолков и оппозиции,
преувеличенных ожиданий и скороспелого недовольства;
законченные и опубликованные меры обществу придется
принять как акты верховной власти, получившие закон­
ную силу. «Абсолютная тайна» была особенно необходи­
ма, по мнению Строгонова, потому, что надо было не
только тщательно обсудить намеченные преобразования
но существу, но еще «познать в совершенстве истинное
состояние умов и приноровить реформу таким образом,
чтобы осуществление ее вызвало всего меньше недоволь­
ства». Преобразовательная работа, к которой только со­
бирались приступить, была сразу скована напряженным
опасением, как бы не вызвать слишком определенного
разлада между правительством и преобразуемой обще­
ственностью. Резкие отзывы о дворянской массе, какие
170 читаем в заметках Строгонова по поводу занятий неглас­
ного комитета, недоверчивая оглядка на ее вельможные
верхи — характерны для всей тогдашней обстановки.
Память об 11 марта была еще слишком свежа. И ря­
дом — другая черта, столь же, если не более, существен­
ная: группа сотрудников Александра, которую он, в шут­
ку, называл «комитетом общественного спасения», а сер­
дитые критики бранили «якобинцами», принадлежала
к той же среде крупной аристократии и готова была ид­
ти только на минимум необходимейших преобразований,
и то с большой постепенностью и без малейших «потря­
сений», признавая, что иначе лучше ничего и не делать.
Теоретическое понимание коренных пороков самодержа­
вия и крепостничества теряло силу и значение при раз­
работке мер к преобразованию, потому что его хотела
провести без сколько-нибудь заметного разрыва с осуж­
даемым в принципе строем отношений. Немудрено, что
искомый минимум расплывался и улетучивался при об­
суждении. Александра, воспитанного в двойной школе —
просвещенного абсолютизма и военного деспотизма, —
манила мечта о роли благодетельного диктатора, а при­
ходилось, с первых же шагов правления, усваивать
теорию и практику приспособления всех проектов и ме­
роприятий к интересам и настроениям господствующего
общественного класса. Понятно, что в таких условиях
единственной реформой, получившей и осуществление
и подлинное значение, оказалось преобразование цент­
рального управления с целью усиления центральной вла­
сти. Раз эта власть предполагала приступить к широким
преобразованиям и не рассчитывала при этом на под­
держку широких общественных кругов, она сугубо нуж­
далась в исполнительных органах, деятельных и приспо­
собленных к проведению в жизнь ее предначертаний.
Такими органами и должны были быть министерства,
учрежденные указом 8 сентября 1802 г. Этим уравнове­
шивалось то перенесение центра тяжести управления из
центра в области, которое явилось результатом екатери­
нинской губернской реформы. Завершалась организация
бюрократической системы управления, с обеспечением
для монарха возможности лично и непосредственно ру­
ководить всем ходом дел через министров, им назначае­
мых, перед ним ответственных, с ним непосредственно
связанных в порядке личных докладов и повелений.
Учреждение министерств связывалось для негласно*
171 ги комитета, прежде всего, с задачей организовать ак­
тивную и сильную центральную власть, способную дер­
жать в руках все государственные дела и успешно рабо­
тать над переустройством порядков управления и всех
внутренних отношений. Этим выполнялся план админист­
ративной реформы, не только намеченный Павлом, но,
в значительной мере, проведенный при нем в жизнь, так
как уже при нем ведомства «министров», «главных ди­
ректоров» и т. п. захватили почти все отрасли централь­
ной администрации.
Но, с другой стороны, то же учреждение министерств
понималось как первый только шаг к преобразованию
управления на новых началах. Предстояло обеспечить
планомерное единство всей правительственной работы
и утверждение начала «законности» в действиях управ­
ляющих властей. Достижение обеих целей связывалось
с идеей о верховном учреждении, которое объединяло бы
работу всех ведомств своим руководством, вырабатыва­
ло бы новые законодательные нормы, систематически по­
полняя и преобразуя действующее законодательство,
и в то же время своим контролем и надзором обеспечи­
вало бы закономерность ведения и разрешения всех дел.
Организация этих функций центральной власти, с объ­
единением их в одном учреждении или с разделением их
между Сенатом и непременным советом, должна была
устранить «самовластие»: устранить или хотя бы «умень­
шить зло, которое (как писал Строгонов, повторяя мысль
Александра о стране-игрушке в руках безумцев) может
произойти от различия в способностях тех, кто стоит во
главе государства», а также избавить политику власти
от случайных влияний и произвола временщиков. Само­
державие должно было стать «истинной монархией».
Однако несомненно, что конституционная подкладка по­
добного хода мыслей и его коренное внутреннее противо­
речие, его половинчатость, — были ясны деятелям нача­
ла XIX в. Они понимали, что гарантии законности
связаны, по существу, с той или иной степенью обобщест­
вления власти. Строгонов указывал на иллюзорность
подобного значения бюрократических учреждений, так
как оно может подлинно принадлежать только «полити­
ческой организации и общественному мнению». Сперан­
ский, разрабатывая — по особому поручению и в связи
с занятиями негласного комитета в 1803 г. ■*- проект
устройства правительственных учреждений, указывал на несовместимость «истинного монархического правления»
с сохранением «верховного начала», по которому в лине
государя объединяются власти законодательная и ис­
полнительная и распоряжение всеми силами государст­
ва, и сводил смысл намечаемых преобразовании к та­
кой внешней организации «правления самодержавного»,
при которой оно будет только «покрыто формами, к дру­
гому порядку принадлежащими». И с такими суждения­
ми сходились видные представители враждебной неглас­
ному комитету группы сановников старшего поколения.
Трощинский указывал, что учреждения бюрократические
всегда будут орудием самовластного правления, пока не
существует «законных установлений для сосредоточения
массы народной» и чиновничество не встречает «проти-
вуборствия» ни в «сословии зажиточных людей» (т. е.
