Так угодно было человеку — и на месте скалистых отрогов
северного Донбасса, вдоль мутноватой реки Торец встали
улицами многоэтажные дома.
Потом город шагнул от глинистых берегов прямо в степь.
И на просторных площадях вознеслись дворцы, богатству и
красоте которых позавидовали бы эмиры востока.
Здесь с самого марта
Трезвонят скворцы,
И в будничный день,
И в день выходной
Здесь песни —
Каккбудто
Волна за волной. 285
Так решил человек! И на земле, изнывающей от жажды,
выросли парки, родились цветники. По вечерам, когда сумерр
ки размывают очертания предметов, сливая их с небом, заа
битым звездою, на аллеи и дорожки выходят влюбленные. Их
сердца поют песни, сложенные композиторами, их губы
шепчут стихи, написанные поэтами. Но сами влюбленные
молчат, за них говорят руки и глаза, звездное небо и всполохи
зарниц, которые рождаются над далекими заводами: Новоо
краматорским, Старокраматорским.
Нежный шепот акаций, тонкий аромат ночных фиалок
заставляют учащенно биться влюбленные сердца. В такую
пору и рождается слово, которое в иное время невероятно
трудно произнести:
— Люблю!
О, это могучее слово! Оно поднимает человека над всем
живым, превращая его в твоpцa собственного счастья.
В Краматорске влюбленные создают и уникальные шагаа
ющие экскаваторы, и универсальные машины, способные
думать. Среди этих изумительных людей по улице Социалии
стической живет поэттвоин.
Если путника гдеето
Закружило в пургу,
Я хочу до рассвета
Быть тропой на снегу.
Если, корни корчуя,
Зной клянешь ты тайком,
В этот полдень хочу я
Быть живым родником.
А разбойная стая
Нападет на бойца —
В это утро желаю
Быть я каплей свинца.
Его зовут Николаем, как и Островского. В чеммто сходны
их судьбы, их характеры, хотя наш Николай по годам годится
в сыновья Островскому: он духовный сын, законный преемм
ник славы именитых отцов. 286
* * *
21 июня 1941 года была суббота. В школе № 1 города
Kpaматopcкa шел выпускной вечер. Вчерашние школьники,
завтрашние студенты пели песни, читали стихи. А потом
пошли на Торец.
Река плавно катила свои воды к Донцу. И жила в этой
плавности какаяято неотвратимая сила: только так, и не
иначе! Здесь, на крутых берегах, поросших ивой и тальником,
разбивали свои палатки полки Петра Первого. Здесь гудела
стылая земля под копытами Первой Конной армии, громивв
шей отборные дивизии деникинцев.
А что еще готовила судьба и красавицеереке, и ее хозяевам?
Мальчишки и девчонки были счастливы. Они чувствовали
себя героями, которые еще не совершили подвига, но готовы
к нему. Сделан первый шаг в большую жизнь: в кармане
аттестат. А завтра…
Душу распирало большое и радостное чувство. Хотелось
достать с неба самую яркую звезду.
— Это вам, люди!
Хотелось кататься по траве, прыгать с обрыва в гладкие
воды Торца, нырять так, чтобы ахали девчата:
— Да где же он?
В общем, хотелась чегоото необычного, хорошего.
Рано утром еще до восхода солнца над рекой пополз туман.
Густой. Он поднимался вверх, медленно заволакивая протии
воположный берег.
Вставал рассвет,
От самого заката
Шумел прибоем вечер выпускной.
Никто не знал, что мы уже солдаты,
Что все мечты разрушены войной.
Танки с крестами на броне переправлялись через Буг и
Рату, им навстречу вставали с гранатами в руках пограничч
ники. На улицах Киева рвались бомбы… И в историю Отее
чественной войны уже вписаны первые страницы героичесс
кой летописи… А будущий командир противотанковой батаа
реи Николай Рыбалка, не ведая об этом, направился утром
в воскресенье играть в футбол. Будущему поэту шел восемм
надцатый год. 287
Восемнадцатилетние! Счастливые, беззаботные, удивительь
но веселые, их можно увидеть на любой улице вечернeго
города…
Восемнадцать! Вдумайтесь в это, мои сверстники… Вспомм
ните себя, своих друзей, которые уже никогда не придут к вам
в гости, не пришлют хотя бы коротенькую весточку…
Оглянитесь на своих сыновей и дочерей… Представьте на
мгновение: вдруг завтра, и не позже, им придется встать на
пути у танковой армады или подняться навстречу огненной
пулеметной трассе.
