Е.А.Андрущенко

Ф.М.Достоевский в творческом мире Д.С.Мережковского

Когда в конце жизни Д.С.Мережковский завершал свою последнюю книгу
«Маленькая Тереза», ему вспомнились слова Достоевского: «”Многое можно
знать бессознательно”, по великому открытию Достоевского, имеющему наи-
большее знание в религиозном опыте, где самое глубокое и наиболее человека
подводящее к Богу совершается бессознательно. Наше сознание запредельное
(то, что Достоевский называет “бессознательным”) от сознания предельного,
“душу ночную” от “дневной”, наше бодрствование от подобного глубочайше-
му обмороку сна, отделяет лишь один волосок, но не переступаемый для нас,
как бездна» [5, с. 374]. Воспоминание о Достоевском, конечно, не случайно.
Мережковский писал о св. Терезе, которая смогла, по его мнению, осуществить
«переход из одного порядка бытия в другой, из сознательного, “дневного”, в
бессознательный, “ночной”, внезапный, как молния. Между этими двумя по-
рядками, – пишет Мережковский, находится то, что в математике называется
“прерывом”, а в религии – “чудом”» [5, с. 374].
Мысль о возможности «прерыва», которую Мережковский связывает с
Достоевским, отсылает нас к пьесе «Будет радость», написанной во многом во-
след Достоевскому, где один из персонажей спрашивает у отца: «И теорию
“прерывов” не знаете? Иван Сергеевич. К чему тут “прерывы”? Гриша. А к то-
му, что математическое понятие “прерыва” и есть понятие “чуда”… Полно, па-
па, Паскаль и Достоевский были не глупее нашего» [3, с. 354]. Через двадцать
пять лет, оторванный от родины и русской культуры, последние свои мысли
Мережковский снова связывал с Достоевским, который оставался его неизмен-
ным «вечным спутником». Однако к такому осознанию Мережковский шел, по
существу, всю свою творческую жизнь.
20 декабря 1902 г. Мережковский оставляет А.Г.Достоевской такое пись-
мо: «Глубокоуважаемая Анна Григорьевна, вместе с этим письмом заношу Вам
два тома моего исследования «Л.Толстой и Достоевский»… По моим книгам… Вы увидите, какую благоговейную любовь я и все мы питаем к Федору Михайловичу. Мы его духовные дети, и смею думать, что и он сам признал бы нас за
таковых. Вся наша деятельность, вся наша жизнь посвящены развитию и рас-
пространению тех идей, которые были ему всего дороже». Обращаясь с прось-
бой найти «какие-либо литературные материалы – письма, записи, воспомина-
ния, черновые наброски, отрывки», Мережковский просит передать их для пуб-
ликации в журнале «Новый путь» во имя «того общего дела, которому, твердо
верим, сочувствовал бы великий наш учитель Федор Михайлович!» [1, с. 28 –
29].
Думается, именно уверенность в том, что Достоевский является великим
предшественником и учителем, во многом определила его место в наследии
Мережковского. Первые слова о нем в книге «О причинах упадка…», разверну-
тый анализ романа «Преступление и наказание» в статье «Достоевский», книга
«Л.Толстой и Достоевский», ряд статей, сопровождавших переводы, «Гряду-
щий Хам», «Пророк русской революции (К юбилею Достоевского)», «Горький
и Достоевский», «Завет Белинского», пьесы, исследования, написанные в эмиг-
рации, вплоть до «Маленькой Терезы», – таков путь в постижении Мережков-
ским Достоевского и, можно сказать, в преодолении его.
