В высоком безоблачном небе хрустально вызванивали
жаворонки; время от времени со стороны далекой станции
доносились то короткие, то протяжные свистки паровоза.
Пролетая высоко над степью, они пропадали в ней, не отт
кликнувшись эхом, как это бывает в лесу или в горах.
— Садись, подвезу, Лука, — предложил Лихолету Стeпан
Гречаный, парень лет двадцати семи, в хромовых сапожках,
в смушковой кубанке, лихо сбитой на молодецкий затылок.
Он многообещающе повел бровью в сторону синего «Мосс
квича», стоявшего у забора, и добавил:
— Не пожалеешь, с ветерком прокачу.
Лихолет посмотрел на чистое голубое небо, залитое молоо
дым весенним солнцем, широко провел взглядом вокруг и
отрицательно мотнул головой.
— Поезжай один, Степан, а я пройдусь. Утро уж очень
хорошее.
— Как знаешь, дело хозяйское, — сказал Гречаный и
пошел своей бодрой походкой к машине.
Он вывел «Москвича» на широкую, укатанную дорогу,
местами уже просохшую от ночной росы, и дал полный газ.
Было воскресенье. Дорога, по которой в обычные дни без
устали сновали грузовики и легковые, лежала притихшая,
пустынная.
Лука некоторое время смотрел вслед «Москвичу», думал о
Гречаном и досадовал: «Не иначе, как на станцию махнул.
Зачем Степану делать это? Разве ему не хватает того, что он
зарабатывает? Парень он неженатый, непьющий и одевается
не так, чтоб уж очень приметно. Куда девает такие деньги?..»
Лихолет неторопливым шагом прошелся по дороге, потом
свернул на узкую, каменистую тропинку, круто сбегавшую
вниз, в широкую отлогую балку. В самом конце ее, там, где
начинался реденький, еще не одетый в зелень перелесок из
дубняка и терновника, притаились деревянные стандартные
домики, весело отсвечивая на солнце своими окнами. 90
Тропка почти наполовину укорачивала путь к домикам. Но
зимой редко кто отваживался ходить по ней: спускаясь в
балку, она начинала замысловато извиваться по обрывистым
выступам серого камня степняка, всегда обледенелого и нее
безопасного для пешехода. Теперь же, пригретая весенним
солнцем и местами поросшая еще малопpиметной молоденьь
кой травкой, тропа, казалось, сама заманивала, звала в неразз
буженные, заповедные места.
Спускаясь вниз, Лихолет увидел на большом вздыбленном
камне, обросшем густым изyмрудным мхом и серым лишайй
ником, уютную семейку подснежников. Он невольно приосс
тановился, залюбовавшись ими. Затем осторожно вырвал с
корнем один стебелек, очистил кожуру с луковки, откусил
матовообелый, величиной с горошину клубень и начал его
жевать. Сладковатоотерпкий вкус и нежноомолочный матее
ринский запах пробудившейся земли напомнили детство.
Каждый год, бывало, белобрысый Лукашка с ватагой дружж
коввпогодков уходил в степь встречать весну. Иногда забрее
дали так далеко,что только к вечеру поспевали домой. За
рубашками, забранными в штанишки с самодельными поясаа
ми, у каждого было до отказа набито подснежников. От этого
все как будто убавлялись в росте; уродливые, толстые животы
смешили до слез.
Вернувшись домой, Лукашка высыпал примятые цветы
гдеенибудь в углу сеней и, притихший от сладкой истомы,
весь пропахший свежей землей и весенними травами, входил
в комнату. Мать встречала его ласковой улыбкой и, проговоо
рив: «Bот и пришло веснушко в нашу хату», — снимала с него
рубашку и вела за руку к деревянному корыту, наполненному
теплой водой. Она терла ему руки пеньковой мочалкой,
скребла намыленную голову огрубевшими пальцами с таким
усердием, что Лукашке хотелось зареветь.
Потом он ел горячую картошку, щедро залитую холодной,
из погреба, простоквашей. Не закончив вечери, внезапно
засыпал, обронив на пол ложку, привалившись к стене…
Волна нежности залила сердце Луки. Чтобы подавить
спазму, вдруг перехватившую горло, он быстро побежал вниз
по тропе, ловко лавируя меж каменных выступов.
По дну балки, извиваясь, протекал небольшой, но бойкий,
похожий на горный поток ручей. Ударяясь о камни, он
сердито разбрасывал по сторонам сверкающие на солнце 91
брызги и, пробившись к низинке, широко и сияющеесамоо
довольно разливался по ней.
