Постоянным гостем у Клочковых с некоторых пор сде­лался Нелидов. Всякий вечер он заходил к ним чай пить. Помочь в деле он не мог — у него и денег не было и ничего не смыслил он в торговых оборотах,— но без него не обхо­дилось ни одно дело. Христине надобен был человек, кому могла бы она рассказать о своих несчастиях, а когда нечего было рассказывать, ей надо было, чтобы кто-нибудь был с нею.

Христина жила в каком-то напряженном страхе, утром она подымалась с таким чувством, что, если бы ей вовсе не встать, пожалуй, было бы всего лучше. И целый день до вечера ни на минуту не было ей покоя: каждую минуту могли явиться новые требования и отыскаться такие плате­жи, о которых и не предполагалось. Она никогда не знала деловой жизни, и только случайность толкнула ее к делу, только случайность поставила ее за прилавок. А клочков-ское дело было из рук вон запутано, и разобраться в нем впору разве какому-нибудь соседу Зачесову, который во всяких делах собаку съел. Тут и не такая голова закружится. И кроме того, Христина просто хотела жить, а торговая кабала пригибала ее, а страх и заботы прихлопывали ее. Она все это чувствовала и не знала, как освободиться ей из своей горчайшей неволи, и конца не видела. Кому же она расскажет? Сергею? Сергею писать об этом рука не поды­малась. Сам он, правда, устроился и безопасно, но скверно, для себя-то скверно, сам в каждом письме жаловался. Оставался Нелидов — Нелидов был единственный человек, с кем она могла сказать хоть слово.

— Если бы вы все знали, Владимир Николаевич,— Христина остановилась, ей не выразить словами всего, что

живет и терзается в ней,— но вы должны мне объяснить! — и  задумалась,  а  глаза   просили,  требовали  ответа  у  него.

Нелидов молчал. Все, что мог бы сказать он, уж не раз говорил, и было не тем и не нужно. Объяснения только путали и растравляли. И как объяснить человеку самое необъяснимое — судьбу его: почему так с ним делается, а не этак, почему повалились на него всякие несчастья, а раньше все было хорошо, почему именно он, а не другой выбран для каких-то наказаний, и зачем все эти наказания? И  Нелидов молчал. Он прошелся по комнате и опять сел.

А она смотрела в свою душу, и голос ее вдруг так зазву­чал, будто слова ее, еще ни разу не видя света, только теперь впервые рождались.

—   Непонятна мне жизнь, когда нет вас,— говорила
она,— я живу и делаю все сама не своя, я жду вас, и не вас,
а ваши слова. Слова мне не нужны, голос. Я не вижу вас,
только слышу, я вижу другого. А когда мне мешают вас
слушать, я не знаю, что со мною делается, не узнаю уж
себя… Страшно за себя. Вы знаете, что такое страшно за
себя?

Нелидов вдруг почувствовал ее особенный голос — таким голосом она с ним никогда не говорила, и заволно­вался.

—    Я вам не рассказывал мой сегодняшний сон? — сказал он первое, что пришло в голову.

—    Нет, не рассказывали,— и она смотрела на него, готовая, кажется, все слушать, и сон его и не сон, все равно.

—    Мне приснилось ночью,— сказал Нелидов,— будто попал я куда-то на поле, кругом зрелый хлеб, а в колосьях колымаги, в колымагах мужики стоят на коленях, головы пригнули, рубахи у всех задраны. И тут же у колымаг кучка народа, топчут сапогами колосья, и выделяются мужики в плисовых шароварах, приседают, будто пляшут, и, что есть мочи, дубасят валиками по обнаженным спинам мужиков в колымагах. Дальше опять колымаги, в них лежат мужики в лиловых кафтанах, задрали ноги, ждут своей очереди. И такое тускло-желтое низкое небо. И я хожу от колымаги к колымаге — по полю, и нет конца полю.

Христина слушала его, казалось, проникала за слова; И поглаживала свои скрещенные руки, будто унимая их. Л он не узнавал своего голоса. Ему слышно было ее дыхание.

II странные тени проходили по их лицам, эти тени были

кис. (.1  стеною вдруг заколотило клокотанье кашля  и,  про-ГЯНувшись в долгом стоне, завертелось в перхотне и кашле.