В течение всего царствования Николая министерст­
вом иностранных дел управлял граф Карл Нессельроде.
Штейн, великий патриот единой Германии, яркий выра­
зитель национальной идеи, отзывался о нем крайне
жестко: «Нет у него ни отечества, ни родного языка,
а это много значит; нет у него одного основного чувства;
отец — немецкий авантюрист, мать — неведомо кто,
в Берлине воспитан, в Москве служит». Тип служилого
немца, выходца из мелкого германского княжества на
простор иностранной карьеры; сын католика и еврейки,
принявшей протестантство, случайно крещен по англи­
канскому обряду; воспитан в Берлине в духе модной
французской культуры; рано, по службе отца, связан
с русским двором, в 16 лет — флигель-адъютант Павла,
в 20 — камергер, баловень придворной карьеры. При
Александре — дипломат по особым поручениям, орудие
личной политики императора по части секретных сноше­
ний с предателями Наполеона — Талейраном и Коленку-
ром, с 1816 г. — его статс-секретарь по дипломатической
части. При раздвоении русской внешней политики между
общеевропейскими тенденциями эпохи конгрессов и рус­
скими интересами в Восточной Европе, Нессельроде был
носителем первых, как другой статс-секретарь — Капо-
дистрия — вторых, по их связи с его греческим патрио­
тизмом. Поворот к большей независимости русской по­
литики в Восточном вопросе, происшедший в исходе
александровского царствования и усвоенный Николаем,
был сформулирован Нессельроде в первом же его док­
ладе новому императору, где умело разграничивались
общеевропейские вопросы и непосредственные интересы
России. Николай выполнил требование брата Константи­
на, заявленное при знаменательных их сношениях о судь­
бе русского престола, — в виде совета сохранить Нес­
сельроде как представителя заветов Александра. Он и ос­
тался при Николае носителем традиций эпохи конгрессов,
«политики принципов», которая отводила России роль
силы, охраняющей монархический порядок в Европе и те
формы «политического равновесия», какие установлены
на Венском конгрессе. Николай дорожил этими принци­
пами Фридриха-Вильгельма III и Александра I, дорожил
296 п Нессельроде как удобным и опытным сотрудником.
Он внимательно вчитывался в доклады Нессельроде,
учился у него, но по существу сам вел свою политику;
Нессельроде не особенно преувеличивал, когда называл
ссбя «скромным орудием его предначертаний и органом
его политических замыслов». Нессельроде стал вице-
канцлером и государственным канцлером Российской им­
перии, но оставался все тем же статс-секретарем по дип­
ломатической части.
Соотношение России и Европы приняло во второй чет­
верти XIX в. новый характер. Созревает усиленная реак­
ция против александровского интернационализма, взяв­
шая верх еще при нем. Крепнет тенденция обособ­
ления России от Европы. Политика Александра слиш­
ком чувствительно ударяла по господствовавшим
в России интересам. А вопросы, с этим связан­
ные, особо обострены в польских и в ближневосточных
делах.
Присоединение герцогства Варшавского сильно ос­
ложнило западные отношения России. Польские земли
были в давней и географически обусловленной связи
с Пруссией. Польский экспорт и польский рынок для
сбыта ввозимых товаров служили выгодным объектом
прусской эксплуатации. Льготные условия, установлен­
ные на Венском конгрессе и в последующих соглашениях
для торгового обмена между частями разделенной Поль­
ши, обеспечивали и в дальнейшем эти прусские выгоды,
а получали крайне расширенное значение, с одной сторо­
ны, потому, что охватывали бывшие польские земли
«в границах 1772 года», а с другой — потому, что за
Пруссией строился немецкий таможенный союз. Пруссия
стремилась использовать эти условия для захвата в поль­
зу своей торговли и промышленности польского и русско­
го рынков. Таможенная самозащита со стороны России
и Польши стала на очередь и привела к новому тор­
жеству покровительственной системы в русской импер­
ской экономической политике. Привела она и к другому
результату, не менее существенному: к экономическому
сближению царства Польского с Россией с ослаблением,
а затем и полной отменой русско-польской таможенной
границы, притом по почину не русских, а польских фи­
нансовых деятелей, во главе которых стоял Ксаверий
Любецкий.