То была шахтная вода. Ее беспрерывно выкачивали мощщ
ными насосами из недр земли. В тех местах, где ручей проо
текал спокойно, не встречая на своем пути препятствий,
всюду у бережков образовались несмываемые ржавые наслоо
ения.
Зимой здесь все до ничтожной былинки пушисто обрасс
тало серебристым инеем. Густой молочный пар до погожих
весенних дней курился над ручьем, приманивая к себе вороо
бьиные стаи. Они слетались сюда попить теплой водицы.
Некоторые, увлекшись и забыв о зиме, принимались купаться
и тут же обмерзали и уже не в силах были взлететь.
Лука по камням перебрался через ручей к проезжей дороге,
направился к общежитию. На ходу сорвал веточку, в раздумье
мял набухшие на ней почки, с трудом расклеивая пальцы.
Он не торопился: утро было прекрасное, и ему, как в чужой
дом, не хотелось идти в общежитие.
Вот взять бы сейчас да махнуть напрямик через сквозной,
словно решето, молодой лесок в степь, на шахту «бис» к
Дуське Донцовой и, забыв про обиды, все начистоту выскаа
зать: «Опостылело бездомье. Принимай какой есть, будем
жить вместе…»
Почти у самого общежития, за грубо сколоченным, врыы
тым в землю столом, парни играли в домино, отчаянно стуча
костяшками.
Эти трескучие и всегда неожиданные звуки надоели Лии
холету за долгие зимние вечера в общежитии. Он уже подхоо
дил к двери, как вдруг ктоото окликнул его. Лука обернулся.
К нему подошел Жора Небылица, коренастый, русокудрый с
беспечным удалым взглядом парень. Лихолет жил с ним в
одной комнате.
— К тебе гость пожаловал, Лукашка, — загадочно весело
подмигнул он.
— Кто такой?
— А поди знай, — беспомощно развел руками Жора,
вскидывая рассыпчатые волосы, — только, видать, парень —
во! Такие фокусы на картишках мне пpoдeмонстрировал! Куда
там!.. — с мальчишеской завистью заключил он.
Луку действительно ждал в комнате незнакомый человек.
Гость как бы нехотя поднялся со стула и, растерянно улыбаа 92
ясь, шагнул Лихолету навстречу, несмело протягивая коротт
кую, широкую в кисти руку.
— Не узнаешь, Лихолет? Вижу, — цепко всматриваясь в его
лицо, сказал он.
Лука, не выпуская его руки из своей, внимательно рассматт
ривал гостя, чувствуя какуююто странную неловкость и нее
удобство.
Это был приземистый, широкий в плечах, лет двадцати
шести парень с потемневшим от загара, скуластым, почти
квадратным лицом. Косая прядь ниспадала почти до самых
бровей, прикрывая собой добрую половину немного впалого
лба. Поверх тельняшки — уже не новая матросская шинель
без погон и без металлических пуговиц, на одних крючках;
на ногах — криво стоптанные кирзовые сапоги, забрызганные
присохшей дорожной грязью.
— Извини, браток, но не могу припомнить, — откровенно
признался Лихолет.
— А вот я тебя помню. Прочитал про вашу прохoдческую
бригаду в газете и сразу же решил к тебе махнуть, — пояснил
гость. И неожиданно спросил: — Ивана Жилу знаешь?
Лука ничего ему не ответил, усадил на стул и сам сел
против него на кровати.
Какой же это Иван Жила? Не тот ли, случаем, которого
он знал еще по флоту? Но того судили за какоеето преступп
ление, кажется, за кражу. Лука, насколько ему помнится,
никогда не заводил с ним дружбы. Так что тому Жиле не было
причины приезжать к Лихолету.
И всеетаки, приглядевшись пристальнее, Лука убедился,
что перед ним сидел тот самый Иван Жила, с которым он
когдаато служил на эсминце «Внимательный». Ему вспомнилл
ся всегда веселый, бойкий на язык матрос Жила. Вспомнился
его молодецкий разухабистый пляс в кругу моряков. Однако
как все же мало в этом Иване Жиле от того, который летал,
бывало, по палубе, точно птица. И прическа, помнится, была
не такая — наверх, под бескозырку, а эта закрыла почти вecь
лоб. Онаато, пожалуй, и сбила с толку Лихолета.