в буржуазии), ни «в классе простолюдинов». Другие
представители той же консервативной группы указыва­
ли, что только «избранный» Сенат, составленный из
представителей общества, сможет быть оплотом «прав
политических».
Последовательно продуманная «истинная монархия»,
отличная от «деспотии», превращалась в монархию кон­
ституционную с народным представительством. «Народ­
ным»?— В крепостнической стране представительство,
без коренной социальной реформы, начисто отдало бы
власть в руки дворянства. Превращение самодержавной
монархии в правовое государство возможно, так выразил
эту мысль Сперанский, при условии «государственного
закона, определяющего первоначальные права и отно­
шения всех классов государственных между собою», за­
кона, обязательного для правительственной власти, не
зависящего от ее усмотрений. О таком провозглашении
в день коронации Александра прав русского гражданина
рассуждали его советники по его личному настоянию, но
и то свели набросанный проект к некоторым гарантиям
от судебного и полицейского произвола да к определению
порядка публикации новых постановлений о налогах.
Ничтожество этого проекта по содержанию сделало его
мертворожденным. Все эти споры, суждения, предложе­
ния и разногласия были для Александра школой поли­
тической мысли, проверкой ранее усвоенных понятий
и воззрений. В итоге у него сложилась своя, довольно
определенная точка зрения на желательный строй отно­
шений между властью и обществом, своя политическая программа, принципиальные основы которой он пытался
отстаивать почти до конца своей жизни и проводить в сво­
ей политике, как внутренней — русской, — где дело так
и не пошло дальше проектов, так и общеевропейской,
в которой она дала более реальные результаты, так же
как и в отношении к окраинным областям империи, наи­
более «европейским» из его владений. Сложилась свое­
образная теория о «законно-свободных» учреждениях
как норме политического строя, обеспечивающей условия
мирного развития страны и их охраны как от революци
онных потрясений, так и от правительственного деспо­
тизма. Коренная утопичность этой теории привела Алек­
сандра к ряду конфликтов с русской действительностью,
до почти полного внутреннего разрыва с нею, а в меж­
дународных отношениях определила его основные стрем­
ления, которые завершились полным банкротством,
опять-таки на почве расхождения с реальной действи­
тельностью; выразилась она и в тех, и в других в ряде
фантастических проектов, запутывавших Александра
в безысходной сети противоречий с самим собой и с окру­
жающими — до полного срыва личной жизнеспособности
в последние годы и уединенной от мира кончины в дале­
ком Таганроге.
Утопия — это форма мышления о жизни, ее отноше­
ниях и устройстве, которая стремится разрешить или,
вернее, «снять» ее противоречия, согласно тем или иным
идеальным требованиям, вне условий реальной возмож­
ности, без их достаточного учета, даже, обычно, без до­
статочного их понимания. У Александра были свои «иде­
альные» требования, и он упорно искал данных для их
осуществления силой находившейся в его руках’огром-
ной власти. Питомец XVIII в., он пытался разрешить за­
дачу такой полной и окончательной организации госу­
дарственной жизни, чтобы в ее твердо установленных
рамках и формах нашли свое спокойное, равномерное те­
чение мятежные волны все нараставшей борьбы проти­
воречивых стремлений и интересов. Утопическая задача
умиротворения внутренней борьбы — в век напряженно­
го раскрытия классовых противоречий в ряде революци­
онных потрясений и борьбы международной — в век на­
раставшей ломки установившихся государственных гра­
ней получила в его сознании решение, неизбежно также
утопическое.
Для историка данной эпохи легко вскрываются под действиями Александра, которым он подыскивает и дает
идеологическое обоснование, весьма реальные мотивы:
во внутренней политике стремление власти к самосо­
хранению и самоутверждению в ряде компромиссов с гос­
подствующими в стране интересами, во внешней — моти­
вы государственного эгоизма, определяемые экономиче­
скими, финансовыми, территориально-политическими
интересами данной страны. Но для биографа Александ­
ра существенны эти идеологические обоснования и как
культурно-историческая черта эпохи, и как прием поли­
тики, и, наконец, как проявление изучаемой индивиду­
альности, типичной для своего времени.
На идеологии Александра ярко отразилось влияние
того, что было выше названо пройденными им двумя
школами: Екатерины и Павла, Лагарпа и Аракчеева.
Обычно недооценивают, даже не замечают того, что в его
психике и в его мировоззрении эти два влияния, каза­
лось бы столь противоположные, не только сочетались
механически, создавая ряд перебоев в его настроениях, но
слились органически, сведенные к некоторой идеологи­
ческой цельности. А это — черта не только основная для
понимания характера и воззрений Александра, всех пе­
рипетий его деятельности и его «противоречий», но и та­
кая, которая не была его индивидуальной особенностью,
а характерна для многих деятелей его времени. Дело
в том, что в итоге обсуждения преобразовательных про­
ектов негласным комитетом получилась программа, со­
гласно которой не только правительство, но именно лич­
ная власть государя должна быть единственной активной
силой нововведений, без какого-либо участия общест­
венных элементов, хотя бы уполномоченных самою же
верховною властью, или даже высших правительствен­
ных учреждений: в их личном составе видели проявле­
ние независимой от этой власти дворянской обществен­
ности, с которой приходилось считаться, но от давления
которой желательно было, по мере сил и возможности,
освободиться. Начать работу решили с упорядочения
и усиления администрации, подготовляя в то же врем*
законодательную работу, которая установит в стране но­
вые порядки и отношения, а затем только, когда вся эт*
творческая часть дела будет завершена, придет череп
для конституции, под которой разумели систему «основ­
ных» законов, охраняющих установленные в действую­
щем законодательстве порядки, права и отношения 01
175 их нарушения каким-либо произволом. Эти конституци­
онные законы характерно означали термином законов
охранительных, консервативных (Lois conservatrices).