Мережковский обратился к Достоевскому за ответом на вопросы, которые
ставила его собственная историософская концепция, прочел его произведения
под таким углом зрения, чтобы сделать зримыми идеи, которые отвечали его
своеобразным представлениям о «сверхисторическом» христианстве. Отсюда
несомненная новизна оценок, верность сопоставлений, отсюда слабость и за-
данность некоторых выводов. Не случайно А.Г.Достоевская отказывается пе-
чать очерк, который она просила Мережковского написать для юбилейного со-
брания сочинений писателя. Как известно, это собрание вышло в свет со стать-
ей С.Н.Булгакова «Очерк о Ф.М.Достоевском. Через четверть века (1881 –
1906)». К письму от 16 / 29 сентября 1906 г., адресованному А.Г.Достоевской,
Мережковский прилагает «Письмо для напечатания», в котором говорит: «Мне
понятны мысли и чувства, заставившие Вас признать неудобною для напечата-ния статью мою «Пророк русской революции», которая была написана для этого издания… Высказанные в этой статье взгляды на некоторые самые заветные
верования Ф.М.Достоевского – самодержавие, православие, народность – так не
совпадают с установившимся в русском общественном мнении пониманием
произведений этого писателя, что я тогда же согласился с Вами, что, может
быть, подобной статье не место в классическом юбилейном издании. Но изме-
нить этот взгляд, ни даже высказать его в более умеренной форме я не в силах,
хотя понимаю, что взгляд мой может показаться недостаточно объективным»
[1, с. 32].
На эти годы приходится перелом в отношении Мережковского к великому
учителю. Он вступает с Достоевским в борьбу, результатом которой стали его
поздние статьи и некоторые пьесы. Подоплекой этой борьбы была попытка Ме-
режковского преодолеть пагубное, по его мнению, воздействие идей Достоев-
ского-мыслителя. Не случайно он пишет Брюсову, что его статья «Пророк рус-
ской революции» по своей «слишком яркой политической и главное, религиоз-
ной, до фанатизма, окраске» диссонирует с устоявшимися представлениями о
Достоевском [1, с. 31]. В юности, как известно, Мережковский находился под
его значительным влиянием. В 1880 г. отец, Сергей Иванович Мережковский,
возил сына к писателю, которому юноша читал свои стихи. В «Автобиографи-
ческой заметке» подробно рассказывается об этом визите [2, с. 275 – 276]. При-
ем, оказанный ему Достоевским, трудно назвать «благословением на литера-
турную деятельность» [11, с. 156 – 159], как в преклонном возрасте писал Ме-
режковский [8, с. 161], но все же нельзя не признать, что воздействие личности
и творчества Достоевского на него было значительным. В статье, посвященной
«Преступлению и наказанию», это отчетливо проявилось.
Обращает на себя внимание особая исповедальная интонация, «сочувст-
венное волнение» Мережковского. Говоря о Достоевском, он воссоздает атмо-
сферу сумрачного, «печального, холодного» города, в котором писатель «жил
среди нас,.. не бежал от наших мучений, от заразы века. Он любит нас просто,
как друг, как равный» в отличие от других корифеев русского романа, Тургене-ва и Толстого. Достоевский для нового поколения читателей – «товарищ в болезни, сообщник не только в добре, но и во зле, а ничто так не сближает людей,
как общие недостатки. Он знает самые сокровенные наши мысли, самые пре-
ступные желания нашего сердца». Близость писателя своему поколению, «глу-
бокое проникновение в чужую совесть», умение «исповедать наше сердце» ска-
залось в поэтике его произведений, написанных человеком, у которого «слезы
еще не высохли на глазах, они чувствуются в голосе; рука еще дрожит от вол-
нения». Представив образ Достоевского, Мережковский обращается к его твор-
честву, к своеобразным художественным приемам, которыми владел, по его
мнению, писатель. Это «введение в жизнь героя посредством изображения тон-
чайших, неуловимых переходов в его настроении», «резкие контрасты трога-
тельного и ужасного, мистического и реального», мистицизм, т.е. «призрач-
ность реального», когда жизнь – «только явление, только покров, за которым
таится непостижимое и навеки скрытое от человеческого ума», и, наконец,
единство времени, соблюдение которого сближает его эпические произведения
с трагедией. Статья завершается словами о том, что «величайший реалист, из-
меривший бездны человеческого страдания, безумия и порока», Достоевский в
то же время «величайший поэт евангельской любви», «больше всех жалеющий
и любящий людей». В статье о «Преступлении и наказании», разумеется, еще
не было того выверенного и осознанного взгляда Мережковского-мыслителя,
который станет определяющим для его произведений рубежа веков, однако уже
здесь он говорил о Достоевском не с православных позиций. Это стало причи-
ной его разрыва с журналом «Русское обозрение», в котором печаталась ста-
тья.
