В бригаде появился новый работник. Цыган. Некоторые
ребята всполошились.
— Вот еще тоже, всунули… Дождешься от него работы, как
от козла молока. Цыган, и вдруг — строитель!
А бригадир, старый и рассудительный мужик сказал:
— Тихо! Не гудите. Посмотрим.
Цыгана спросил:
— Как зовут тебяято?
— Микола.
— А по отчеству?
— Грыцьком звали батька.
— Слушай, Григорьевич, ты хоть топор в руках держал?
— А як же? Дрова колол.
— А гвоздь забить сможешь? — вставил ктоото из ребят.
— Цэ дило простэ, — отвечал цыган.
— А сколько лошадей уворовал? — подсунулся Мишка
Сапронов, заядлый остряк и насмешник.
— Коней не крал. Краденых продавал.
— Плясать на пузе умеешь?
— Як хочь могу. В одном селе хлопцев та девчат обучал
танцевать. При клубе. Главным там был. 303
— За что и выгнали, — отпустил Мишка новую шпильку.
— Да цыц вы, черти! — прикрикнул бригадир. — Значит,
Григорьевич, по плотницкой части не ведаешь. Да как же ты
к нам в бригаду попал?
— Главный послал. Я ж на коня возчиком просился. Або
на конный двор, конюхом. А главный говорит: иди к плотт
никам. А який я плотник? Подать, принести — це могу. Мне
бы коня…
— Тебе хоть и камни ворочать, лишь бы лежа, — опять не
удержался Мишка Сaпронов.
— Ладно, хватит языки чесать, — бригадир посмотрел на
часы. – Расходись по местам! Григорьевич, гвозди забивать
пойдешь?
— А почему ж? Дайте мнe молоток.
— Иди с ребятами наверх, опалубку гнать. Да гляди, чтоб
с крыши не съехал.
Микола насовал гвоздей в карманы, увидел, как ребята
заткнули молотки за пояс, последовал их примеру и полез на
крышу.
На стропила легла первая доска. Микола достал гвоздь,
хотел было забить, но украдкой покосился на плотников:
пусть, мол, они первыми начнут. Ребята ловко повыхватывали
молотки иззза пояса, приставили к доске по гвоздю и сплеча
— трах, трах — пригвоздили намертво. Цыган приладил свой
гвоздик, рaзмахнулся и по доске — раз, еще размахнулся —
мимо. За третьим разом гвоздь свернулся набок.
— У тебя, брат, гвозди пьяные, — сказали ему.
Цыган молча попрaвил гвоздь и не вбил, а вымучил, коее
как загнал. Второй гвоздь тоже coгнулся. И третий.
Подошел Мишка Сaпронов.
— Микола, ты гвозди рукой от ветра прикрывай, чтоб не
сдувало.
Цыган понимающе улыбнулся на эту шутку.
Доска за доской быстро ложились на стропила. Ребята без
промаха вколачивали гвозди. Цыган не успевал за ними,
однако видел, как плотники терпеливо поджидали, пока он
забьет свой гвоздь, тогда уже клали новую доску. Микола
горячился, делал лишние взмахи; гвозди поопрежнему не
слушались его, не лезли в дерево, гнулись и скручивались. Он
злился, бурчал чтоото пооцыгански сквозь зубы и яpостно
лупил молотком. 304
— Ой! Хай тоби очи повылазять! — вдруг схватился он за
палец и поспешно сунул его в рот, закрутил головой.
— Что, молоток кусается?— засмеялся Мишка Сапронов;
подошел и осмотрел палец: — Чепуха! Бывает хуже, — и
спрятал в карман кусок бинта, которым хотел перевязать
цыгану палец. — Ты, Микола, не горячись, не спеши… Наа
ка вот тебе мой молоток, он получше.
…Все заметнее прихорашивается новый дом, все быcтрее
и быстрее зарастают и затягиваются деревянной кожей худые
ребра крыши. Потом опалубку подрежут, подстригут, и дом
наденет настоящую обновку — шапку из белого шифера.
Когда плотники подобрались к самому коньку, цыган уже
в азарте колошматил молотком и радостно скалил зубы,
выкрикивая:
— Гей! Раз! Ты дывысь, гвозди лезут, як в тесто. — И
заливался звонким, раскатистым смехом.
А Мишка, шельмец, втихомолку проделал дырку в сучке,
напихал тудa серы от спичек и воткнул сверху гвоздь.
— Микола! — позвал он. — Ты, я вижу, мастерски гвозди
стал забивать. А в сучок с трех разов забьешь? Если забьешь,
признаю тебя плотником.
У цыгана загорелись глаза, он живо послюнил ладони,
размахнулся и трахнул по гвоздю. Внезапно у него под рукой
раздался громкий и дымный выстрел. Цыган вздрогнул и
выпустил молоток.