Конституция, которую надо подготовить путем сравни­
тельного изучения всех существующих на Западе кон­
ституций и сводки их принципов, может быть введена —
на этом особенно настаивал Александр — только после
того, как будет закончена выработка свода законов, их
стройного, внутренне цельного кодекса, исчерпывающе­
го правовое определение всех отношений. Конституцион­
ный строй, в таком понимании, рассматривался отнюдь
не как организация общественных сил для активного
и творческого участия в правлении, а как система гаран­
тий существующего порядка от каких-либо потрясений,
откуда бы они ни шли — сверху или снизу. Законность —
опора и форма общественной дисциплины, опора и авто­
ритету власти, которая и сама откажется от усмотрения,
от ломки и нарушения признанного и действующего пра­
ва, когда закончит свою организующую работу, когда
иссякнет надобность в ее самодержавной диктатуре.
А в боевое время, пока эта диктатура нужна для много­
сложной подготовительной работы к грядущему преоб­
разованию, власть должна быть сильной и свободной
в своих действиях. Общественная дисциплина, которая
когда-нибудь, со временем, будет построена на началах
конституционной законности, сводится — пока — к пол­
ной покорности велениям власти, по образцу дисципли­
ны военной. В идеале — это должна быть покорность «не
за страх, а за совесть», но такой идеал достижим опять-
таки, когда закончится введение новых порядков и об­
щество проникнется их благодетельными началами, т. е.
переродится в новую породу людей. До этого еще дале­
ко. Окружающая среда полна настроений и интересов,
враждебных преобразованиям, сотрудники то и дело
создают только препятствия, людям нечего верить. Из
впечатлений юности, из дальнейшего опыта Александр
вышел с настроением, которое выражалось иной раз в та­
ких суждениях: «Я не верю никому, — говаривал он, —
я верю лишь в то, что все люди — мерзавцы», повторяя
сходные мнения Павла.
В письме, предназначавшемся для Джефферсона,
президента Северо-Американских Соединенных Штатов,
Лагарп писал об Александре в 1802 г., что «в настоящую
минуту он серьезно занят устройством механизма сво­
176 бодного правления, преобразовывая администрацию та­
ким образом, чтобы она стала сначала носителем про­
свещения, а затем вводила понятия гражданской свобо­
ды»; так осмысляли «преобразователи» с Александром
во главе учреждение министерств. В начале 1803 г. обна­
родованы «Предварительные правила народного просве­
щения», подробнее развитые в уставах 1804 г. Введена
широкая организация учебного дела, осуществлявшая,
с частичными изменениями, образовательный план Ека­
терины. Россия разделена на 6 учебных округов, в цент­
ре учебного дела каждого из них должен стать универ­
ситет, в связи с ним — общеобразовательные средние
школы по губернским городам, а ниже — подготовитель­
ные школы, уездные и народные: цельная система еди­
ной, общеобразовательной и всесословной школы. Выс­
шие учебные заведения должны были насаждать новые
знания и новые идеи, распространяя их в глубь всех сло­
ев населения. Посев для будущего русского просвещения
был значителен; но для ближайшего времени — постро­
енная форма лишь медленно стала наполняться некото­
рым содержанием, а жизнь — претворять ее на свой лад,
подчиняя, напр., всесословную школу началу сословно­
сти, и не столько сама претворялась под действием про­
свещения, сколько его претворяла на свой лад. Отклик­
нулось правительство на новые интересы также покро­
вительством изданию таких книг — за 1803—1806 гг.,—
как перевод евангелий экономического и политического
либерализма — трудов Адама Смита и Иеремии Бента-
ма, Беккариа и «Конституции Англии» Делольма, клас­
сического образца республиканской доблести — Корне­
лия Тацита и т. п. Александр имел в конце жизни осно­
вание сказать, что сам сеял начала тех идей, которые
вскормили движение декабристов. Но для него самого
первые опыты приступа к деятельности, проникнутые
утопической надеждой на быстрый успех, свободный от
борьбы и «потрясений», на «лучший образец револю­
ции — произведенной законной властью», стали источни­
ком разочарования и раздражения. «Было бы нецелесо­
образным возбуждать опасения среди привилегирован­
ных сословий, пытаясь создать сейчас что-либо вроде
свободного представительного правления», — внушали
ему со всех сторон. И даже президент Джефферсон
писал ему в 1804 г.: «Разумные принципы, вводимые
12—482 177 угтПчиио, осуществляющие добро постепенно, в той ме­
ре, в какой народ ваш подготовлен для его восприятия
и удержания, неминуемо поведут и его, и вас самих да­
леко по пути исправления его положения в течение ва­
шей жизни».
Теоретическая самонадеянность утописта-идеолога
и самочувствие самодержавного государя одинаково
страдали в Александре от такой постепеновщины. Неог­
раниченная власть, проникнутая притом «лучшими» на­
мерениями, растерянно останавливалась перед собствен­
ным бессилием. «Я не имею иллюзий, — писал Александр
Джефферсону, — относительно размеров препятствий,
стоящих на пути к восстановлению порядка вещей, со­
гласного с общим благом всех цивилизованных наций
и солидно гарантированного против усилий честолюбия
и жадности».
