Нелидов, выйдя от Клочковых, пошел не прямо домой, он долго бродил по городу.
Звездный свет лежал по снежной мостовой. И улицы казались гладкой каменной дорогой, а дорога будто без конца идет — никогда не кончится.
Снежная пыль, звездно рассыпаясь, неслась навстречу. С тонким визгом налетал вихрь и, пропадая, снова подымался.
Ветер страстно пел, не жалуясь, не горюя, и слышалось Нелидову в его голосе одно слово, одно непреклонное решение, одна воля: любите\
И кто-то внезапно окликал его по имени, куда-то прятался, и снова слышался голос,— Нелидов слышал голос Христины.
И мчались по дороге, нагоняли кони. Их бешеный храп взрывал воздух.
А звездный свет трепетал на стенах домов, на камнях тротуаров и у него в глазах.
Ветер страстно пел, не жалуясь, не горюя. И слышалось Нелидову в его голосе одно слово, одно непреклонное решение, одна воля: любите\
И вдруг в душе его завязалась борьба. Казалось, силы души его, отпущенные Богом на его жизнь, поднялись друг против друга, схватились силы души его, которые движут человеком и останавливают, заманивают на гору и подталкивают в яму, сажают на царский трон и прогоняют в ночлежку, предупреждают беду предчувствием и обманывают самое острое чутье, владеют знанием и топчут всякое знание, и труня и издеваясь над человеком, заставляют плясать под их скоморошью дудочку, а после рвать от отчаяния на себе волосы.
И словно звездный свет, играя у него в глазах, вскрывал с его глаз пелену за пеленою и, расчищая муть, открывал ему пути к тайникам его собственной души в скрытые ее жилища и неслышные.
Пытливый голос заговорил в его душе:
«Вот ты думал, будто всю свою жизнь грезил ты и, как Иринушка выкликает солнце, выкликал для себя и других чувство тихой детской радости, без которой нет и не может быть оправдания безостановочной борьбе и смерти; вот ты думал, что последним словом в награду земным бедам и всякому несчастью, претерпеваемому человеком, будет слово Солнца праведного, тихое, как радость Иринушки,
105
и полное любви и утешения: приидите\ — вот ты думал, будто для того, чтобы суметь прожить, надо себе храм построить и поверить в его несокрушимость и уж ничего другого не замечать и не чувствовать,— не обращать внимания на визг искалеченной трамваем собачонки, иначе все пойдет прахом — несокрушимый храм рухнет, и из личика Иринушки глянет на тебя обезьянья рожа и, позевывая, примет тебя в свои объятия; вот ты думал, будто сердце у тебя не сильное и пожелания твои не могут сбыться — чужой смерти ты силою сердца своего остановить не мог, да и сам умереть не мог и не можешь, потому что захряс-нул в водовороте всяких мелочей и грызни, лишь бы жить тебе, одному из тысячи похожих и отличающихся лишь по фамилиям, тебе, бывшему чиновнику, актеру и учителю, тебе, некоему господину Нелидову, тебе, одному из тысячи бывших, настоящих и будущих,— и ты всегда был прав. Ты одно только упустил из виду и очень важное, что в сущности искал ты в жизни и во сне видел и добивался всю свою жизнь исключительно и только такую — Христину. И теперь ты ее нашел. И подумай, ты — счастливец, она раскроет перед тобою такие сокровища, о которых не смел ты и грезить. Она считается первою красавицей города, она и действительно первая красавица города, она — женщина до самых глубин своих душевных, она такая, какую ты искал в жизни, во сне видел и добивался всю свою жизнь, она — Христина. И подумай, ты — счастливец, у тебя дух захватит, и тебе уж не надо будет, как хотел ты, ничего не изменяя, уйти из этого мира, не надо будет перевертывать мир, как хочет этого несчастный Костя, и без всяких усилий с твоей стороны все, что живет и борется и творит, станет твоим и тебе покорится. Ты — счастливец, станешь миром и царем и богом».
— Мир! Царь! Бог! — выкрикнул Нелидов.