— Волеййневолей пришлось приспособить маскировочку,
— словно разгадав мысли Луки, пояснил гость и откинул
плоскую прядь, показывая широкий, косиной через весь лоб
синеватый шрам. — Недаром сказано: лес рубят — щепки
летят. Так вот и со мной приключилось: валили таежник, 93
отлетел сук и срезал наповал, точно осколком. — Он бережно
прикрыл шрам прядью и мрачно пошутил: — Это еще мое
счастье, что глаза не лишился, а то б куда кривому податься:
девка не полюбит, вдова не приголубит …
— А за что в тайгу попал? — поинтересовался Лихолет.
Жила недоверчиво поднял брови:
— А то и взаправду не знаешь? — проницательно, в
ожидании посмотрел он на него.
Лука промолчал. Конечно же, он не знал или просто забыл.
Молчал некоторое время и гость, недовольно хмурясь, как
будто припоминая чтоото. Коротко вздохнув, он принялся
рассказывать поопорядку все, как было:
— Приварили мне три года, скажу тебе по душам, вгорячах,
потому как вина моя того не стоила. Но я ни на кого не в
обиде, учти. Раз проштрафился, будь добр, получай свое. А
провинность моя какая? — он иронически, чуть заметно
улыбнулся. — Присвоил несчастную пару казенных одеял и
еще коеечто из бельишка, а когда стали на ремонт в Севасс
тополе, загнал все это оптом одному спекулянту. Сбыл, знаа
чит, и своей дивчине именной медальончик купил. А она
возьми да и проболтайся кому не положено. Дура! — зло
сплюнул Жила и, немного помедлив, продолжал: — Ну и
влип, как и водится в таких случаях. А теперь вот отбыл свое
и решил к правильному труду приспосабливаться.
Он тряхнул головой, словно желая избавиться от какиххто
навязчивых мыслей. Затем спросил:
— Может, ты сомневаешься, Лука?.. Может, грешным
делом, думаешь, я беспаспортный? Бродяга какоййнибудь?..
Не дожидаясь ответа, он вытащил из нагрудного кармана
видавший виды клеенчатый бумажник, бережно извлек из
него новенький паспорт, протянул Луке.
— Что умеешь делать? — спросил Лихолет.
Точно такой же вопрос задали ему, когда он минувшей
осенью приехал сюда, на строительство новой шахты. Не
найдясь сразу, что ответить, и чувствуя себя немного неловко
(у него не было специальности), Лука сказал тогда: «Посыы
лайте куда хотите, жалеть не придется». И от Ивана Жилы он
ждал такого же ответа, но услышал другое, совсем для него
неожиданное, и обрадовался за парня. Оказалось, еще до
призыва во флот он года два проработал плотником в Сева滛 94
стопольском порту. Кроме того, был немного знаком со
штукатурным делом.
— Да тебя, браток, здесь с фанфарами встретят! — ободряя
юще воскликнул Лихолет. — Плотники нам позарез нужны.
Но гость, видимо, не обрадовался этой радужной перспекк
тиве.
— В шахту хочу, Лука, — вздохнув, сказал он после некоо
торого раздумья. — Знаю, только там я человеком стану, за
этим и приехал.
Он вдруг всем корпусом подался к Лихолету, доверчиво
положил свои литые руки ему на колени и, горячо блеснув
глазами, сказал:
— Помоги в вашу бригаду пристроиться… Проходчиком.
Не пожалеешь, Лука. Это тебе Иван Жила говорит, а у него
слово — закон.
Лихолет незаметно отвел в сторону глаза, напряженно
думая, что бы ему ответить. Рекомендовать его в бригаду он
пока что не решался. Кто знает, что у него за душой, и
надежный ли он вообще человек.
— Поработай попервах плотником, а там видно будет, —
посоветовал ему Лука.
Жила промолчал, потупившись в какоййто неприступной
отчужденности. Затем поднялся, пригладил косую прядь и
сказал безнадежным голосом:
— Да, выходит, просчитался я. Не надо было тебе про свое
ремесло объявлять. — И отправил бумажник обратно в
карман.
— Это почему же? — с удивлением посмотрел на него
Лихолет.
— И про тайгу зря разболтался. Тут моя промашка… —
пропуская мимо ушей вопрос Луки, задумчиво проговорил
он. Затем вдруг, приободрившись, тряхнул головой так, что
плоская прядка взлетела птичьим крылом, и протянул Лихоо
лету руку со слипшимися от напряжения пальцами.
— Ну, не поминай лихом… Лихолет, — с едва приметной
усмешкой сказал он и прибавил: — Возможно, когдаанибудь
еще встретимся. Всяко бывает, приятель!..
Он медленно натянул кепку и, вобрав голову в плечи,
решительным шагом направился к выходу.