Жужжали над землей осколки,
Как злые, черные шмели.
И мы у самого поселка
Живою цепью залегли.
Но шли, как прежде,
В клубах дыма
Вперед четыре смельчака.
И, сжав гранату, вслед за ними
Пошел я, сгорбившись слегка.
Николай Рыбалко относится к тому поколению советских
людей, для которых война стала школой жизни. У таких, как
он, не было звонкоголосой молодости: со школьной парты —
в бой. А там решалась судьба страны. И они, семнадцатии
восемнадцатилетние, были в ответе за будущее своей Родины.
Едва успев проститься с детством,
Ты встретил юность в блиндаже.
Ты жил со смертью по соседству
И был в бессмертии уже.
Аркадию Гайдару было шестнадцать лет, когда он принял
командование полком. Николаю Щорсу едва минуло двадцать
три, когда он стал живой легендой… И сколько их, таких
героев! Война, горе, смерть близких, великая опасность, наа
висшая над Родиной, над домом, над его Торцом, превратили
юношу в мудреца, вчерашнего ученикаамечтателя — в воина.
Каккто неожиданно, вдруг возмужал Николай Рыбалко.
Конечно, он, как и все подростки в те годы, бегал в
военкомат. Одно заявление, другое: 288
— Пошлите меня на фронт!
Его выпровожали в одни двери, он находил другие.
Но и там говорили то же самое:
— Успеешь!
Душила обида. Был убежден, что, если его отправят на
передовую, то наши перестанут отступать.
«Не берут… Не нужен!»
Пали Львов… Минск… Таллин… Рига… Киев… Танки
Гудериана уже переправлялись через Днепр. «Да где же та
сила, способная остановить это черное нашествие!»
Приходили на тихие улицы старого Краматорска серые
недобрые весточки:
«Ваш сын…» «Ваш муж…» «Ваш отец…»
Запрыгали прямые строчки,
Сливались четкие слова,
И ты, не дочитав до точки,
Все поняла:
— Вдова… Вдова…
Твоя рука с письмом повисла,
А ты стояла у двора,
Совсем забыв, что коромысло
Давно с плеча снимать пора.
Как мало тогда еще знал о жизни, тем более о войне
бывший ученик.
Это было время неизвестных солдат. Они дрались до посс
леднего патрона, до последнего вздоха на окраинах неизвее
стных им сел и городков. Они бросались с последней гранатой
под гусеницы фашистских танков на перекрестках полевых
дорог, они, истекающие кровью, поднимались в штыковую
атаку на плотные цепи автоматчиков в мундирах мышиного
цвета.
Он уходил последним из поселка.
Не знал, не ведал первый батальон,
Как в грудь солдата впились три осколка,
И, застонав, умолк навеки он.
Мелькнули косы маленькой Наташи
И пламя роз у светлого окна…
А утром в список без вести пропавших
Его занес угрюмый старшина. 289
Безымянные солдаты. Только через двaдцaть лет по местам
боевой славы пойдут красные следопыты с алыми галстуками
на шее, чтобы по крупицам собрать историю их подвига. И
не всегда, ох не всегда удается этим всеведам узнать даже
имена героев. Честь и слава вам, безымянные!
Командир взвода противотанковой артиллерии лейтенант
Николай Рыбалко встретился с войной на окраине Воронее
жа… В то время фронт пересекал город надвое.
Гитлеровское командование, не считаясь с потерями, броо
сало в бой все новые и новые силы. Позади был страшный
для немцев 1941 год, который закончился отступлением фаа
шистов от Москвы вот сюда, под Воронеж.