Стиль мысли и речи тех времен заставлял представ­
лять столкновение идей реформатора с противодействи­
ем среды в виде борьбы его «добродетели» с «усилиями
честолюбия и жадности», мечтать о преодолении такого
противодействия силою власти. На деле неодолимая оп­
позиция была сильна не только сплоченностью враждеб­
ных преобразованию интересов, но и тем, что интересы
эти имели еще крепкую объективную основу в русской
действительности. Так, защитники крепостного права
указывали на значение помещичьего хозяйства в эконо­
мике страны, на крупную роль землевладельцев в коло­
низации слабо населенных областей и т. п., на помещи­
чью Еласть как на необходимую опору в управлении
страной и массой населения, как на социальную основу
имперского самодержавия. Перед Александром стояла
цельная система социально-политических отношений,
в корень противоречащая его принципам, а ее основу
ему пришлось признать с утверждением Жалованной
грамоты дворянству и восстановлением ее после павлов­
ских нарушений. Он заявлял в своем негласном комите­
те, что сделал это нехотя, что ему претит снабжение
привилегиями целого класса, что он еще мог бы признать
связь привилегий с выполнением службы государству,
но не распространение их на тех, кто ведет «праздную»
помещичью жизнь. В ту пору Александр еще не выходит
из круга политических идей екатерининского «Наказа»—
бюрократической монархии и приспособления дворянст­
ва к бюрократическому режиму как личного соста­
178 ва гражданских и военных органов власти. Опыт разра­
ботки административной реформы в начале царствова­
ния не дал ему никакого удовлетворения. Его мысль
ищет явно иных путей для выхода из неразрешимых про­
тиворечий. Она останавливается с особым вниманием на
основном аргументе в пользу самодержавия и его дво-
рянско-крепостнической основы—на единстве обширной
империи, управляемой из одного центра. Централизация
усилена учреждением министерств; в этом — усиление
бюрократической организации, которая должна быть
органом независимой, сильной власти. Но вместе с тем
окрепло в Александре ощущение зависимости его личной
волн от вельможных верхов бюрократии, которые окру­
жают его своими происками и интригами, ведут свою
политику, действуют за его спиной. Все чаще вырывают­
ся в разных беседах слова: «Я никому не верю», все
больше стремится он иметь свои личные способы осве­
домления и воздействия на ход дел, противопоставляет
официальным органам своей власти доверенных людей,
которые должны наблюдать за ними, доставлять ему
сведения по личному поручению, как бы — приватно,
наблюдать друг за другом и действовать по личным его
указаниям, вне установленного порядка. Мысль о еди­
ном министерстве, о назначении во главу всех ведомств
людей одинакового направления, придерживающихся
единой общей программы, ему глубоко антипатична. При
первом же назначении высших должностных лиц в мини­
стерства он противопоставляет министрам из старшего
поколения опытных дельцов, их товарищей из среды
своего личного окружения; так действует и дальше,
стремясь иметь своих личных агентов в разных ведомст­
вах — негласных и полугласных, — как в делах внутрен­
них, особенно в министерстве полиции, так и в делах
иностранных, которые ведет — в важнейших вопросах—
лично сам через особо командируемых с секретными
инструкциями лиц помимо своих министерств, помимо
своих послов при иностранных дзорах. Все чаще,
и с большой признательностью, вспоминает он наставле­
ния Лагарпа, которого «любит и почитает, как только
благодетеля любить и чтить возможно», те наставления,
какие получил от него в 1801г., при вступлении на пре­
стол, в ряде писем и записок. А этот республиканец, ко­
торый сам с 1798 по 1800 г. стоял во главе управления
Швейцарской (Гельветической) республики, писал ему
12* 179 так: «Ради народа вашего, государь, сохраните непри­
косновенной власть, которой вы облечены и которую хо­
тите использовать только на большее его благо; не дай­
те себя увлечь тем отвращением, какое вам внушает
абсолютная власть; сохраните ее в целости и нераздель­
но, раз государственный строй вашей страны законно
ее вам предоставляет, — до тех пор, когда, по заверше­
нии под вашим руководством преобразований, необходи­
мых для определения ее пределов, вы сможете оставить
за собой ту ее долю, какая будет удовлетворять потреб­
ности в энергичном правительстве», надо уметь, научал
Лагарп, разыгрывать императорскую роль (faire L’Empe­
reur), а министров приучить к мысли, что они только его
уполномоченные, обязанные доводить до него все сведе­
ния о делах — во всей полноте и отчетливости, а он вы­
слушивает внимательно их мнения, но решение примет
сам и без них, так что им останется только выполнение.
Глубоко запало в душу Александра это представление
о личной роли императора, да и образец был перед гла­
зами яркий: Наполеон — император французов.
Однако на опыте ои скоро убедился, что это — роль
трудная. Бюрократическая машина проявляла огромную,
ей свойственную, самодовлеющую силу; бюрократичес-
ская среда была насыщена своими интересами, в значи­
тельной мере дворянскими — классовыми, а в текущем
быту — личными и кружковыми, которые опутывали им­
ператора сетью интриг, самого его в них вовлекали и ча­
сто налагали на него сложные и напряженные стеснения.
Подчинить себе эту среду, вполне господствовать над
нею и чувствовать себя от нее свободным и выполнить
заветы Лагарна — было постоянной заботой Александра.
Настроения эти еще более определились и обостри­
лись в годы сотрудничества с Александром М. М. Спе­
ранского. В Сперанском Александр, казалось, нашел се­
бе почти идеального сотрудника того типа, о котором
писал в своих заметках П. А. Строгонов, что император
«естественно предпочитает людей, которые, легко улав­
ливая его идею, выразят ее так, как он сам хотел бы это
сделать, избавляя его от труда подыскивать ей жела­
тельное выражение, и представят ему ее ясно и даже по
возможности изящно». Было у Сперанского еще и другое
ценное для Александра свойство: попович, сделавший
блестящую карьеру благодаря личным дарованиям и ог­
ромной трудоспособности, стоял одиноко на верхах дво­ рянского общества и вельможной бюрократической
среды, без прочных связей с нею, как человек, всем обя­
занный государю и только ему служащий. В эти годы
Аракчеев и Сперанский — две главных опоры Александ­
ра, и Сперанский больше, чем Аракчеев, черед которого
был еще впереди.