Лука почемууто решил, что, выходя из комнаты, Жила изо
всех сил хлопнет дверью. Но дверь закрылась мирно, почти 95
бесшумно, и Лихолет долго еще слышал удаляющиеся гулкие
шаги в коридоре…
Судьба бывшего матроса Ивана Жилы складывалась не так,
как ему хотелось, но он на нее и такую не был в обиде.
Ехал он в Донбасс с добрым намерением: наконеццто поо
настоящему, с головой окунуться в жизнь, которую он все
время обходил стороной. Он никого не собирался чеммто
особенным удивить. Ему просто хотелось много, во всю свою
еще не растраченную силу работать, только чтоб труд его
непременно был замечен и чтоб о нем, о Жиле, со временем
заговорили. Этих своих условий он, разумеется, ни перед кем
не собирался выставлять, но для него они были как бы
путеводной звездой.
Жизнь Вани с самого детства пошла неровно. Потеряв в
войну отца, а вслед за ним — мать, он долго бродяжничал,
пока не попал в исправительную колонию для подростков.
Там его обучили плотницкому делу. Но вскоре для него снова
раскрылись двери в необыкновенный, заманчивый мир скии
таний и дерзких приключений. Сбежав из колонии, он искоо
лесил почти всю страну: побывал на многих крупных новоо
стройках, но нигде подолгу не задерживался. Именно в это
время Ваня сделал для себя неожиданное и радостное открыы
тие, что он путешественник по натуре, поверил в это и еще
с большей энергией закружил по стране.
Когда Ваня впервые увидел море, он назвал себя просто
олухом: ему вдруг стало ясно, что годы, проведенные им в
поездах, на больших и малых реках, где строились гидростанн
ции, возводились мосты, — все они, казалось, потрачены им
понапрасну. Только море, решил он, могло открыть ему
дорогу в большую, увлекательную жизнь.
В то время Ване едва исполнилось шестнадцать лет, но за
плечами у него был уже немалый житейский опыт. Он нepeдко
помогал ему безошибочно решать многое в жизни.
Так он решил во что бы то ни стало пойти в морской флот.
Вначале Ваня пытался попасть на какоййлибо торговый коо
рабль юнгой, но при всем его старании и находчивости это
не удалось. Тогда он вознамерился тайком перебраться на
первое попавшееся судно, отплывающее в дальний рейс,
спрятаться в какоммнибудь укромном месте, и его, он почемуу
то был в этом уверен, непременно зачислят в команду.
И действительно, такой случай в скором времени предстаа 96
вился. Когда из Одесского порта должен был отчалить в
далекое плавание теплоход «Победа», Ваня, заранее узнав об
этом, во время погрузки сумел незаметно проскользнуть в
трюм и там спрятаться. Обнаружили его только на другой
день, когда судно уже вышло в море.
Ваню привели к капитану, пожилому сухопарому человеку
с большой глянцеватой лысиной. Разглядывая оборванного,
выпачканного углем, но все же счастливо улыбающегося
паренька, изумленный капитан спросил у матроса, который
привел Ваню:
— Кто такой? Как он мог попасть на корабль?
Матрос вытянулся и собрался было объяснить, как все
было, но Ваня опередил его:
— Я сам все расскажу, товарищ капитан. — Голос его
прозвучал настойчиво и так, словно он и в самом деле собии
рался рассказать такое, что удивит не только капитана, но и
его самого.
Капитан отпустил матроса и, указав Ване на стул, нетерр
пеливо сказал:
— Что ж, рассказывай, я готов тебя слушать.
Так, наверное, он говорил своим домашним, когда возвраа
щался из далекого плавания и ему не терпелось узнать, как
им жилось без него и что вообще у них нового.
И Ваня взволнованно, скороговоркой рассказал все.
Рассказывал и в то же время прислушивался к глухому, как
бы с самого дна моря идущему гулу машин, и в нем все, до
последней жилочки, пело, трепетало от счастья. Он был
убежден, что иззза него одного не станут останавливать такую
громадину, как «Победа», тем более никому не взбредет в
голову возвращаться иззза пустяка обратно в порт.
— Выходит, решил, несмотря ни на что, попасть в матроо
сы? — выслушав Ваню, спросил капитан.
Ваня, смущенно потупившись, молчал.
— Что ж, мысль, прямо скажу, похвальная. В твои годы она
и мне, окаянная, не давала покоя. Куда б ни пошел, за какое
бы дело ни взялся, перед глазами все оно: море, море…
Капитан говорил, а Ваня все время в тревожном ожидании
смотрел на него, пытался понять: говорит он серьезно или
шутит?