А пытливый голос продолжал свою прямую речь в его душе:
«Сергей не мог оценить ее, а ты разберешься тонко, у тебя ведь тонкий вкус и верный глаз, ты мигом откроешь все богатство ее качеств. Вот ты полагал, что разница между тобою и Сергеем только в том, что он никогда не знал и не знает самого себя, а ты будто даже и не помнишь, чтобы не знал себя. И как горько ошибся! Хорошо твое знание, когда самое главное, самое существенное в себе — цель всей своей жизни упустил, проглядел — слона не заметил! Нет, ты тоже не знаешь самого себя, как и Сергей не знает самого себя, как и всякий не знает самого себя. Бог только
106
знает себя да шарлатан, когда шарлатанит, только всего и есть, двое! Нет, разница между тобою и Сергеем как раз в том, что ты обладаешь высоким даром оценки и, действительно, умеешь различать вещи, и только ты и никто другой оценишь Христину. И разве, когда любят, ищут других? Ты припомни-ка хорошенько! Помнишь, он тебе в Новый Свет предлагал ехать? «Пойдем, Володя, в Новый Свет, поразвлечься?» И это чуть ли не за день до своего отъезда! Она, конечно, ничего не знает, она даже не допускает мысли, чтобы Сергей изменял ей. Но она тоже не любит его, она только внушает себе, что любит. Женщина без этого не может жить, ей всегда и непременно надо любить, ну, будто любить. И она любит. А ты… ты ее, действительно, любишь?
— Любите! — словно настаивал ветер, слышалось Нелидову в его голосе одно это слово, одно непреклонное решение, одна воля: любите\
— Я люблю ее, я больше жить без нее не могу, я люблю ее! — шептал Нелидов.
А в душе его пытливый голос не умолкал.
«А если бы нашлось что-нибудь получше, ну помоложе, ну вроде Кати, ровесница Кати, ты как поступил бы?»
Нелидов приостановился,— бурлило в душе.
«Значит, ты ее не любишь. Когда, действительно, любят, по-настоящему любят, так что и жить без любимого человека не могут, ей-Богу, ни о чем не раздумывают и уж, само собою, не рассуждают».
Нелидов вдруг ускорил шаг: кипело где-то, в самом сердце где-то, вся его душа металась.
«Да ты помнишь ли, зачем ты приехал сюда, и как попал в город, и зачем понадобился тебе Сергей? Ведь это ты говорил о себе, будто ты в какой-нибудь год, два все, что можно было потерять в жизни, все, кажется, потерял. Но что такое твое все? Ты был чиновником, актером, учителем. И если бы провалились все казенные учреждения, тебе это — наплевать, да? И если бы все театры погорели, тебе это —х все равно, да? И если бы упразднили все школы, тебе это — безразлично, да? Ну, не наплевать, ну, не все равно, ну, не безразлично… Все-таки из-за этого ты не побежал бы к лобному месту—помнишь, какой тебе сон приснился — не надо было бы тебе проталкиваться к лобному месту, у старухи-смерти просить себе помощи, да и она, старуха, ой, какая хитрая старуха, куда уж там турнуть от себя да голубчиком называть, просто плюнула бы тебе В лицо: убирайся, мол, ко всем чертям, таких я не ем!