«В конце 1808 г., после разных частных дел, — пишет
Сперанский в письме к Александру из Перми, — ваше
величество начали занимать меня постояннее предмета­
ми высшего управления, теснее знакомить с образом
ваших мыслей, доставляя мне бумаги, прежде к вам
вошедшие, и нередко удостаивая провождать со мною
целые вечера в чтении разных сочинений, к сему относя­
щихся; из всех сих упражнений, из стократных, может
быть, разговоров и рассуждений вашего величества над­
лежало, наконец, составить одно целое: отсюда произо­
шел план всеобщего государственого образования».
Этот знаменитый «план», который, по-видимому, ни­
когда и не был доведен до вполне законченной разработ­
ки, был, по существу, действительно, выполнением той
программы работ над проектом русской конституции,
какую Александр наметил в негласном комитете 9 мая
1801 г. С помощью такого сведущего юриста, как Ба-
лугьянский, выполнено изучение целого ряда западно­
европейских конституций и выбран из них ряд «принци­
пов» для составления конституции русской. Сперанский
был уверен, что свод законов, над которым работала
комиссия под его руководством с осени 1808 г., будет
скоро готов, а по его издании и введении в действие на
очередь станет задача установления в России порядка,
который обеспечит господство законности во всех отрас­
лях русской государственной жизни. Такова задача
«плана»: наметить конституционный порядок управле­
ния, на началах разделения властей (законодательной,
исполнительной и судебной), признания за всем населе­
нием гарантированных ему гражданских прав, а за его
землевладельческими и городскими буржуазными эле­
ментами— прав политических, осуществляемых в форме
участия их выборных в центральном и местном управле­
нии. Однако, на деле работа и над сводом и над планом
затягивалась, вызывала немало сомнений и возражений.
Александр был склонен поэтому немедля провести
в жизнь часть предполагаемой реформы — преобразова­
ние центральных учреждений в завершение того, что
181 было сделано в 1801— 1802 гг. Цель этой предваритель­
ной реформы Сперанский определил как задачу «посред­
ством законов и установлений утвердить власть прави­
тельства на началах постоянных и тем самым сообщить
действию сей власти более правильности, достоинства
и истинной силы». Вопрос о силе правительства всего
более интересовал Александра: ведь и Лагарп ставил
удовлетворение потребности в энергичном правительст­
ве критерием для конституционного ограничения власти
в некоторой ее доле, а в «Наказе» своем Екатерина заяв­
ляла, что «самое высшее искусство государственного уп­
равления состоит в том,чтобы точно знать, какую часть
власти, малую ли или великую, употребить должно
в разных обстоятельствах». Сперанский так определил
это понятие в особом докладе Александру во время ил
совещаний: «Сила правительства состоит в точном под­
чинении всех моральных и физических сил одному дви­
жущему верховному началу власти и в самом деятель­
ном и единообразном исполнении всех ее определений».
Если «сила государства есть масса всех его сил, мораль­
ных и физических», то «сила правительства есть соеди­
нение и направление сих самых сил к известной и опре­
деленной цели». Как бы ни было государство «в самом
себе сильно», оно без силы правительства не может дол­
го сохранить себя «в настоящем положении Европы»
(1811). И далее доклад Сперанского развивает целое
учение об устоях государственного абсолютизма: 1) пер­
вый источник силы правительства суть законы, если они
оставляют правительству довольно власти для плодо­
творного действия, а по нужде — для принятия скорых
и сильных мер, власть должно различать от самовластия,
которое всегда «имеет вид притеснения», даже когда
поступает справедливо; поэтому «правильное законода­
тельство дает более истинной силы правительству, неже­
ли неограниченное самовластие: оно обеспечивает пра­
вительству доверие страны; 2) организация управления,
обеспечивающая ему единство и правильное разделение
дел; 3) воспитание, которое должно быть совершенно
в руках правительства, чтобы подчинить себе и ввести
в свои виды подрастающие поколения; А) воинская сила,
которая в отношении и к внешней безопасности и к вну­
тренней силе правительства — есть верх и утверждение
всех других сил государственных», так как без нее ни
законы, ни управление действовать не могут; и Сперан­
182 ский добавлял, что «сей род силы правительство наше
имеет в весьма нарочитой степени совершенства». Нако­
нец, 5) финансы: «обилие государственных доходов»,
причем Сперанский, под явным впечатлением острой
критики его финансовой политики в разных «опасных
совещаниях», как он их называет, протестует против
«безмерной нежности и чувствительности к нуждам на­
родным», против популярничанья в возражениях на ме­
ры к увеличению казенных доходов, напоминая, что до­
ходы эти нужны власти для защиты и покровительства
частной собственности и что, увеличивая их, правитель­
ство только требует возвращения того, что «ложными
советами было от него отторгнуто и в частные руки за­
хвачено».
В этом докладе1 Сперанский весьма четко подвел
итог своим беседам с Александром по некоторым, для
Александра важнейшим, темам; получилось цельное
учение о «силе правительства», которая создается госу­
дарственным властвованием над всеми . материальными
и духовными силами населения, с опорой в дисциплини­
рованной, безусловно покорной силе воинской, в строй­
ном бюрократическом управлении, в казенном воспита­
нии, подчиняющем «видам» правительства обществен­
ные настроения и воззрения, в энергичной экономической
и финансовой политике, подчиняющей себе всю хозяйст
венную жизнь страны, а обеспечена и оправдана должна
быть установлением законности во всем течении дел го­
сударственных, с помощью свода законов и конституци­
онных гарантий. Последнее представлялось наименее
выполнимым и, при данных условиях, преждевременным.