Все эти экономические отношения, которые тут могут
297 fn.ni, упомянуты лишь мимоходом1, значительно услож­
няли проблему самостоятельности царства Польского
п составе русской империи. Вопросы общеимперской по­
литики все больше ее захлестывали. И не только тамо­
женные или торгово-промышленные и финансовые. Ни­
колай подходил к польскому вопросу также со стороны
политико-стратегической. Западная граница империи
представлялась ему не усиленной, а ослабленной с при­
соединением царства Польского. Вполне пренебрегая, со
своей русско-имперской точки зрения, судьбами польской
народности, он предпочел бы иной раздел Польши, с им­
перской границей по Нареву и Висле и с уступкой сосе­
дям земель на запад от этой границы, по возможности
в обмен на Восточную Галицию, а то и даром. Самостоя­
тельное существование конституционной Польши было
несовместимо со всем укладом его воззрений; се созда­
ние он считал ошибкой Александра, «достойной сожале­
ния» в такой же мере, как конституционные обещания
Фридриха-Вильгельма III своим подданным; в этих пун­
ктах он решительно отступал от благоговейного уваже­
ния к своим излюбленным авторитетам. К принципу на­
циональных самоопределений он относился с полным
отрицанием. Связь национальных движений с либерально­
освободительными придавала этому принципу револю­
ционный характер. Это был принцип антимонархический,
несовместимый с идеей самодержавия. Призыв к возрож­
дению народностей, сошедших с арены активной полити­
ческой жизни, казался лишь предлогом, только формой
революционной агитации. Отсюда враждебное, напри­
мер, отношение николаевского правительства к пансла­
визму, подозрительное — к славянофильству. Официаль­
но разъяснялось, что русский патриотизм должен исхо­
дить «не из славянства, игрою фантазии созданного, а из
начала русского, без всякой примеси современных идей
политических».
Польское восстание 1830—1831 гг. было для Николая
ярким подтверждением этих его воззрений. Россия сама
создала польские силы для борьбы с собой: финансы
Польши (налаженные Любецким) «позволили образо­
вать в казначействе резервный фонд, который затем ока­
зался достаточным для поддержки нынешней борьбы»,
1 См. мою статью Экономика и политика в польском, вопросе начала
X IX в .//Борьба классов. 1924. № 1. С. 29—49. отметил Николай в собственноручной записке о польском
восстании, «армия, созданная по образцу имперской, бы­
ла всем снабжена от России», получила отличную орга­
низацию на основе русских кадров, польская промыш­
ленность поднялась за счет русской на имперском рынке,
а внутренняя автономия Польши, при которой там счи­
талось допустимым и даже похвальным’ многое, что в им­
перии признавалось преступным и каралось, подрывала
«то, что составляет силу империи, т. е. убеждение, что
она может быть сильной и великой только под монархи­
ческим правлением самодержавного государя». Польское
восстание сильно тревожило Николая, стоило ему «девя­
тимесячных мучений», за избавление от которых он бла­
годарит Паскевича. Но тревога осталась. С Польшей
надо покончить. Нескрываемая радость звучит в словах
Николая: «Я получил ковчег с покойницей конституци­
ей, за которую благодарю весьма, она изволит покоиться
в Оружейной палате». Он заменил «покойницу» мертво­
рожденным «органическим статутом», который превра­
тил царство Польское в имперскую провинцию, а на деле
отдал ее под военно-полицейскую диктатуру наместни­
ков и намечал для подрыва влияния землевладельческой
шляхты «увольнение крестьян в королевстве по примеру,
указанному в Пруссии». Его идеалом была бы полная
русификация Польши для объединения всей империи,
с ее польскими, немецкими, украинскими и другими
окраинами, на началах самодержавного властвования
и «официальной народности». Но в польской политике
приходилось считаться с соседними странами. Николай
крайне недоволен уступками, какие делает Фридрих-
Вильгельм IV познанским полякам и в национальных
и в церковных вопросах, пытается и лично и через жену-
императрицу воздействовать на ее брата, чтобы он со­
гласовал свою польскую политику с его национальной
системой подавления польской жизни. Недоволен он
и действиями австрийского правительства в Галиции. Он
полагал, что согласные действия трех правительств мог­
ли бы уничтожить польскую национальность, и вовсе не
сознавал, насколько его репрессии только крепче выко­
вывают польский патриотизм… Польские впечатления
и тревоги, несомненно, усиливали консерватизм Нико­
лая, укрепляли его уверенность, что его политическая
система — единственно возможная для сохранения «спо­
299 койствия и порядка» в Российской империи, даже самого
ее существования.
