1
Когда по Артема тревожно
Несутся машины, то можно
Из тысяч узнать по сирене,
Что мчатся они не к сирени,
А к шахтным копрам, что застыли
И дышат клубящейся пылью.
Копры, словно древние прялки,
Прядут в ламповых, раздевалках
Судьбу тех, кто в бездну спустился
И с твердью подземною слился.
По квершлагу, к дальним забоям,
Несем тормозок мы с собою.
И радостно мне и ребятам,
Что завтра на шахте зарплата.
За труд, что, как в песне поется,
Шахтерскою славой зовется.
Эх слава, шахтерская слава,
Ты нас проверяешь не слабо,
Где угольный пласт тихо шепчет:
«Нельзя ли, ребята, полегче?»
Наш пласт – это наша работа,
Работа до слезного пота,
До самой последней минуты
В пластах, тех, что падают круто,
В наклонных, прямых и пологих,
Минута бывает для многих
Невиданным многозначеньем – 417
Победой, развязкой, мученьем,
Но в целом она как загадка.
Минута – подземная схватка
За то, чтобы лава гудела
И зрело шахтерское дело.
У каждого в жизни есть кровля,
Она, как звезда в изголовьи,
И светит, и зреет в забое,
Готовая слиться с тобою.
Но есть здесь и ложная кровля,
Она словно крышка надгробья,
Что жизнь отделяет от смерти.
Спуститесь, взгляните и сверьте.
Шахтеры сегодня не в моде,
Такое толкуют в народе,
Что лучше здоровым, богатым,
Чем злыднем в больничной палате.
Выходишь из шахты горбатой
И сам, как горбун, виновато
Несешь терриконным фантомом
Ты горб свой, как шахту, до дома.
Эх шахта, красавица шахта,
С шахтерами как на ножах ты.
Они твое чрево терзают
И многое в жизни что знают.
Здесь дыбится темень по штрекам,
За слабым крадясь человеком.
Шахтер ее режет лучами.
Бывает такое: случайно
Из черного мертвого чрева
Вдруг выпадет древнее древо
И папоротник с небосклона
Глядит на тебя обреченно:
«Зачем ты меня потревожил,
Я был не тобою положен».
Но некогда, некогда спорить.
Зевнешь – вагонетки заторят
14.3112 418
Весь рудничный двор и, конечно,
К нему прилегающий квершлаг.
И станет, сорвется отгрузка,
И станет на сердце так грустно.
Тогда пропадай и зарплата,
И премия… И виноватых
Окажется больше, чем надо,
И скажут: сработал на НАТО.
Ах, цензор! Привет, стенгазетчик!
Начетчик, учетчик, наветчик,
Радеющий за производство
И «молнии» для руководства.
Ты жив еще, подлизоблюдец,
Снующий укромами улиц,
Живущий за счет донесений
На день непогожий осенний,
На снег, что скрипит под ногами,
На солнце закатное в раме?
Шахтерская кровля – работа,
Работа до слезного пота,
До капельки самой последней.
Я стану пред ней на колени
За то, что меня окропила,
Дав в руки упорство и силу.
Комбайн, что врезается в уголь,
Меняет зарубочный угол.
И снова грызет твердь земную
Сознательно, напропалую.
Нас много, идущих по штрекам
Походкой шахтерского века.
И кажется, что вся планета
Под нашею кровлей… Но гдеето
Летят по Артема сирены,
И мчатся они не к сирени. 419
2
Какою же мерой измерить
Шахтерский каторжный труд?
Я здесь не открою америк,
А выйду, как в песне поют,
В Донецкую степь, где отвалы
Привычно зовут террикон,
Которого время позвало
Собой подпирать небосклон.
Я выйду и в профиле лета
Увижу, как катится вниз
Красивый, как вагонетка,
Натруженный солнечный диск.
Он смену свою отработал
И новой бригаде сдает
Свои неземные высоты
В реестре межзвездных широт.
Скатился и близким составом
Помчался, неся горизонт
За пригороды и вокзалы,
Не зная того, что везет
Большую работу, как шахту,
Которую взял на прицеп
И месяц вагоновожатым
Земле посылает привет.
Последнею капелькой крови
Зарделась заката игра,
Мы знаем, под кровлею ложной
Без каски ходить невозможно,
Ползти, как солдат, по забою,
Спасатель тащить за собою.
Бывает, присядешь у стойки,
Опора какаяято всеетаки,
И лампою кровлю осветишь,
И, многое вспомнив, отметишь. 420
Не дай мне, Господь, вдруг оплошно
Быть мнимым, поддельным и ложным,
Когда ничего за плечами –
Ни книг, ни друзей, ни печали.
Не дай мне, Господь, раствориться
В чужих неопознанных лицах,
Где злые ухмылки и жесты
Опасны, пусты, повсеместны.
Пусть сердце не станет надменным,
А значит, чванливым и медным,
Чтоб радости все и печали
Мы поровну с ним отмечали.
Позволь мне, Спаситель, быть добрым,
С врагами oтxодчивоострогим,
Ошибки чтоб их и старания
Да не принесли б им страдания.
Позволь, чтоб души оболочка
Не стала обычной сорочкой,
А рубищем светлых деяний
И жизненных солнцестояний.