Издателем и редактором журнала был А.А.Александров, известный, преж-
де всего, тем, что в 1878 г. встречался с Достоевским, был репетитором у сына
Толстого, Андрея, да и сам был литератором, писал стихи. Мережковского свя-
зывали с Александровым добрые отношения, он относился к издателю, по соб-
ственным словам, с симпатией. В «Русское обозрение» был отдан его перевод
из «Фауста» Гете («Пролог на небе») [6, с. 202 – 207], однако в 1892 г., уже по-сле этой публикации, Мережковский отказался сотрудничать в журнале. Идейные расхождения Мережковского с Александровым обозначились после публи-
кации первого тома журнала за 1892 г. В нем, кроме других материалов, содер-
жался отчет обер-прокурора Святейшего Синода, касавшийся законодательства
о преступлениях против веры. В отчете говорилось: «В связи с религиозными
воззрениями на личную жизнь народ наш в гражданской и государственной
жизни разумеет источником порядка одного помазанника Божия на земле. На-
вязываемое русскому народу просвещение с его современными европейскими
воззрениями и задачами, далекими от Бога, он воспринимает неохотно…» [10,
с. 445].
В редакционном комментарии к отчету высказывалось мнение, что «неже-
лательно разделение церкви и государства, ставящее их в положение двух бо-
рющихся сторон», что следует государственными мерами «ограничить католи-
ческую пропаганду» и что в таком ограничении «невозможно видеть стеснение
свободы совести или религиозной нетерпимости» [10, с. 445]. Этот материал не
мог оставить Мережковского равнодушным. Уже через несколько лет он от-
крыто будет говорить об ответственности государства перед народом за подав-
ление церкви, назовет свою вторую трилогию «Царство Зверя», а публицисти-
ческие сборники, и в том числе, статья «Пророк русской революции» будут
пронизаны мыслью о необходимости освобождения церкви от гнета самодер-
жавия. В письме же от 8 ноября 1892 г. Мережковский объяснял Александрову
свою позицию так: «Не пониманию, как Вы сразу не объяснили и не сказали
мне, что мы в самом важном, в самом основном расходимся. Вы стоите за пра-
вославие, за церковь, за славянофилов. Всю мою жизнь и все мои силы я хочу
употребить на борьбу с ними… Поймите – не могу я громко сказать, что моя ре-
лигия безгранично свободная, чуждая всех догматов, всех ограничений… Вы –
молодой, искренний, образованный человек – искренне любящий Россию, иде-
те по такому пути с такими же дряхлыми, отжившими людьми. О как это гру-
стно! Какой мрак кругом, какое всеобщее недоразумение» [9, л. 9- 9-об]. Уже через несколько лет после завершения работы над книгой «Л.Толстой и Достоевский» одна за другой публиковались статьи «Л.Толстой и русская
церковь» (1903), «Пророк русской революции. К юбилею Достоевского» (1906),
«Л.Толстой и революция» (1908), «Смерть Толстого» (1910), «Горький и Дос-
тоевский» (1913), «Завет Белинского» (1914), «Поэт Вечной Женственности»
(1917) и другие, свидетельствовавшие об изменении угла зрения Мережковско-
го, о расширении круга вопросов, которые он считал правомерным обсуждать в
связи с Достоевским. Менялась и его тональность: он с бÓльшим сожалением и
сочувствием писал о Толстом и оказывался беспощаднее к Достоевскому, по-
лемикой с которым проникнуто множество его статей.