Опасность грозила этим «устоям» по-прежнему с За­
пада. Этот Запад переживал все более глубокие рево­
люционные потрясения, перерождался в самых основах
своего быта. Крепли связи России с Европой, все глубже
отражались в ее быту процессы общеевропейской эволю­
ции. Остановить колесо русской истории можно было бы,
только остановив или хоть задержав роковое движение
Европы. Николай всю жизнь провел в непосильной борь­
бе с «духом времени».
Эта борьба за «принципы» и «традиции» своеобразно
переплеталась с его представлениями о русских между­
народных интересах. От брата Александра и прусского
тестя он твердо усвоил понятие «законной» власти, за­
конной по происхождению ее права на властвование. На­
следственная монархическая власть должна быть «свя­
щенным залогом» в руках ее носителей, которые и права
не имеют ее умалять, делиться ею с народными предста­
вителями. Любопытный эпизод с завещанием Фридриха-
Вильгельма III, которое составлено при участии Нико­
лая и предоставляет членам династии право опротесто­
вать всякую попытку своего главы умалить державную
власть конституционными уступками, — весьма показа­
телен. Он дал Николаю лишний повод для покушений на
вмешательство во внутренние дела Пруссии. Пользуясь
личной близостью с прусским королем, Николай пыта­
ется воздерживать его от малодушного либеральничанья,
от созыва «генеральных чинов» и признания за ними
права голоса в финансовых вопросах, особенно при за­
ключении государственных займов. Он дорожил прус­
ской дружбой. «Но, — писал он Фридриху-Вильгельму,—
Россия всегда будет верною союзницей своего старого
друга — доброй, старой и лояльной Пруссии», а не Прус­
сии новой, вошедшей в компромисс с «революцией». Ему
нужна старая, военно-феодальная и монархичная Прус­
сия как оплот против революционного Запада, а не Прус­
сия, увлеченная подъемом своего торгового и промыш­
ленного капитализма на новые пути политического
развития. Эта нарождающаяся новая Пруссия тягостна
покушениями на эксплуатацию не только Польши, но и
России как своего НЫег1апсГа для своих коммерческих
оборотов. После встряски 1848 г., после попытки избрать
Фридриха-Вильгельма главой объединенной Германии
300 , Николай готов на разрыв с Пруссией, раз она бросает­
ся в объятия новой Германии, «Германии федеративно
объединенной, демократической, агрессивной, жаждущей
главенства и территориальных захватов». Буржуазно­
революционный переворот в Германии страшил Николая
не только как крушение старого порядка, построенного
на абсолютизме монархической власти, но и как источ­
ник грозного капиталистического империализма в меж­
дународных отношениях. И он всю силу своего влияния
употребляет на подавление этих тенденций, на противо­
действие объединению Германии, на поддержку против
Пруссии Дании в шлезвиг-гольштинском вопросе, Авст­
рии и второстепенных германских государств в вопро­
сах общегерманского устройства. Защита «принципов
порядка» приобретает вполне реальный смысл борьбы
против подъема национальных сил, опасных для между­
народного положения Российской империи: в новой фор­
ме воскресает старая политика XVIII в. — разделенные
и слабые соседи гораздо удобнее.
Не менее опасным считал Николай и революционное
движение в австрийских землях. Монархия Габсбургов—
исконный оплот старого порядка — должна быть сохра­
нена. Венгерское восстание Николай понял как большую
опасность по выдающемуся участию в нем поляков: ус­
пех этого восстания грозил бы новым подъемом польско­
го движения, которое проявлялось беспрерывными
вспышками в течение 40-х гг. и которому Николай
в 1846 г. нанес чувствительный удар, настояв на уничто­
жении «вольности» Кракова. Подавление венгерского
восстания русскими войсками было актом самозащиты
со стороны Николая, моментом его личной политики,
а не услугой союзнику, как это не раз изображали офи­
циально и неофициально.