Правда, Сперанский, в порыве свойственного ему каби­
нетного оптимизма, полагал, что было бы «блистатель­
нее» закончить выработку всех установлений «плана»
и ввести его в жизнь «единовременно» во всех его частях,
но Александр стоял за большую постепенность реформы.
Решено было пока, как в 1801 — 1802 гг., ограничиться
преобразованием центрального управления.
1 января 1810 г. произошло торжественное открытие
нового Государственного совета. В речи (написанной
Сперанским) Александр назвал это учреждение принад­
лежащим «к самому существу империи», а в его уста­
ве — его компетенция и устройство определялись «корен­
1 Русская старина. Спб., 1902. Окт.— дек. Т. 112.
183
\ ными» законами. Александр объявил совет «средоточи­
ем всех дел высшего управления», так как его задача —
соображать эти дела с точки зрения действующего зако­
нодательства (отсутствия противоречий и необходимых
дополнений в законах), и все нозые постановления толь­
ко через совет должны восходить к верховной власти на
окончательное утверждение и исполнение. При всем
только совещательном значении суждения Государст­
венного совета (государь мог утвердить и мнение мень­
шинства), оно настолько считалось необходимым, что
в текст публикуемых узаконений введена формула:
«Вняв мнению Государственного совета», — как будто
высочайшие повеления почерпают не юридическую силу,
конечно, но авторитетность свою от участия Государст­
венного совета в их выработке.
Летом 1811 г. опубликовано «общее учреждение ми­
нистерств», которым организация их приведена в строй­
ную систему. Завершить эти реформы предстояло преоб­
разованием Сената, с разделением его на судебный как
центр независимого суда, на постановления которого не
должно было быть апелляции к верховной власти, и пра­
вительственный, который должен был заменить комитет
министров с упразднением личных их докладов госуда­
рю. Этот проект был, однако, отложен и не был осуще­
ствлен, хотя Сперанский настаивал перед Александром,
что «без устройства Сената, сообразно устройству мини­
стерств, без средоточия и твердой связи дел, министер­
ства всегда будут наносить более вреда и ему забот, не­
жели пользы и устройства».
На этих работах со Сперанским окончательно выяс­
нилось, насколько Александру чужда и антипатична
основная тенденция всей, долго осуждающейся, бюро-
кратическо-конституционной реформы: устранение из
практики самодержавного государства приемов личного
управления, обеспечивавших императору преобладаю­
щее влияние во всем верховном управлении. Даже
утверждение безапелляционности сенатских приговоров
сильно смущало Александра: как ему отклонять прось­
бы о защите попранного права? А разве Сенат заслужи­
вает полного доверия к своим решениям? Ведь и Лагарп
настаивал, чтобы он сохранил за собой право вмеша­
тельства в решения судебных учреждений, особенно
высших, чтобы не допускать их до укоренения злоупот­
реблений и усиления своего веса за его счет; без рацио­ нального свода законов, без коренного преобразования
процессуальных порядков не может, настаивал он, быть
речи о независимости русских судебных учреждений. Да­
лее, общий смысл реформы 1810 г., для Александра —
умаление личной роли императора в делах правления,
получил особый оттенок, благодаря исключительному
значению, какое приобрела должность государственного
секретаря. Под его управлением стояла государственная
канцелярия, которая имела огромное влияние па направ­
ление деятельности совета, так как подготовляла все дела
и доклады. А личное положение государственного секре­
таря М. М. Сперанского, ближайшего лица к государю,
превращало это влияние в давление почти неотразимое;
в его же ведении была и Комиссия составления законов,
тем самым обращенная, собственно, в одно из отделений
государственной канцелярии; журналы совета представ­
лял государю и докладывал тот же государственный
секретарь Сперанский, влияя на его резолюции своим
освещением всякого вопроса. Государственная канцеля­
рия вместе с Комиссией составления законов образовали,
по выражению С. М. Середонина, министерство преобра­
зований, во главе которого— не он, Александр, а Спе­
ранский.
«Сперанский вовлек меня в глупость, — говорил он
позднее, после разрыва с этим сотрудником своим, — за­
чем я согласился на Государственный совет и на титул
государственного секретаря? Я как будто отделил себя
от государства…» И то смущало Александра, что многие
приписывали такое же значение учреждению мини­
стерств: в нем, так же как в учреждении совета, наибо­
лее консервативные группы видели «хитрый подкоп под
самодержавие», утверждали, что теперь «Россией управ­
ляют министры». Александр вспоминал советы Лагарпа
и начинал поговаривать, что «учреждение министерств
есть ошибка». Понятно, что сосредоточение всей мини­
стерской работы в Правительствующем Сенате не было
осуществлено. Александр сохранил более подручное се­
бе учреждение — Комитет министров, предоставил ему
чрезвычайные полномочия в те годы, когда был сам по­
глощен борьбой с Наполеоном (1812— 1815), но, недо­
вольный во многом деятельностью его личного состава,
под руководством особого председателя — своего заме­
стителя, Н. И. Салтыкова, — он оставил за комитетом
значение средоточия всей правительственной власти, од­
185 нако отдал его под суровую и властную опеку Аракчеева,
единственного докладчика государю по всем делам
и фактического автора его резолюций в последние годы
царствования.