За поражение под красной столицей фашисты стремились
взять реванш. Он должен был состояться на Волге, под Стаа
линградом. А древний Воронеж был дальним подступом к
волжской твердыне. Если бы врагу удалось захватить Вороо
неж, а затем Сталинград, он бы одержал важную политичесс
кую и моральную победу, которая сделала бы более сговорр
чивыми и Турцию, и Японию, и верных союзников третьего
рейха итальянцев и румын.
А русские стояли насмерть. Весь мир удивлялся и недоумее
вал: русский характер — великая загадка! А отгадка была
нехитрой: мы любили Родину больше своей жизни.
В холодной черной пасти дота
Стучал зубами пулемет.
И вмерзла в рыхлый снег пехота,
Ей не продвинуться вперед.
И то ли вспомнил он присягу,
А может, дан приказ бойцу, —
Он· вдруг пополз крутым оврагом
Один, наперекор свинцу.
Все ближе дот зловещий, хмурый…
Бросок гранаты… Взрыв!
И вот
Закрыл он сердцем амбразуру,
И захлебнулся пулемет.
У Николая Рыбалко сохранилась фотокарточка тех лет.
Молоденький парнишка. Не лейтенант, а лейтенантик. Не
10.3112 290
командир, а сынок для бывалых воинов — истребителей
танков.
Но так его называли только до первого боя, в котором
взвод лейтенанта Рыбалко отразил несколько атак и подбил
два танка.
О, как умеют гореть эти железные коробки с черными
крестами! Черный дым тянется бесконечным шлейфом туда,
на вражеские окопы. А враги, которые хотели раздавить,
расстрелять Николая и его друзей, лежат обгорелые неподаа
леку от своих пылающих машин.
Но победа в единоборстве с тяжелыми танками всегда была
трудной. Вечно помнятся, стоят перед глазами погибшие
друзья:
Он первым встал.
И за спиной широкой
Росли и поднимались голоса.
Чужая сталь пересекла дорогу,
Над ним нагнулись круто небеса.
Упал… Теперь под теми небесами
Мы любим жизнь, и в звоне трудовом
Уже мы видим сердцем и глазами
Все то, что коммунизмом назовем.
Когда за наши подвиги в награду
Войти в него наступит мой черед,
На миг застыв, я пропущу вперед
Того в сраженье павшего солдата.
Пеpвый бой… Первый выстрел… Первый погибший рядом
с тобою. Он шутил, подбадривал тебя, толковал о том, что
двум смертям не бывать, а одной не миновать, дескать,
смелого пуля боится, смелого штык не берет. И вот — нет
человека. Но ты остался. И то, что должны были делать двое,
трое, взвод, — теперь будешь делать ты, один, потому что
кроме тебя это делать больше некому.
На войне нет легких специальностей: пехотинцу, саперу,
летчику — всем трудно. А истребителям танков особенно.
Каждый бой — это схватка не на жизнь, а на смерть. И,
казалось бы, близость смерти должна была озлобить Николая
Рыбалко и его друзей, сделать их души черствыми, жестокии 291
ми. Taк нет же, будущий поэт видел, что эти суровые люди
живут неистребимой любовью ко всему живому.
Окопами изрыты нивы,
Без яблонь сад,
дома без крыш.
Среди развалин сиротливо
Сидит заплаканный малыш.
От стужи и стального гула
Две ночи он не знает сна:
Иззпод ресниц его блеснула
Печальная голубизна.
Не раз гвардейский залп орудий
Гремел у вражеских·траншей.
И помнили в шинелях люди
О том далеком малыше.
Мы видели в багровых далях
Печальную голубизну
И майским утром расстреляли
Прямой наводкою войну.
Четыре года войны — три ранения. Три раза вопреки
существовавшим тогда правилам Николай Рыбалко возвраа
щался в свой беспокойный полк истребителей танков. Обмии
ная команды выздоравливающих и запасные полки, он рвался
к друзьям, которые стали для него братьями по крови…
Первое ранение Николай получил под Воронежом. А через
несколько месяцев вновь вернулся в этот разрушенный, но
поопрежнему живой русский город. Это было в конце 1942
года. Николай вспоминает то далекое время с особой тeплотой:
«Наши стояли все на том же месте, что и до моего ранения.