Инстинкт самозащиты вносил Николай во всю свою
общеевропейскую охранительную политику. И западная
публицистика была права, когда видела в русском само­
держце главного врага революционному обновлению Ев­
ропы (мысль, которую так настойчиво развивал Карл
Маркс в ряде горячих статей). Понятно, что с особой тре­
вогой Николай следил за источником всех революцион­
ных потрясений, за Францией. Предвидя неминуемый
взрыв, он осуждал слишком резкие ультрареакционные
меры Карла X, но его падение и переход власти к Луи-
Филиппу принял как вызов остаткам «старого порядка».
301 «Он покусился на подрыв и крушение моей позиции как
русского императора, — говорил Николай про Луи-Фи­
липпа, — этого я ему никогда не прощу». Власть, создан­
ная революцией и полагавшая свою законность в «воле
народа», не могла быть признана «законной»: ее легали­
зация международным признанием подрывает все осно­
вы «порядка». Такова первая мысль Николая. Недавние
события Наполеоновской эпохи заставляли думать, что
революционный взрыв освобождает массу национальной
энергии в стране и грозит перевернуть все международ­
ные отношения интенсивной внешней политикой. Нико­
лай встретил новую власть во Франции враждебно; сго­
ряча велел всем русским выехать из Франции, запретил
появление трехцветного французского флага в русских
портах, не хотел признавать «узурпатора». Это означало
разрыв дипломатических и торговых отношений с Фран­
цией. С трудом удалось русскому послу в Париже, Поц-
цо ди Борго, разъяснить рассерженному самодержцу
консервативный характер монархии Луи-Филиппа как
компромиссной приостановки революционного движения,
устранение которой привело бы к низвержению монар­
хии и провозглашению республики. Признание Луи-Фи­
липпа другими державами заставило Николая уступить
и ограничиться политически бестактным третированием
короля, за которым он никак не хотел признать равен­
ства с настоящими государями. Это чувство было столь
сильно в Николае, что он даже со злорадством отнесся
к падению монархии Луи-Филиппа в 1848 г.: «негодяй»,
каким был этот король в его мнении, потерял власть тем
же путем, как ее получил, и получил только то, что за­
служил. Такое отношение к Луи-Филиппу усиливалось
польскими симпатиями Франции и отражениями июль­
ской революции в странах Европы. Особенно возмутил
Николая распад Нидерландов на Бельгию и Голландию;
он настаивал на вооруженной защите другими держава­
ми «прав» нидерландского короля и готовил для этого
русские войска. Но независимость Бельгии имела поддер­
жку в Англии и во Франции; Пруссия и Австрия держа­
лись пассивно: пришлось отступить и тут. Все эти от­
ступления прикрывались канцелярско-дипломатическими
фикциями, на которые Нессельроде был мастер: вроде
признания Луи-Филиппа заместителем Карла X, кото­
рый будто сдал ему полномочия своим отречением, или
признания Бельгии, когда ее голландский король при­
302 знает, и т. п. Такие уступки тяжело переживались Ни­
колаем, как моменты разложения тех «основ порядка»,
на страже которых он пытался стоять. Система Венско­
го конгресса, сила трактатов 1815 г. — окончательно по­
дорвана. Их сменила система соглашении, установлен­
ных в 1833—1835 гг., и Николай твердо за нее держался,
но уже без доверия к устойчивости «порядка» в Европе.
Дипломатические фикции настойчиво поддерживались
николаевским правительством до конца: русская дипло­
матия продолжает постоянно ссылаться на «трактаты
1815 года». 1848 г. нанес новый удар николаевской «си­
стеме». Снова произошел порыв Франции к новому буду­
щему. Республиканское правительство объявило трактаты
1815 г. упраздненными; Национальное собрание про­
возгласило руководящими началами французской поли­
тики союз с Германией, независимость Польши, освобож­
дение Италии. Это был прямой вызов.
