Мадрид. 1751 год
12 декабря
<ак я вам уже говорила, Беатрис, похоже, постепенно
привыкает к нашей святой обители. Тем не менее,
помня о ваших рекомендациях, я ее изолировала, то
есть не позволяю ей общаться с другими сестрами. Мы не даем
ей каких-либо предметов, которыми она могла бы нанести себе
вред, и связываем ей руки — но только тогда, когда она выходит
на прогулку. Подобные меры предосторожности, как мы счита¬
ем, необходимы для того, чтобы избежать повторения стычек,
происшедших по ее вине после ее прибытия сюда: она порани¬
ла руку одной из наших сестер, когда мы принимали пищу в тра¬
пезной. За исключением упомянутых ограничений, мы стара¬
емся делать все возможное, чтобы ей здесь было хорошо. На
этой неделе мы дали ей новые книги, и она их с большим удо¬
вольствием читает, а еще те картины, которые вы привезли нам
в прошлый раз.
Настоятельница с явным состраданием посмотрела на опе¬
чаленные лица красивой графини де Бенавенте и ее подруги
Марии Эмилии Сальвадорес. Эти две женщины вот уже два
месяца приезжали каждый вторник и четверг в монастырь,
чтобы поинтересоваться физическим и психическим состоя¬
нием Беатрис.
— Мне трудно даже представить, что такая хрупкая и изящ¬
ная девушка, как она, могла совершить подобные бесчинства.
в силу своего почтенного возраста и склонности к философ¬
ским размышлениям сестра Бегонья была женщиной кроткой
и добросердечной.
— Сегодня исполняется пять лет со дня смерти ее матери —
тот день, в общем-то, и стал началом ее безумия. А она обо мне
не спрашивала?
Фаустина все никак не могла поверить в то, что у ее приемной
дочери психическое расстройство, — а тем более она не могла
смириться с этим. Она понимала, что разлука с Беатрис и в самом
деле необходима, но очень страдала из-за того, что ничем не мо¬
жет помочь этой бедняжке. Она не хотела даже вспоминать
о том, что Беатрис едва не лишила ее жизни и что она грозила
сделать это в будущем, потому что любовь Фаустины к своей
приемной дочери оказалась сильнее всех причиненных ей этой
девушкой страданий.
— К сожалению, нет. Она почти не разговаривает, а если
и произносит какие-то слова, то обычно просто зовет Амалию.
Я вам об этом уже рассказывала.
Мария Эмилия с состраданием посмотрела на Фаустину и лас¬
ково сжала ее руку, чтобы хоть как-то подбодрить подругу.
Амалию ждала еще более суровая судьба, чем ее бывшую
хозяйку. Цыганку упрятали в тюрьму — так же как ее отца
и дядю, — и теперь только ее одну обвиняли в убийстве графи¬
ни де Вальмохады и священника Парехаса. Связи маркиза де ла
Энсенады и усилия уже оправившегося от ран Тревелеса помог¬
ли исключить из этого уголовного дела Беатрис, а вот цыганку
никто защищать не собирался. Психическое состояние Беатрис
позволило не привлекать ее к ответственности за эти два пре¬
ступления, и ее лишь в принудительном порядке поместили
в монастырь — с надеждой, что она когда-нибудь выздоровеет.
— А мы можем на нее взглянуть? — спросила Фаустина, хотя
и была уверена, что ей откажут.
— Как вы знаете, это не разрешено, но я вам настолько со¬
чувствую, что сегодня отведу вас к ее келье. И вы сможете взгля¬
нуть на нее через маленькое окошечко.
— Вы так добры… — Фаустина с благодарностью улыбнулась.
>\
— Спасибо вам, — добавила Мария Эмилия.
Раны на руках и ногах Фаустины уже почти зажили, однако
при ходьбе ей приходилось опираться на трость.
Пока они шли по крытой галерее и затем по длинным кори¬
дорам, ведущим к кельям монахинь-3атворниц, сестра Бегонья
рассказывала о работе, выполняемой в этом монастыре, кото¬
рый, как и многие другие монастыри, жил не только за счет
пожертвований, но и за счет труда его обитателей. Здесь изго¬
тавливали изысканные кондитерские изделия, пользовавшиеся
спросом во всем Мадриде. Сестра Бегонья пообещала своим
гостьям, что перед уходом даст им коробку пирожных, и Фаус¬
тина с Марией Эмилией с восторженным видом стали благода¬
рить настоятельницу, однако их восторженность была вызвана
скорее щедростью сестры Бегоньи, чем желанием попробовать
пирожные, потому что уже никакие сладости не могли смягчить
горечь, поселившуюся в их сердцах.