Однако, практическое подчинение всего управления
диктатуре Комитета министров, выродившейся в дикта­
туру Аракчеева, не означало для Александра отказа от
дальнейшего развития планов коренной реформы всего
политического строя империи. Проделанный опыт преоб­
разования центральных учреждений настроил Александ­
ра недоверчиво и враждебно к бюрократической центра­
лизации, устремившейся к конституционному закрепле­
нию своей силы. В ней он усмотрел наибольшую опас­
ность для своей утопии соглашения самодержавной
власти с «законно-свободными учреждениями», полноты
личновластного руководства всей политической жизнью
со стороны монарха с предоставлением гражданам прав
политических и гарантии их личных и имущественных
интересов от всякого произвола. В сотрудничестве со
Сперанским, в эпоху работы его над «планом всеобщего
государственного образования», мысль Александра зна­
чительно расширилась и обогатилась новыми сведениями
и представлениями, так как «план» Сперанского охваты­
вал, действительно, «всеобщее» образование государства,
строя его на реформе местного управления, которого
лишь увенчанием была, и то, по-видимому, не сразу, по­
ставлена Государственная дума. Позднее — в 1816 г.—
Сперанский развивает (в письмах к Кочубею и своих за­
метках) мысль о новом уставе для управления губерний
как о задаче первоочередной, решение которой неизбеж­
но приведет к преобразованию «внутреннего граждан­
ского порядка» (Сперанский пришел к выводу, который
цифрами обосновывал, что на дворянстве преобразован­
ного строя, соответствующего экономическому и куль­
турному подъему страны, не построить) и должно пред­
шествовать преобразованиям политическим, чтобы мож­
но было их провести в жизнь «с прочною пользою и без
потрясений»; но это были лишь дальнейшие выводы из
положений первоначального плана. Несомненно, что
проблема децентрализации управления рано, хотя бы
и в малоотчетливой форме, стала перед Александром.
Несомненно и то, что много было в ней соблазнительного
для его колеблющейся, ищущей мысли. Интерес к федера­
лизму был в нем возбужден еще Лагарпом; он сказался
186 И в их сношениях с президентом Джефферсоном, чтобы
получить более отчетливое представление о политичес­
ком и административном строе Северо-Американских
Соединенных Штатов. В годы «тильзитской дружбы»
мысль Александра получила новый толчок в этом на­
правлении в связи с вопросом об устройстве новых окра­
ин империи, особенно западных — Финляндии, Литвы,
Польши. Возложенная на Сперанского работа над про­
ектом финляндской конституции стояла в прямой связи
с планами общего переустройства империи. Можно с уве­
ренностью принять «догадку» С. М. Середонина, что
«Финляндии предназначалась такая же приблизитель­
но. конституция, которая вырабатывалась тогда и для
всей России», тем более что на «план» Сперанского
в том виде, в каком он до нас дошел, не следует смот­
реть как на окончательную схему ее основ. Финляндская
конституция 1809 г. была в замысле Александра лишь
опытом областного применения начал, на которых он
собирался перестроить все свое государство. Конститу­
ция обеспечивала населению его гражданские и полити­
ческие права, организовывала на автономных началах
местное финляндское управление, но органы верховного
управления, как разъяснял Сперанский финляндцам
в 1811 г., — финляндский совет и должность генерал-гу­
бернатора, — были устроены «не по праву конституции,
но по единому усмотрению правительства», а постанов­
лениям сейма приписывалось только совещательное
значение, хотя и обеспеченное конституционными узако­
нениями; в декабре 1811 г. в состав Великого княжества
Финляндского введена и «старая Финляндия», инкорпори­
рованная Россией при Петре и Елизавете. В то же время
обсуждалось, аналогичное с финляндским, автономное
устройство Великого княжества Литовского, вводилось
особое управление в Тарнопольской области — восточ­
ной части Галиции, отошедшей к России по Шенбрунн-
скому миру 1809 г., разрабатывалось будущее устройство
Молдавии и Валахии, в присоединении которых к импе­
рии были тогда уверены. Бурные годы борьбы с Напо­
леоном и переустройства Европы на Венском конгрессе
поставили на очередь польский вопрос, давно занимав­
ший Александра, а теперь принявший конкретные очер­
тания. Восстановление Польши в той ее части, которая
получила название царства Польского, введение в ней
конституции и открытие первого польского сейма
187 в 1818 г. — были для Александра дальнейшими шагами
в замышляемом им переустройстве империи. Знамени­
тая речь его сейму в 1818 г. была общей его деклараци­
ей о «законно-свободных учреждениях» (institutions Libe­
rales— фр. текста), которые были «непрестанно предме­
том его помышлений» и «спасительное влияние» которых
он надеется распространить на все свои владения;
в Польше их оказалось возможным ввести теперь же,
потому что она к тому подготовлена организацией, ра­
нее существовавшей в этой стране. Польша дала таким
образом Александру «средство явить его отечеству то,
что он уже с давних лет ему приуготовляет и чем оно
воспользуется, когда начала столь важного дела достиг­
нут надлежащий зрелости». Александр призывает поля­
ков раскрыть на деле консервативную, охранительную
основу «законно-свободных учреждений», принципы ко­
торых напрасно смешивают с революционными, тогда
как они, если осуществлять их разумно и добросовестно,
«совершенно согласуются с порядком». Конституционная
организация Польши, подобно финляндской, была для
Александра шагом к все тому же преобразованию импе­
рии. Первой мерой к этой более общей цели намечалось
Александром (еще в «главном акте» Венского конгрес­
са, как и в особом трактате между Россией и Австрией
относительно Польши) предположенное им «дарование
этому государству, пользующемуся особым управлением,
внутреннее распространение, какое он найдет удобным».
Под «внутренним распространением» (extension — фр.
текста) разумелось определение территории Польши со
стороны русской империи, так как венскими трактатами
определялись только ее внешние для империи пределы.