Я обрадовался: значит, отступление закончилось!
Зима была снежная, морозная. Нашу батарею от немцев
отделяла лишь улица. Напротив — разбитая школа, а там —
гитлеровцы. Теперь они были уже не те, что год назад: спеси
поубавилось, страху перед нами поприбавилось. Под Сталинн
градом на Волге как раз начиналось окружение трехсоттысячч
ной армии фельдмаршала Паулюса».
В январе 1943 года двинулся вперед и Воронежский фронт.
Незадолго перед этим командир третьей бригады истребитее
лей танков (комбаттЗ) старший лейтенант Николай Рыбалко 292
написал в парторганизацию полка заявление: «Хочу освобожж
дать родную землю коммунистом».
За право называться коммунистом в те годы многие плаа
тили кровью. И для Николая слово «партия» стало священн
ным.
В слякоть штурмовал я высоту,
Пот глотал свинцовоожарким летом,
Но хранил повсюду чистоту
Алого партийного билета.
Мог бы я в окопах умереть,
Отвечая выстрелом на выстрел,
Только бы
земля жила и впредь
Солнечным дыханьем коммунистов.
Познавал я в ярости атак
То, что повторяет голос лет:
— Если в сердце целится мне враг,
Целится он прямо в партбилет!
Наступление наших войск иззпод Воронежа, как и всюду,
было стремительным и глубоким. Фронт остановился только
на Курском выступе в марте, когда появилась необходимость
подтянуть отставшие тылы.
Иптаповцы, которыми командовал сын легендарного полл
ководца Александр Васильевич Чапаев, заняли оборону на
окраине станции Готня. Батарея Рыбалко была выдвинута
вперед. Ей предстояло первой встретить врага.
Курская дуга… Это название в истории Отечественной
войны сегодня такое же легендарное, как и Сталинград, битва
под Москвой, битва за Берлин… На узком участке фронта
гитлеровское командование сосредоточило около пяти тысяч
танков и множество самолетов. Смять! Раздавить русских!
Уничтожить! Взять реванш за поражение на Волге! — таков
был приказ фюрера.
Николай Рыбалко хорошо помнит то время: «У нас была
глубокоэшелонированная, хорошо продуманная оборона.
Предусмотрели все мелочи: пристреляли ориентиры, оборуу
довали запасные позиции. Потрудились мы тогда лопатой
немало. Каждый боец перепахал земли, что колхозный тракк
тор за сезон. Огневая для пушки, окопчик для снарядов, 293
наблюдательный пункт, ходы сообщения в полный профиль,
то есть такие, чтобы не было видно идущего человека. В том
же объеме велись земляные работы на первых запасных поо
зициях, на вторых… Но тяжелый труд окупился в первом же
бою. Две батареи: моя, третья, и вторая — старшего лейтенанн
та Немировского — прикрывали дорогу. По ней наступали
пятнадцать танков и автоматчики.
…Восемь пушек против пятнадцати танков… А у каждого
танка тоже пушка, да плюс скорость, да плюс броня. Исход
поединка решали доли секунды. Мы тогда с прямой наводки
подбили четыре танка, остальные повернули назад. Вообще
в те дни на Курской дуге всюду шли упорные бои. Фашисты
пустили свои новыe танки «тигры». А мы еще только учились
бороться с ними, только изучали их уязвимые места. И все
равно гитлеровцы ежедневно теряли сотни танков. Это в итоге
и решило исход величайшей танковой битвы».
За бои на Курской дуге Николай Рыбалко получил свою
первую награду — орден Красной Звезды. Вручал ее молодому
комбату подполковник Чапаев.
Но высшей наградой воину была радость освобожденных
советcких людей.
Людей качало, как в седле:
Холмы, как вздыбленные кони.
Руками прикоснись к земле —
И сразу обожжешь ладони.
А ты — стоял!