— А хай тоби очи повылазять! — paстерянно говорил он,
поглядывая на хохочущих ребят. — Аж в душе закололо. —
А сам вдpyг тоже рассмеялся.
Прибили последнюю доску. Закурили.
— А зараз где прибивать будем? — спросил цыган, все еще
не остывший от горячей работы.
— Снизу начнем гнать.
— А почему снизу? Давай сверху вниз.
Ему объяснили, почему снизу.
Вскарабкался бригадир.
— Ну как, Григорьевич, работа? Выплясывается? Высота
не страшит? Может, пойдешь вниз, доски подносить?
— Ни, ни! — отмахнулся цыган. — Я тут буду.
Бригадир тоже закурил за компанию.
— А семьяято у тебя как? Ребятишки есть?
— Диты? Пять штук. 305
— Много натесал, — покрутил головой бригадир. — А
живешь где, с квартирой как?
— Главный говорил, що в новом доме дадут. А пока на
хуторе у одного дядька флигель занимаем.
— Выходит, Григорьевич, ты сам для себя новый дом
строишь? Ничего, все уладится, утрясется. Дети ходят в школу?
— Два хлопца. А ти ще мали.
— А как, стал бы ты, допустим, снова кoчевать?
— А почему ж? Бувало, запряжешь коней, а воны як божия
искорка. Едешь себе, куда хочется. Сегодня тут, завтра там.
Схочешь — раскинул палатку, лежи. Наварит баба варэныкив
— ешь. Никто тебя до работы не гонит, никто пaшпорта не
спрашивает.
— Ну, брат, хватит бродить нахлебниками у народа. Дети
твои, Григорьевич, так те наверняка вырастут настоящими
строителями, а то, глядишь, учеными какимиинибудь. Их уж
не потянет кочевать. А о вас, отцаххбродягах, только в книжж
ках читать будут. К тому оно все идет сейчас: на машинах
будут ездить дети твои.
В обеденный перерыв Микола сидел в кабине бульдозера
и несмело трогал рычаги руками.
— А ця ручка що делает? А ця?
Молодой бульдозерист, доевший свой «сухой паек», смахх
нул хлебные крошки с колен, деловито сказал:
— Ну что, Микола? Давай я тебя обучу, и будешь ты на
этой машине землю брить.
— А що, разве мне это можно?
— Но почему же нельзя? Если ты захочешь — разздва,
научим тебя, и будешь ты землю утюжить.
Цыган подумал.
— Ни, цэ машина. Грамоту трэба знать. А я не знаю.
— Это просто, — убеждал бульдозерист. — Один рычаг
сюда, другой — туда. Это вправо, это влево.
— Ниини. Для меня лучше конь: сел — поехал.
— Э, Микола, забывай. Скоро на лошадей будем ходить в
зверинец смотреть.
Подошли ребята, плотники. Все они уже успели подруу
житься с цыганом, и каждый запросто, поосвойски, похлопыы
вал его по плечу.
Микола и бульдозерист вылезли из кабины. Все сели на
теплые, нагретые солнцем доски. Закурили, цыган тут же 306
принялся рассказывать забавные истории из цыганской жизз
ни, причем так складно пpивирал, вставляя в свою речь
прибаутки, присказки, что все хватались от смеха за животы.
Потом попросили его станцевать. Цыган помялся немного, но
согласился и лихо вскинул руки к груди. Танцевал он чисто
и красиво, не налюбуешься. Как артист. Затем падал и круу
тился волчком на животе, садился на землю, закинув руки за
голову, подпрыгивал и передвигался, как бы шел по земле,
выкрикивал чтоото озорное пооцыгански.
На шум и смех пришли девушки — штукатуры и маляры.
Цыган, выпячивая грудь колесом, заходил вокруг них, покруу
чивая густые черные усы, поблескивая в улыбке золотыми
зубами.
— Ну, красивые, кто хочет научиться танцевать? Кто?
Выходь!
— А ты ворожить умеешь? — спросила одна, подмаргивая
подругам и улыбаясь лукаво.
— Гадать? А почему ж?
— Тогда скажи, где мое счастье?
— Эх, красивая! Счастье твое впереди… — не задумываясь,
ответил цыган.
— Гы… гы… гы… — разносился по стройке здоровый хохот
ребят.
После обеда, когда снова застучали топоры и молотки, к
стройке подъехал на лошади дед Оленюк. Еще издали его
заметил цыгaн и у всех на глазах мигом исчез с крыши.
Дед Оленюк, сгорбленный и худой, как дуга, низко опуу
стил голову, покачивался, как сонный, положив на колени
вожжи; лошадь тоже тащилась, едва не доставая губами земли.
