С вокзала Христина не поехала домой, а повернула на другую улицу — к Нелидову.

Она уж дня не могла прожить без него, и сердце ее раскалялось со дня на день, от встречи до встречи, от взгляда до взгляда. Беспокойство охватывало ее: что с ним? — отчего не пришел? — здоров ли?

И на самом деле, Нелидов не совсем был здоров: сухим блеском горели глаза, словно уж видели впереди что-то непреклонное, и в глубине глаз упорно стояла одна точа­щая мысль.

Началось с Кати, но это между прочим, как и все, что говорила Христина о делах, о доме и магазине.

Эти внешние мытарства были теперь для нее и углом, куда можно было схорониться на долгие часы, и вещью, на которой легко сорвать сердце.

—     Старик и слышать ничего не хочет: наладил одно, нет денег и ни с места, а не сегодня-завтра магазин опишут.

—     А что с Сергеем? Давно что-то от него нет письма.

—     Сергей! Вот магазин опишут, Сергей и явится… И скажите, почему это так, почему, если схватит беда, то все, словно по уговору, отшатываются от тебя… это всегда?

—     У беды своя правда, как и у любви своя правда. Если полюбишь…

—     Если полюбишь…— повторила Христина, как повто­ряла за священником молитву перед причастием: Верую, Господи, и исповедую…

—     Если полюбишь,— продолжал Нелидов,— а тебя не полюбят, ты погибнешь. Как,— это неважно, но ты погиб­нешь. Тут уж все соберется, всякие напасти придут, тут на гладком месте поскользнешься. Вот, например, судят сейчас человека за убийство: убил, потому что его оскорби-

116

 

ли. Но это неправда, не от оскорбления убил он — не оскорбился бы он никогда, если бы сам не задохнулся от безответной любви. Если полюбишь, а тебя не полюбят, ты погибнешь. А полюбить, значит, захотеть другого целиком всего, до последних уголков захотеть сделать другого своим, а другой-то остается все же сам по себе, отдельно от тебя и видит, и слышит, и думает. Я люблю тебя и смотрю на тебя, а ты задумалась… О чем это ты думаешь? я спраши­ваю себя. И немедленно уж отвечаю себе. Ответ всегда наготове. Да что-нибудь из своего прошлого ты вспомнила, из вчерашнего своего, без меня пережитого, или заняла тебя мысль мне чужая,— и уж мне ничего не надо, я только вижу тебя отколотою от себя, и знаю, что иначе и не может быть, не можешь ты быть целиком моею, и я этого не могу принять. Любить и не хотеть так овладеть любимым человеком,— невозможно. А овладеть так человеком и уничтожить его, одно и то же.

Она стояла перед ним приговоренная, а вся кровь ее, отхлынув к сердцу, затаилась, чтобы разом вспыхнуть. Она повторяла слова его, как повторяла за священником молитву перед причастием: Верую, Господи, и исповедую…

Глаза горели сухим блеском, словно уж видели впереди что-то непреклонное, а в глубине глаз упорно стояла одна точащая мысль. Он чувствовал, что любит Христину и не может жить без нее, и казалось ему, уж счастье пришло и доучится.

^;  И он сказал ей об этом, что любит ее и не может жить без нее.

И в тот же миг ее сердце, вспыхнув, озарило только его, и стал он для нее один во всем мире, как единственное дитя, дороже, чем Иринушка. Она не могла выговорить слова, не могла сказать, что уж внятно сказано было сердцем, полюбившим его однажды и навсегда.

И тогда в один миг стало для них разделенное нераз­дельным и претворилось невозможное в возможное, как претворяется вино в кровь и хлеб в тело.!.