Так думал я, сидя у стойки,
Свои вдруг почуяв истоки.
И свет фонаря, что на каске,
Мир делал большим и прекрасным.
Он одушевлял этот сумрак,
Но сбоку висящий подсумок
Спасателя ведал другое,
Он знал, что такое в забое
Задуматься, сбиться, забыться,
А главное – вдруг ошибиться.
Зовут и комбайн, и бригада,
Ведь завтра на шахте зарплата.
И высчеты все и просчеты
И звездное небо, как кровлю,
Вдруг выдала ночь наагора.
Погруженный в нирвану забоя,
Я шатаюсь, как после запоя, 421
И хочу говорить я с тобою,
Но пока не могу говорить,
Потому что крепежная стойка
(Под нагрузкой такою постоййка),
Небосвод подпирая собою,
Может очень меня огорчить.
Вот и думал я, что же мне делать?
То ль спасать свое бренное тело,
Или брать двухметровки умело
И сложить их в колодеццкостер?
Я, конечно, за лаву в ответе,
Но и дома, как водится, дети,
И поскольку мне выговор светит,
Я пока отложу разговор.
Надо мною 600 по отметке,
Подо мной свои ртыывагонетки,
Как птенцы, отворили и метко
О своем лишь пекутся гнезде.
Помирать, так, как водится, с песней,
Только кровля висит все отвесней,
И добыча не в радость, коль честно,
Под такою нагрузкою мне.
Погруженный в нирвану забоя,
Я не чую земли под собою.
И не то, чтобы вовсе не чую,
А все как бы сливаюсь я с ней.
Незавидная это работа –
Уголек отделять от породы,
Я качу вагонетку с породой,
Упираясь, как жук скарабей.
Кровля дышит мазутом, и горький
Вкус ее, словно после попойки,
Как тяжелое детство без койки,
Это можно сказать только здесь.
Я тащу вагонетки и бревна,
Слышу пот, что стекает по ребрам. 422
Я за смену свою, безусловно,
Завалил план отгрузочный весь.
Страна, как большая поэма,
Писалась и строилась так,
Как шахты, заводы, мартены
В поселках и городах.
Одним лишь велением воли
Усатого дядьки в Кремле
Мы столько покушали соли,
Что нет ее столько в земле.
Летели страною составы
На запад, на юг и восток,
Их список посмертный составил
Архивные тысячи строк.
По тундре, тайге, по Донбассу,
Чтоб уголь добыть из глубин,
Сливались рабочие массы
В призыв пятилеток один.
В глубинках рождались герои –
Мазаи, Стахановы – им
Жилось под железной пятою
Не лучше, чем всем остальным.
Скажите кремлевскому Кобе,
Что канет все в тартарары.
И он бы проснулся во гробе,
И нам не сносить головы.
Не брать под подушку каменья
Учили философы нас.
Пророчества их, как знаменье,
В песках вопиющего глас.
Я остался без ответа
В полной тьме и тишине, 423
Только гдеето, гдеето, гдеето
Ктоото вспомнит обо мне.
Кровля, что у изголовья,
Вдруг обрушилась, и вмиг
Вспомнил столько разных слов я,
Вспомнил столько разных книг.
Я шахтер и я писатель,
Не ропщу и не сужу.
Из подсумка свой спасатель
Вытащил и вот дышу.
Тесно мне лежать под глыбой,
Докопаются ли, нет?
Я по жизни – неулыба,
Мне всегоото сколько лет?
Все мои перипетии
Здесь со мною, как в плену.
Мы ту кровлю породили,
Что ж накручивать вину?
Скажут разные пройдохи:
Нужно было бы вот так.
Вы, пожалуйста, эпохи
Не судите за пятак.
Хорошо вам там на воле,
Где светло, не жмет бока,
Я не то чтоб недоволен,
Приживаюсь я пока.
Вот и капелька сорвалась
С самой каски боевой,
Значит, жизнь таки осталась,
Значит, буду я с водой.
А чего, тепло, не терпко.
Руки, ноги целы – рад.
Если б это гимнастерка, 424
Если б это Сталинград.
Пропадай тогда, как звали,
Только бы не посрамить
Этот город, что из стали
Мог бы крепью в шахте быть.
Сорок я минут в завале,
А прошло как десять лет.
– Вы поэта не видали?
Не откапывали?
– Нет…
Мы не боялись трудностей
И осенью, и летом,
Летел на стройки юности –
Весь комсомол планеты.
Кипела жизнь баракская,
За шахтой шахта строилась,
И ордена – на лацканы,
И тормозок – за пояс.
Сиротски небо ежится
Под тучей, как в спецовке,
Ну, вот и подытожилась
Былых побед концовка.
И шахты, шахты, шахточки,
Понурые, унылые
Бомжами в серых шапочках
Глядят в окошки стылые.
Постскриптум:
Ствол шахты – подземное древо, со штреками вправо и
влево, где ствол вырастает не к свету, а – в тьму, то есть
к центру планеты.
Он движется как бы обратно, размеры его необъятны в
теснинах пород беспредельных, в урочищах царств подземельных.
И древо, и угольщик – вместе, как музыка в начатой песне,
ее и не петь невозможно, и петь беспробудно – оплошно.
Вот так достается державе сегодня, как уголь, свобода, –
работа до слезного пота.