Оба они, дед и лошадь, казалось, спали на ходу. Вечно так
ездил дед Оленюк.
Дед не спеша, стараясь не распылять, сгрузил алебастр,
пошел в дом к малярам спросить, не понадобится ли еще чего.
Цыган, полусогнувшись, подкрался на цыпочках и выгляя
нул иззза угла дома; увидев, что деда нет, опрометью бросился
к бричe и, едва вскочив в нее, натянул вожжи, гикнул,
упершись ногами в пepeдок, и лошадь испуганно сорвалась
с места и как бешеная понеслась по двору стройки. На пути
пoпадались oбрезки досок, стропил, киpпичи. И бричка высоко
подпрыгивала то одним боком, то другим, с каждой минутой
грозясь задрать колеса квepxy. 307
Все побросали инструменты и сошлись посмотреть, как
цыган, ухарски заломив картуз, высоко держал перед собой
натянутые, как струна, вожжи, джигитовал вокруг строящее
гося дома.
Услыхав грохот повозки, прибежал дед Оленюк.
— Останови, холера! — закричал он, размахивая руками.
— Бричку угробишь!
Но лошадь промчалась мимо. Ветер скатывал с повозки
алебастровую пыль, и за ней, кучерявясь и крутясь, неслось
белое облачко. Усы у цыгана торчали черным пучком гвоздей,
ноздри раздулись, глаза горели бесовским огнем, и он не
замечал никого, только выкрикивал:
— Гей! Гей! Постережись!
Деда Оленюка оттащили с дороги, но он упирался и крии
чал:
— Остaновись, холера! А то я тебя погоняю!
Наконец повозка в последний раз вылетела иззза угла
дома, и цыган натянул вожжи. Лошадь встала на дыбы и
опустила передние копыта прямо у ног деда Оленюка. Цыган
проворно спрыгнул с повозки, а дед кинулся осматривать
колеса, не переставая ругаться:
— Я тебя погоняю, холера! Я тебя, погоди, самого запрягу
и погоняю.
— Та що ты, товарищ генерал, лаешься? Бричка добрая,
конь добрый… Не лайся, генерал, — говорил Микола, тяжело
дыша, тут же попросил у ребят папироску и никак не мог
вынуть спичку из коробки: руки у него дрожали от волнения,
а глаза все еще горели лихорадочным жаром.
— Спица лопнула, холера… — не переставал бурчать дед
Оленюк.
— Ладно, дед, кончай. Цела будет твоя бричка, — застyпился
за Миколу Мишка Сaпронов.
Цыгана окружили со всех сторон, как героя. Его радостное
волнение каккто сразу передалось всем.
— Ну что, отвел душууто?
— Природные лошадники. И варениками не корми.
— А ну, Микола, угадай, сколько лет этой коняге?
Он подошел к лошади, и все опомниться не успели, как
он задрал ей голову, открыл пасть, цепко схватил и вывернул
весь в желтой пене язык и заложил его в уголок губ, чтобы
не укусила, осмотрел зубы. 308
— Восемь рокив, — уверенно сказал он.
— Брешешь. Десять, — отозвался дед Оленюк, поправляя
борт повозки.
— Восемь, — сказал Микола.
— Десять, — сказал дед.
— Хай мне очи повылазять — восемь. Хай моя хата сгорыть
— восемь, — перекрестился цыган.
Ребята не удержaлись от смеха: какая, мол, у цыгана xaтa?
А бригадир нeдовольно сказал:
— Все, хватит гоготать. Пора за дело.
Недели через две деда Оленюка проводили на пенсию.
Цыган с большой охотой ушел на его место. Рысью подд
катит к стройке, проворно отгрузит цемент или песок и снова
погонит лошадь, веселый и довольный. Так он ездил до самых
морозов.
Однажды цыган опять появился в бригаде, держа под
мышкой топор с новым топорищем. Ребята уже знали, какой
случай привел к ним Миколу, но помалкивали.
Бригадир поздоровался с ним за руку.
— Опять к нам, Григорьевич? А лошадь где?
— Хай она сгорит. Сдохла. Робыть не хотела. Ледача.
Трошки не змерз на бричке. Та и люди смеются: «Цыган на
кобыле, цыган на кобыле». Хай ей очи пoвылазять. Сдохла.
А Мишка Сапронов сразу подковырнул:
— Если бы не ты, Микола, коняга еще бы десять лет жила.
— Не горюй, Григорьевич. Научим тебя ремеслу. Строить
будешь. Плотницкое ремесло никогда не подведет, не сдохх
нет, как лошадь. А нуука, топор у тебя как? Добрый топор!
— похвалил бригадир.
А Мишка Caпронов поодружески взял его под руку и повел
к стройке.
— Пойдем, Микола, будем теперь вместе забивать гвозди.