А ты — шагал!
А ты на землю эту падал.
Она — и вечный пьедестал,
Она — и высшая награда.
Она — твоя.
На ней твои
И плеск колосьев, и метели.
Ты шел.
А следом соловьи
Простым солдатам гимны пели.
После ранения Александра Васильевича Чапаева полк
принял майор Петров, которому в ту пору было всего двадцать
три года. 294
Читатель, запомни эту фамилию: командир полка майор
Петров. В дальнейшем судьба Николая Рыбалко будет теснейй
шим образом переплетена с удивитeльной судьбой этого
необыкновенного человека.
Как говорилось в те годы в сводках Совинформбюро:
«Перемолов в оборонительных боях живую силу и технику
противника, наши войска устремились к Днепру».
Полку истребителей танков довелось освобождать городок
Яготин. Когдаато в этом красивейшем украинском городке
любил отдыхать Тарас Григорьевич Шевченко. Он сделал хуу
дожественную роспись стен небольшого поместья, где довее
лось ему провести некоторое время. Рисунки к 1943 году еще
хорошо сохранились, и воиныыосвободители вместе с яготинн
скими девчатами ходили смотреть на национальную реликвию.
Там Николай и познакомился с Ниной — светлоокой
веселой дивчиной, которую заприметил еще на митинге по
поводу освобождения гopодка. Комбат пригласил девушку в
гости к себе на батарею, где был патефон — предмет особой
гордости иптаповцев. А к нему — одна пластинка. Танго
«Дождь идет». Ее и крутили беспрестанно.
На часок к бывшему школьнику вновь вернулась юность.
Он еще никого не любил… Он еще никогда не держал в руках
такой нежной девичьей руки… Еще никогда на него не смотт
рели такие огромные, удивленные, радостно встревоженные
девичьи глаза…
Такие пареньки, как он, рождались не для того, чтобы
убивать и быть убитыми. Для любви! Для счастья! Для того,
чтобы засевать нивы, возводить дворцы, создавать песни.
Я видел все: твои глаза и руки,
Осенний сад в днепровской стороне.
Ты думала с тревогой о разлуке…
Ведь через час я снова на войне.
Я видел все: чуть дрогнувшие губы.
Сверкнувшая слезинка на щеке.
Ты говорила мне, что не разлюбишь,
Что буду близким я и вдалеке.
Нина… Далекая, но верная подруга. О таких и была напии
сана в те годы популярная песня: «До тебя мне дойти нелегг
ко…» 295
Вам, солдатские невесты, мы присягали на верность в бою.
С вашим именем поднимались в атаку… Мы знали: случись
беда с солдатом, вы не потеряете своей любви, не променяете
ее. Ваше долготерпение и преданность окрыляли нас, давали
надежду.
Полк ушел к Днепру. Нина осталась. Она работала в
райкоме комсомола.
Днепр. Седой, угрюмый, заждавшийся своих освободитее
лей.
Полк майора Петрова переправлялся через Днепр
неподалeку от древнего Киева.
Один немецкий генерал с ужасом вспоминает о наших
плацдармах: «Стоило русским зацепиться хотя бы за нескольь
ко квадратных метров голого песчаного берега на нашей
стороне, как уже никакой силой невозможно было сбить их.
Дьявольское, нечеловеческое упорство».
Камандир полка майор Петров переправился на плацдарм
с первым же орудием. Он знал, как трудно там, на том берегу
пехоте, как важно выкатить пушку на прямую наводку.
Переправы как таковой в ту пору еще не было.
Немцы нещадно бомбили и расстреливали прямой наводд
кой все живое, что появлялось на волнах Днепра.
Дело осеннее. Вода холоднющая. Ветер. Майор Петров
передал по рации приказ: «Переправляйтесь!» И батарея Нии
колая Рыбалкo погрузилась на самодельные плоты. В общемм
то его батарее на редкость повезло, переправились почти без
потерь. Но на той стороне пришлось туго. Каждый снаряд был
на спецучете, а танки с крестами шли и шли… Надо было
кроме танков подавить вражеские минометы, дзоты, пулеметт
ные точки… Работы для артиллеристов было хоть отбавляй.