Но когда в каюту вошел уже знакомый ему матрос и
капитан приказал приодеть хлопца, Ване сразу же стало ясно, 97
что судьба его решена: с этого дня он уже не просто Ваня,
а матрос Иван Жила.
А спустя какоййнибудь час, не больше, теплоход «Победа»
причалил к Севастопольскому порту, где ему надо было взять
дополнительный груз.
Капитан сошел с палубы на пристань вместе с Ваней.
Передавая ему небольшой запечатанный конверт, капитан
просто, но твердо сказал:
— Отнесешь по адресу. Это мой приказ, и ты обязан его
выполнить.
— А потом?.. — спросил озадаченный Жила.
— Выполняй! — не отвечая ему, все так же неуклонно
повторил капитан.
Ваня разыскал на верфях седоусого прораба по фамилии
Корабельник, вручил ему письмо. Прочитав, прораб самодоо
вольно пригладил пышные усы, крякнул, словно выпив добб
рую чарку, и, молча обняв Ваню за плечи, повел в свою
дощатую конторку.
Так Жила стал плотником на верфи. А когда подоспел
призыв в армию, его зачислили матросом. С той поры ему ни
разу не довелось встретить ни капитана «Победы», ни седоо
усого прораба Корабельника, хотя в первые месяцы службы
мечтал об этом, как о большом для себя празднике.
Но спустя некоторое время, когда Иван Жила поймался на
воровстве, он вспомнил об этих людях, которые сделали ему
добро, уже с боязливым чувством, словно они могли ненароо
ком узнать или уже знают о его преступлении.
Жилу судили. Он обвинялся в краже личных вещей у своих
товарищей. Все это ему понадобилось для приобретения
подарка Клаве Корабельник — дочери прораба в день ее
рождения. За время работы на пристани Жила встречался с
Клавой всего лишь несколько раз, когда она, бывало, приноо
сила отцу завтрак в алюминиевом яркооначищенном трехх
этажном судочке. Девушка всегда была в лeгком белом платье
без рукавчиков, в белых коротеньких носках, едва прикрываа
ющих щиколотки, и в белых тапочках. И, может быть, потому,
что на ней так много было белого, Ваня не запомнил цвета
ее глаз и вряд ли мог сказать, какого цвета у нее волосы:
каштановые или русые?
Клава сама пригласила Жилу на свой день рождения,
4.3112 98
случайно встретив его в приморском парке. И на этот раз
она была также во всем белом, как невеста. Жила сказал ей
тогда:
— Если не уйдем в плавание, обязательно приду, Клава.
— Конечно, вы никуда не уйдете, — полушутя, полусерьь
езно возразила она, — и папа будет вам рад. Так что — ждем.
И ушла, оставив в глазах молодого матроса слепящий свет
нежной, душистой белизны.
Жила купил в ювелирном магазине золотой медальонн
сердечко и в этом же магазине мастер выгравировал внутри
на крышечке витиеватыми заглавными буквами: «Любовь —
бессмертна»…
Когда его судили, вначале он как будто не совсем понимал
значение происходящего и с виду был совершенно равнодуу
шен: без особого любопытства оглядывал судейский стол,
портреты на стенах комнаты, шторы и как бы между прочим
отвечал на вопросы.
Уже перед самым приговором судья, высокий красивый
брюнет в форме морского капитана, вдруг спросил у него:
— Как вы думаете, что бы сказала ваша знакомая, если бы
узнала за какие деньги приобрели вы ей этот подарок? — И
подбросил медальон в руке. Жиле показалось, что то было его
собственное сердце.
Он никогда над этим вопросом не задумывался и внутренн
не весь содрогнулся. Жила не ответил капитану, и только
когда ему предоставили последнее слово, сказал:
— Вы меня кудаанибудь в Сибирь, в тайгу сошлите.
— А почему именно в Сибирь? — поинтересовался каа
питан.
— В тех краях я еще не бывал, — пряча глаза, пробормотал
в ответ Жила.
Судья сдержанно улыбнулся.
Жилу устраивала не только Сибирь, любой отдаленный
уголок страны. Он понял тяжесть своего преступления. Ему
не хотелось даже случайно встречаться со знакомыми ему
людьми.
Но вышло и в самом деле так, как этого хотел матрос. Ему
пришлось отбывать свой срок наказания в таежных местах.
Прошло время, и оттуда Жила приехал в Донбасс.