Тогда же были заключены между тремя соседними дер­
жавами соглашения, которые должны были обеспечить
свободу торгового обмена между «всеми областями и ок­
ругами, составлявшими прежнее королевство Поль­
ское»,— с пояснением: «…как оно было до 1772 г.». Оче­
видно, что Александр не считал территории царства
Польского, как она сложилась из отошедших под его
власть земель бывшего княжества Варшавского, закон­
ченным целым, а рассматривал область прежней Поль­
ши в пределах до 1772 г., т. е. до первого раздела, как
район, объединенный экономическими и культурными
(польскими) интересами. Такое воззрение на земли, ото­
шедшие к России по польским разделам, сказалось
188 и раньше в деятельности Виленского учебного округа,
под управлением кн. Адама Чарторыйского (с 1803 г.),
и позднее — в объединении военного управления запад­
норусских губерний с командованием военными силами
царства Польского в руках великого князя Константина
Павловича, а политического — в руках комиссара цо ор­
ганизации царства Польского Новосильцева. Подготов­
лялось, не иначе, однако, как в связи с общим переуст­
ройством империи, объединение всей этой территории
б одну местно-автономную область.
Подготовкой соответственной общегосударственной
реформы был проект 1816 г. о разделении всей империи
на 12 наместничеств; во главе каждого— наместник с об­
ширными полномочиями по всем отраслям управления,
с правом приостанавливать исполнение сенатских указов
и министерских предписаний, при их несоответствии
местным условиям, и делать непосредственные представ­
ления императору по всем делам через Комитет минист­
ров. В то лее время проведено и разделение военных сил
на две армии — северную и южную — и пять отдельных
областных корпусов; кроме литовского, поставленного
в связь с польской армией, это корпуса: финляндский,
оренбургский, сибирский и грузинский (с 1820 г. — кав­
казский). Сперанский был прав, когда, привлеченный
по возвращении из почетной ссылки к разработке этого
проекта, характеризовал должность наместника, или ге­
нерал-губернатора, как учреждение, стоящее в ряду
высших, по существу центральных государственных уч­
реждений: «Министерское установление,— писал он,—
будет иметь два вида: один — общий, в коем все дела
разделяются по предметам, другой — местный, в коем
дела разделяются по округам». На деле получилось бы,
конечно, неразрешимое противоречие между министер­
ской централизацией и наместнической децентрализаци­
ей верховного управления. Но мысль Александра вполне
раскрывалась не в этом проекте бюрократической де­
централизации, которая ему представлялась системой
управления страной при посредстве полномочных и лич­
но доверенных лиц, более гибкой, чем громоздкая маши­
на министерской организации, а в конституционном про­
екте 1818 г. По этой «государственной уставной грамоте
Российской империи», которую Новосильцев спроектиро­
вал по поручению Александра, Российское государство
«со всеми владениями, присоединенными к нему под ка­ ким бы наименованием то ни было» (т. е. и с Финлянди­
ей, и с Польшей), разделяется, применительно к области
особенностям населения, географического положения,
нравов и обычаев, особых местных законов, на большие
области — наместничества. Только обе столицы с их об­
ластями изъяты из такого деления. Общегосударственное
управление остается за императором, однако, при содей­
ствии Государственного сейма и 10 ответственных по
суду за нарушение уставной грамоты министров. Наме­
стник управляет при содействии совета из членов, частью
назначенных от министерств, частью избранных от гу­
берний; сеймы наместнических областей — орган «на­
родного представительства» для рассмотрения местных
узаконений, а иногда, по почину государя, и общих —
избирают «земских послов» в сейм государственный.
Осуществление этого проекта должно было, очевид­
но, разрешить, по мысли Александра, две задачи: унич­
тожить тяготившую его зависимость императорской вла­
сти от столичной вельможно-бюрократической среды
и обеспечить единство империи полным слиянием с нею
Финляндии и Польши. Особые конституции этих стран
должны были бы превратиться, при введении общей им­
перской конституции, в «органические статуты», какие
предстояло выработать в развитие государственной ус­
тавной грамоты для каждой области. Новосильцев на­
бросал уже и проект особого указа о превращении цар­
ства Польского в имперскую область по общей консти­
туции с переименованием польской армии в западную
армию Российской империи. Заготовил и проект мани­
феста, объявляющего эту конституцию и поясняющего ее
начала, с успокоительным заявлением, что эта конститу­
ционная грамота не вводит ничего существенно нового
в государственный строй, а лишь упорядочивает и разви­
вает присущие ему начала. Незначительный объем пре­
доставляемых населению политических прав, сохранение
всей инициативы и всей правительственной силы в руках
государя и его наместников — согласовали в понимании
Александра подобные проекты с сохранением всей пол­
ноты самодержавия, которым, он, как личной властью,
жертвовать не думал и о котором в те же годы говорил,
что обязан его вполне передать своим наследникам.
Александр любил говорить сочувственно о свободе,
но понимал ее в духе просвещенного абсолютизма, как
право делать то, что законами дозволено, противопола­
190 гая ее только личной зависимости от незакономерного
произвола; ее лучшая гарантия — сила законной прави­
тельственной власти; ей не противоположно самодержа-
ние, поскольку его назначение (согласно определению
екатерининского «Наказа») не в том, чтобы «у людей
отнять естественную их вольность», а в том, чтобы «дей­
ствия их направить к получению самого большого изо
всех благ». Правда, Александр признал необходимость
подчинения верховной власти конституционным ограни­
чениям, но лишь поскольку это необходимо, чтобы стра­
на не стала «игрушкой в руках каких-либо безумцев»,
и лишь настолько, чтобы «сила правительства» не потер­
пела стеснения в руководящей политической своей дея­
тельности. «Законно-свободные» учреждения должны
не стеснять этой силы, а служить ее надежной опорой,
наряду с двумя другими: дисциплинированной и надеж­
ной армией и системой народного просвещения, воспиты­
вающей граждан согласно с «видами правительства».
Эти две проблемы — о надежности войска и духовном
подчинении общественной массы — получили особое зна­
чение для Александра в связи с развитием общеевропей­
ских событий. Эти события и его активное участие в них
вообще сильно усложнили его политическую идеологию,
пока не довели ее до полного краха на вопросе, который
все глубже и острее развертывался перед его сознанием:
о взаимных отношениях между Россией и Западом.