107
И тебе не стыдно, ты только теперь вспомнил о своей невесте, только теперь у тебя задрожали губы, только теперь екнуло сердце. Вот как ты себя знаешь! Вот как себя знают люди! Синяя ночь… Ты помнишь, ты от тоски готов был землю грызть, а земля уплывала из-под твоих ног, и ходил ли ты над пропастью или по горам лазил, израненный весь или без единой царапинки, ты не чувствовал, не замечал ничего. Да ничего и не было, замечать-то нечего было, е е не было — невесты твоей. И ты побежал к старушонке: старушонку-смерть о милости просить. А когда она жива была, когда она стала твоей невестой, ты помнишь, ведь она казалась тебе вся в сиянии, ты венчик вокруг лица ее видел, какой венчик у святых на образах пишется, и не было в ней ни одного уголка, которого ты не хотел бы сделать своим.) Да, ты хотел всю ее, чтобы вся она была в тебе, твоею в полном смысле слова, нераздельно с тобою, неотвязываемою, неотщипаемою от тебя и не в каком-нибудь там механическом соединении с тобою, а химически как-то соединенною с тобою, потому что ты любил ее, действительно, по-настоящему. А любить и не хотеть так овладеть любимым человеком,— невозможно. А овладеть так человеком и уничтожить его,— одно и то же. И это ты знал. И, зная, что ты чувствовал? Что там закипало у тебя на сердце — какая ревность? Эта беспросветность, эта мука, что вот все же она — отдельна и может оставаться сама с собою, может глядеть на предметы, и на нее могут глядеть люди, наконец, может думать о чем-то… Ты помнишь, ясные дни чернели от твоей скорби, от твоей ревнивой скорбной мысли, что она — сама по себе, и эта мысль прожигала тебе все сердце. Ты любил ее, вот ее ты любил, действительно, по-настоящему! 1 Синяя ночь… А ты помнишь, жаркий июльский полдень, ты возвращался с кладбища после похорон. И тебя нагнали гробовщики. Гробовщики возвращались с кладбища домой. Они тряслись на пустой колеснице. Лица у них были изможденные, вороты их белых кафтанов расстегнуты, и выглядывала грязная кумачная рубаха. Они были голодные. Один на катафалке уписывал калач… И улицы тебе казались такими узкими, а небо таким низким. Ее больше не было. Она умерла. Но любовь никогда не умрет. Если ты полюбил, действительно, по-настоящему, любовь твоя однажды и навсегда. Ты можешь сколько угодно обманывать себя, ты можешь на время заглушить ее, но вытравить, убить ее — нельзя. Любовь никогда не умрет. Но как вернуть ту, которую потерял однажды? Да, как ее вернуть! — Никогда не вернешь».
108
— Любите! — словно настаивал ветер; слышалось Не
лидову в его голосе одно это слово, одно непреклонное
решение, одна воля: любите!
«Да, никогда не вернешь! Но кто себе скажет: нельзя вернуть! Ты счастливый, ты встретил ее, потерял, ищешь, хоть и не найдешь. А есть такие: никогда не встречали, и не положено им встретить,— такие равнодушные. А есть еще несчастные: встретить-то они встретили, но взять не могут… Христина несчастна. Но не оттого она несчастна, что у ней нет денег, и дом на ее руках — старик, и Катя, и Рая, и Костя, и Мотя, и долгов по горло. Дело не в деньгах. Слава Богу, что нет у нее денег. Этот дом и эти долги дадут ей теперь сорвать сердце, свалить на что-нибудь всю тяжесть своего проснувшегося, полюбившего сердца. Она тоже встретила, она тебя встретила. Она тебя полюбила. Она полюбила тебя однажды и навсегда. Но ты, ты ее не любишь,— так чего же ты хочешь? В последний раз говорю: чего же ты хочешь?»
— Любите! — словно настаивал ветер; слышалось Не
лидову в его голосе одно это слово, одно непреклонное
решение, одна воля: любите!
И опять бешеный храп взрывал воздух: мчались по дороге, нагоняли кони. А звездный свет трепетал на стенах домов, на камнях тротуаров и у него в глазах.
И всю ночь пробродил Нелидов по безлюдным улицам, по каменной дороге,— его дорога без конца шла и, казалось, никогда не кончится.
Она, как живая, возникала перед ним. Он слышал ее сердце. И сердце его колотилось, словно хотело оно пробиться на волю.
Снежная пыль, звездно рассыпаясь, неслась навстречу.
Звезды и ветер.
Звездное небо тихо венцом сияло. Там Пречистая Дева — Божия Матерь шелковую вышивала пелену — Божию ризу. По середке Она ставила блестки, по краям ряды. Три ангела, три серебряных, правым пером крыльев осеняли Пречистую Деву — Божию Матерь. Звездное небо тихо венцом сияло..