А тут еще, на беду, ранило майора Петрова. Ему осколком
крупнокалиберного снаряда разбило правую руку, а левую
буквально отрубило.
С огромным трудом удалось ординарцу вынести командии
ра с поля боя и переправить через Днепр. В медсанбате
ужаснулись: газовая гангрена. Сделали операцию. Но болезнь
прогрессировала. Пришлась сделать повторную ампутацию.
— Майор Петров, — вспоминает Николай Рыбалко, — был
для меня тем человеком, по которому хочется сверить свою
жизнь. Его феноменальное мужество (он никогда не кланялся
ни бомбам, ни пулям, так и шел по войне с поднятой голоо 296
вой), умение преодолевать, казалось бы, непреодолимые
преграды, влюбленность в жизнь помогли и мне выстоять,
когда я уже перестал было верить во чтоолибо хорошее для
себя.
Человек без обеих рук. Выше локтя. Правда, ему сделали
уникальные протезы. Но сравнивать их с руками…
Казалось бы, все ясно: отвоевался. Врачи так ему и сказали.
А он не сoгласился с их приговором. Не получив документов,
оставив у замполита госпиталя орден и Золотую Звезду Героя
Советского Союза, он сбежал. Добрался до штаба фронта и
явился к командующему генераллполковнику Kоневу:
— Майор Петров прибыл для прохождения дальнейшей
службы. — И, понимая, сколь необычна его просьба, уже не
пооуставному докончил: — Сможете — доверьте мой полк…
А нет — куда угодно, кем угодно, только на фронт!
— Трудную задачу ты задал мне, майор, — сказал в разз
думье командующий фронтом. — Вряд ли такой случай сыы
щешь в военной истории.
— Комууто первому надо начинать, — дерзко ответил
майор Петров.
Понравилась командующему фронтом настойчивость коо
мандира полка, которого он знал как одного из храбрейших
офицеров. Улыбнулся.
— Ну что ж, майор, откроем счет в военной истории.
Бывший командир полка, ныне дважды Герой Советского
Союза генерал Петров, продолжает служить в рядах Советсс
кой Армии. Недавно он выпустил первый том мемуаров.
Конечно, факт сам по себе примечательный, ни в какие
уставы и наставления его не втиснешь. Коммунист Петров
продолжал громить врага. Он изобрел для себя специальный
угломер, крепившийся к фуражке. Этот прибор помогал ему
управлять боем.
С тобой мы звезды с неба не снимали,
Мы на пилотках, крыльях и броне
Звезду земную пронесли сквозь дали,
Чтоб не померкли звезды в вышине.
С тобой мы звезды с неба не снимали,
Мы у светил небесных на виду
В немыслимые солнечные дали
Подняли пятикрылую звезду. 297
Еще один плацдарм, в этот раз на Одере. Батарея капитана
Рыбалко отбивала очередную атаку. Обычный бой, каких в
прошлом были сотни. Как и всегда, вокруг рвались снаряды.
Но вот — взрыв, гигантская вспышка перед глазами.
Качнулось небо голубое —
И наступила темнота…
Очнулся комбат в госпитале. Темно. Рядом стоит няня: он
слышит, как мягко шелестит ее халат при малейшем движее
нии. Няня приглашает:
— Ходячие, на завтрак! Быстро, быстро!
«Ночь? Темно. Почему на завтрак? — удивился Никоо
лай. — И свет не зажигают».
— Который час? — спросил он громко, начиная волноо
ваться.
Притихла палата. Смутилась няня. Не сразу ответила она.
— Девять…
— Вечера?
— Нет. Утра…
И он все понял.
Я не зову свою судьбу к ответу,
Я с ней борюсь, не плача, не кляня.
Пускай глазами я не вижу света,
Но хватит в сердце светлого огня!
Ему было двадцать два года… Что он умел? Стрелять по
танкам с крестами? Это не сцециальность, и тем более не его
призвание.