Фаустина никак не могла примириться с таким резким изме¬
нением в поведении своей приемной дочери. Ее природная доб¬
рота мешала ей понять, как Беатрис могла совершенно хладно¬
кровно убить двоих хорошо знакомых ей людей и после этого
не только не раскаяться, но и даже угрожать убить свою приемную
мать. Фаустина не раз разговаривала об этом с Марией Эмилией,
но той так и не удалось ей это объяснить. Хотя Мария Эмилия
и рассказывала своей подруге о негативном влиянии на челове¬
ческую волю такого сильного чувства, как жажда мести, которая,
несомненно, была доминирующим мотивом при совершении
Беатрис этих преступлений, и признавалась, что и сама испыты¬
вала подобное чувство в самые критические моменты своей
жизни, Фаустина так и не смогла принять эти объяснения.
Несколько недель назад они вдвоем дружно отвергли пред¬
ложение королевского исповедника Раваго и инквизитора Пе¬
реса Прадо изгнать из Беатрис нечистую силу. Эти два священ¬
ника в один голос твердили, что только сам Сатана мог вселить
такую злобу в душу молодой девушки.
Среди всех невзгод и злоключений, обрушившихся на Фаус¬
тину и ее друзей в последние несколько недель, произошло
только одно событие, которое доставило ей радость и хоть как-
то утешило ее: Хоакин Тревелес, который был едва ли не при
смерти из-за многочисленных ран, полученных при схватке с Бе¬
атрис, сумел поправиться и уже попросил руки Марии Эмилии.
Узнав об этом, Фаустина подумала, что, даже несмотря на
силу зла, любовь все равно находит себе дорогу, а потому она
искренне порадовалась за свою подругу — хотя в ее сердце ос¬
тавалось уже очень мало места для такого чувства, как радость.
— … и, как вы видите, в этом последнем коридоре находятся
всего лишь две кельи — моя и Беатрис. А теперь я попрошу вас
вести себя очень тихо, чтобы она не догадалась о вашем при¬
сутствии.
Сестра Бегонья очень осторожно открыла имевшееся в двери
маленькое окошечко, через которое можно было заглянуть
внутрь кельи.
Фаустина, не выдержав, первой припала к окошку. Она уви¬
дела, что Беатрис — в монашеском облачении, с распущенными
волосами — сидит на стуле перед натянутым на мольберт хол¬
стом. Ее лицо освещал падающий из окна свет.
— Она рисует, — прошептала Фаустина Марии Эмилии и сес¬
тре Бегонье. — Девочка моя… Она такая тихая и спокойная…
Беатрис не почувствовала взгляда своей приемной матери,
хотя думала в этот момент именно о ней. Ее кисточка скользи¬
ла по холсту — Беатрис рисовала новую картину, очень похожую
на ту, которую ей так и не удалось закончить.
Она услышала пение щегла за окном, а вместе с этим пени¬
ем — и вкрадчивый голос, который шел откуда-то изнутри нее
и говорил ей о ее предназначении в жизни, убеждая, что, если
она выполнит это предназначение, навсегда избавится от стра¬
даний.
Она впилась взглядом в лицо одного из персонажей, изобра¬
женных на стоящей перед ней картине. На этой картине снова
были нарисованы графиня де Вальмохада, отец Парехас, иезуит
Кастро и она сама. А еще — ее приемная мать Фаустина, нахо¬
дившаяся в самом центре, то есть на том месте, которое в кар¬
тине Веронезе занимала святая Юстина.
в ту трагическую ночь, когда арестовывали ее отца в доме
маркиза де ла Энсенады, к ним явились пять человек — и на ее
новой картине было пять человек, включая ее и Фаустину. Толь¬
ко трое из них уже вкусили сладость смерти. Остальных дво¬
их — ее саму и ее приемную мать — ждала та же судьба. Как
только Беатрис сумеет вырваться из этого заточения, она совер¬
шит задуманное.
Снова раздался вкрадчивый голос:
— Беатрис, у меня нет ни имени, ни лица. Я являюсь к тебе
как твой господин. Ты должна слушаться меня и подчиняться
моей воле. Если ты сделаешь это, то познаешь безграничный
покой и твое сердце навсегда наполнится счастьем. Лицо, кото¬
рое ты только что нарисовала и которое все еще не помечено
крестом святого Варфоломея, станет твоим самым большим
утешением. Ты — моя посланница, и как своей посланнице я по¬
ручаю тебе лишить эту женщину жизни, чтобы благодаря этому
ты избавилась от своего горя.
Фаустина, Мария Эмилия и сестра Бегонья услышали, как из
кельи донесся жуткий, невообразимый вопль, от которого у них
в жилах похолодела кровь.
— В этом и заключается мое предназначение в жизни, любовь
моя. И я клянусь, что полностью посвящу себя ему. я ее убью.