«Наступила торжественная минута, которую я пред­
сказывал в продолжение 18 лет; революция воскресла из
пепла, и нашему общему существованию угрожает неми­
нуемая опасность» — так писал Николай прусскому ко­
ролю по поводу февральской революции. Революционное
движение разливалось по всей Европе. Но первая мысль
Николая о сосредоточении контрреволюционных сил для
его подавления сразу ограничена задачей «подавления
смуты» в Польше, Галиции, Познани.
Прежние союзники — Пруссия, Австрия — сами по­
трясены революционным движением. Пруссия преобра­
жается, вовлечена в общегерманское движение: «Старой
Пруссии больше не существует, — пишет Николай, — она
исчезла — в Германии, и наш древний близкий союз ис­
чез вместе с нею». Пришлось признать, что реакция
в плане «эпохи конгрессов» невозможна; оставалось ее
поддерживать частичным вмешательством в германские
и австрийские дела. А по существу, русской реакционной
системе оставалось замкнуться В своих национальных
пределах.
Николай, несомненно, пережил момент тревоги, как
бы движение не захватило и его империю. Рядом с уси­
лением полицейского террора, он обращается, как
в 1826 г., к дворянству с призывом содействовать власти
в охране «порядка» и с заявлением, что землевладель­
ческие привилегии — священны и неприкосновенны. Ка­
залось, что предстоит и внешняя борьба, которую готова
303 поднять революционная Европа против восточного само­
держца.
Николай лично написал известный манифест
14(26) марта 1848 г., в котором говорил о «новых сму­
тах», взволновавших Запад Европы после «долголетне­
го мира», о «мятеже и безначалии», которые возникли во
Франции, но охватывают и Германию, угрожают России;
Николай призывает всех русских защитить «неприкос­
новенность пределов» империи, призывает их к борьбе
«за веру, царя и отечество» и к победе, которая даст пра­
во воскликнуть: «С нами Бог, разумейте народы и по­
коряйтесь, яко с нами Бог». Это восклицание он с тех
пор любил повторять по любому поводу.
Манифест был опубликован и по-немецки в берлин­
ских газетах и прозвучал встречным вызовом русского
самодержца революционному движению Запада. Нес­
сельроде пришлось даже разъяснять в циркулярной дип­
ломатической ноте, что манифест этот отнюдь не озна­
чает каких-либо наступательных намерений России.
«Пусть народы Запада, — говорилось в этой ноте, —
ищут счастья в революциях. Россия смотрит спокойно на
эти движения, не принимает в них участия и не будет им
противодействовать; она не завидует судьбе этих наро­
дов, даже если бы они вышли из смут анархии и бес­
порядка к лучшему для них будущему. Сама Россия
спокойно ожидает дальнейшего развития своих общест­
венных отношений от времени и от мудрой заботливости
своего царя. Резко противопоставлялась консервативная
Россия революционной Европе. Николай выступал перед
Западом охранителем и опорой консерватизма и реак­
ции. А обширная страна, ему подвластная, казалась без­
молвной, покорной и крепкой базой для замкнутой в сво­
их традициях тяжеловесной власти северного самодержца.
Кипучая политическая жизнь Запада замирала у рус­
ской границы. И поэту, хвалителю николаевского режи­
ма, Россия представлялась спокойным и надменным, не­
подвижным и неизменным утесом-великаном, о который
разбиваются волны взбаламученного революцией запад­
ного моря1.
В идеологии николаевского времени Россия и Европа
противопоставлялись как два культурно-исторических
мира разного типа, несравнимых и несоизмеримых ни
1 Тютчев Ф. И. «Море и утес» (1848).
304 в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Политичес­
кая действительность, отражавшаяся в таких воззрени­
ях, сводилась ко все большей изоляции России в системе
европейских международных отношений. С мнимой уве­
ренностью в своих силах николаевская Россия противо­
поставила себя и свои интересы европейскому политиче­
скому миру — на почве Восточного вопроса. Назревший
и все нараставший конфликт разразился по поводу борь­
бы за господство на Ближнем Востоке, привел к круше­
нию всю николаевскую политическую систему, разбил
и личную жизнь Николая.