Может быть, Николай Рыбалко и не сумел бы встать над
своим горем, найти место среди бойцов за будущее, не окаа
жись рядом с ним верных друзей. Первой из них стала
девушка Нина из далекого украинского городка Яготина,
который любил Тарас Шевченко.
Вот снята с глаз последняя повязка,
Но вокруг поопрежнему темно.
Сказал мне доктор с горьковатой лаской:
— Знать, совершиться чуду не дано. 298
И в те края, что ближе всех на свете,
Дальняя дорога пролегла.
Как теперь меня такого встретишь
Та, что встречи столько лет ждала?!
Вне сомнения, были у Нины в ту пору гореесоветчики,
которые охали и ахали по поводу ее будущей судьбы:
— Ты такая молодая! Еще встретишь другого…
Но она твердо стояла нa cвoeм:
— Люблю!
— Ты ж его видела вcero два раза, — настаивали мудреньь
кие.
Два. Но какие! Он, молодой, красивый, двадцатилетний,
освобождал ее родной Яготин. И в девичьем представлении
в веселом, безмерно человечном и ласковом лейтенанте вопп
лотилась вся доблесть многомиллионной армиииосвободии
тельницы. Kaк Нина исстрадалась за годы оккупации, что
довелось пережить! И она ждала, ждала, что ОН придет, чтобы
освободить ее. Кто он? Какой он? Конечно, молодой, красии
вый, с добрыми глазами. Это была мечта, это была тоска по
прекрасному, которое украла война.
А письма? Разве они были немы? Правда, в них начисто
отсутствовало слово «люблю». Но это же само собою разумее
лось. В тех письмах была душа Николая: светлая, как родник.
Такую не в состоянии замутить все ужасы войны.
Потом вторая встреча. Фронтовику дали две недели отпусс
ка. Первую он провел дома, у своих в Краматорске, а вторую
у нее в Яготине. Семь дней? Нет! Семь лет. Семь десятилетий!
Вечность. Короткая вечность. Весь мир: и небо, и солнце, и
далекие звезды, и земля, покрытая первой зеленью, не опаа
ленной взрывами, — вce принадлежало им и только им!
И вдруг она перестала получать его письма: две недели, три
недели, целый месяц — ни строчки. Что? Что там стряслось?
Неужели?.. Она понимала, что война — это война. Возле
каждого села — своя братская могила, в которой похоронены
воиныыоовободители. Не всегда даже удавалось доведаться,
как зовут… Серые «похоронки» разносили по домам хмурые
почтальоны. Но было еще нечто более ужасное: пропал без
вести…
Девичье сердце жило тревогой, оно не хотело верить в 299
ужасное. Ее русоволосый Коля… Он являлся в тревожных
снах и смеялся над ее спасениями.
А вестей от него все не было. И тогда Нина принималась
перечитывать старые письма…
Наканец, в дверях появился радостный почтальон.
— Нина, пляши! Иначе не отдам!
Но она сразу определила: конверт подписан не его рукой.
Чужой, незнакомый почерк.
— Нина, пишет вам командир полка, в котором служил
Николай…»
«Служил…» Не служит, а служил! Все в прошлом! А где же
настоящее? Что осталось ей на будущее?
Никалай рассказывал ей о своем камандире красивые
легенды. И вот его письма. «Нина, я знаю, что вы любите
Николая. Но любовь — это очень сложная штука, любовь —
это прежде всего мужество…» И адрес госпиталя.
Случилась беда. А он, ее Коля, решил, что не имеет права
наделять любимую своей тревогой. Не писал… «Глупенький.
Да разве для настоящей любви есть преграды?»
Нина приехала в госпиталь.
Ко мне сквозь пелену тумана
Ты шла в косынке голубой…
И я тревожился, чтоб раны
Твою не ранили любовь.
И вот мы вместе…
Той же лаской
Моя судьба озарена.
И вдруг я понял, что повязка
Такому чувству не страшна.
Командир полка подполковник Петров прислал комбатуу
З в госпиталь строгое письмо.
«Ты — офицер полка и после госпиталя обязан вернуться
в свою часть. Лучших докторов Европы к тебе пригласим. —
И дописал от себя лично: — Приезжай, Коля».
Трудно. Невмоготу. А разве Петрову после днепровской
переправы было легко? Но он одолел судьбу.
Нина говорила:
— Друзья зовут. Как же ты можешь не пойти? Они в тебя
верят. 300
Война к тому времени закончилась. Полк стоял в Чехосс
ловакии. В госпиталь пришли документы. Нину зачислили
в полку санинструктором. Навстречу ей и Николаю выехаа
ли офицеры и бойцы. Встреча однополчан произошла во
Львове.
Поезд миновал границу.
— Стоит полосатый столб. И часовой с автоматом, —
рассказывали друзья.
Тишина. Она непривычна. Веселая песня, которую пели в
соседнем кyпе, не разрушала эту мирную тишину, а лишь
подчеркивала ее. И только тут Николай понял: «Проклятой
войне кoнeц!»
Судьба меня не обделила
И стороной не обошла:
Дала мне жизнь,
дала мне силу,
Дала мне добрые дела.
Дала веселую удачу,
Послала в дар мне сто друзей.
На свете нет меня богаче,
Ведь сто друзей —
не сто рублей.
А сердце мне дала такое —
Любая тяжесть по плечу.
И с ним не знаю я покоя
И знать вовеки не хочу.
Она свела меня с любовью,
Дала для песен мне слова…
А если так —
все остальное,
Как говорится, трыннтрава.
Принято говорить: «Полк встретил ветерана со всеми
почестями». Так оно и было. В полку Николая ждала еще одна
приятная неожиданность: орден.
Полк приглашал к комбатууЗ многих профессоров из Герр
мании, Франции, Италии… Помогли хорошие люди Николаю
Рыбалко попасть в клинику профессора Филатова. Увы, наука
была бессильна. 301
Белый свет со мной играет в жмурки,
Мне не светят звезды с высоты.
Говорит мне ласково дочурка:
— Посмотри, какие здесь цветы!
Знать, она еще не понимает,
Что вернулся я с войны слепой.
— Посмотри же, — снова умоляет, —
Это желтый или голубой?
Я склонился над дочуркой ниже
И подумал, трогая цветы:
«Я давно уже цветов не вижу,
Чтобы их всегда видала ты…
Так угодно было человеку! И на скалистых отрогах вдоль
мутноватой степной речушки Торец встали многоэтажные
дома. В одном из них по улице Социалистической живет
лауреат премии имени Николая Островского, поэттвоин
Николай Рыбалко. У него чудесная жена Нина, она стала его
глазами, его окном в мир, без нее бывший комбатт3 вряд ли
стал бы таким удивительно светлым и нежным поэтом. У
Николая Александровича очень похожий на него сын Игорь,
хрупкая, ласковая дочка Валюша, вся в маму, как говорят
знакомые… И неисчислимое множество друзей у почетного
гражданина города Kpaмaтopска. По вечерам, когдa густые
сумерки размывают очертания предметов, сливая их с небом,
забитым звездами, на аллеи и дорожки краматорского парка
выходят влюбленные. Их губы шепчут стихи. Влюбленным
очень нужны поэты…
Я спешу, я спешу, я спешу.
Мне успеть бы на этот автобус.
Я дышу. Я почти не дышу.
Мне сейчас все березки — по пояс.
Гул мотора. А вот и бульвар.
У скамьи те же лунные нити.
Здесь вчера я ромашку сорвал,
Протянул незнакомке: «Возьмите!»
Улыбнулась глазами в ответ.
— Вот спасибо! — и больше ни слова.
— Что цветок! Вам бы целый букет!
Вот такой! — Улыбается снова. 302
Ну а звезды — разлив серебра.
И не звезды — улыбка сплошная.
Поднялась со скамьи:
— Мне пора…
— Приходите же завтра!
— Не знаю…
Я спешу. Я стою. Я молчу.
К нам большое приходит не просто.
Я с букетом, я чтоото шепчу…
Где вы? Где вы, далекие звезды?!