Причины, побудившие вдову Достоевского отказаться от публикации ста-
тьи Мережковского, лежат на поверхности. Здесь, пожалуй, он впервые говорил
о Достоевском только как о публицисте и религиозном мыслителе, оставив за
рамками статьи образ Достоевского-художника, которому в книге «Л.Толстой и
Достоевский» было посвящено так много блестящих страниц. И облик Досто-
евского-мыслителя имел, по словам самого Мережковского, настолько «неюби-
лейный характер», что не могло быть и речи о публикации этой статьи как
вступительной к собранию его произведений. В статье воссоздан уже живший в
творческом мире Мережковского образ Достоевского-«друга», болевшего од-
ними болезнями со своими современниками: «Он – самый родной и близкий из
всех русских и всемирных писателей не мне одному. Он дал нам всем, учени-
кам своим, величайшее благо, которое может дать человек человеку… Не мы
судим Достоевского, сама история совершает свой страшный суд над ним, так
же как над всей Россией. Но мы, которые любили его, которые погибали с ним,
чтобы с ним спастись, не покинем его на этом страшном суде: будем с ним
осуждены или с ним оправданы» [7, с. 311].
То, что Мережковский пережил в «революционные годы 1905 – 1906, име-
ло для внутреннего хода» его развития «решающее значение. Я понял <…> не
отвлеченно, а жизненно, – писал он впоследствии, – связь православия со ста-
рым порядком в России, понял также, что к новому пониманию христианствунельзя иначе подойти, как отрицая оба начала вместе» [2, с. 294]. Обращаясь к публицистике Достоевского, Мережковский предлагает новое ее прочтение,
показывая, какие «пророчества» великого писателя осуществились и какие
должны были осуществиться, если бы от него не был «скрыт смысл собствен-
ных пророчеств».
Особый колорит этой статье придал сюжет, построенный на одном из дет-
ских воспоминаний Достоевского. Пересказывая фрагмент из «Дневника писа-
теля» о мужике Марее, Мережковский связывает с ним не только стремление
Достоевского спрятаться от всех общественных потрясений на груди русского
«народа-богоносца», но и одно из первых проявлений его мистицизма. Осозна-
вая Достоевского, прежде всего, мистиком, Мережковский позднее скажет, что
для всех русских мистиков «религия кончалась реакцией» [4, с. 192]. Приняв
идеал христианского гуманизма как «будущее за настоящее», невозможное за
действительное, Достоевский посчитал свое апокалипсическое христианство за
старое, историческое. Он искал особый путь для русского православия и проти-
вопоставлял его христианству западному, стремился разделить два всемирно-
исторических пути – западный и восточный, предал анафеме европейскую
культуру и идеалы общественной жизни. Он не сумел увидеть, считал Мереж-
ковский, что православие благословляло самые кощунственные политические
акции правительства, участвовало в травле интеллигенции. Высказывания в
«Дневнике писателя» о самом православном из православных нардов, о свято-
сти в его сознании идеала государственной власти, идеализация этой власти и
противопоставление ее западной модели, есть, по Мережковскому, выражение
той «лжи», которая сосуществует с «великой истиной» Достоевского, первым
увидевшим, что стоит за стихийным разрушением монархии. Ей на смену, го-
ворит Мережковский, приходит анархия, такое же насилие, всех над каждым,
как и самодержавие, одного над всеми, в недрах которого оно зарождается.
На глазах нового поколения исполнилась первая половина пророчества ве-
ликого писателя о «раскачке» и разрушении «балагана». Вторая половина его
пророчества – мысль о самозванстве любой власти, пришедшей на смену преж-ней, – еще может исполниться. Это предчувствие Достоевского было Мережковскому особенно близким. В это время он завершал драму «Павел 1», по по-
воду которой писал, что стремится показать «бесконечный религиозный со-
блазн самодержавия», который не чувствуют лучшие из революционеров [1, с.
35]. Самодержавие – такая же религия, как и революция. Как только оно будет
свергнуто, откроется его религиозное существо, выраженное еще Достоевским:
«Он есть, но никто его не видел, он скрывается, но явится», «царь-батюшка»,
«красное солнышко». А в русской истории всегда было «трудно отличить само-
держца от самозванца»: каждый пришедший царь видится право имеющим, но-
вым Мессией, который даст народу землю. Однако Мережковский не мог без
литературной критики выявить, обозначить, подтвердить совпадение «проро-
честв» Достоевского со своей концепцией. Ведь «пророческими» у него оказы-
ваются прозрения Достоевского-художника, Достоевского «бессознательного».
Но такие своеобразные толкования «истинного» смысла сказанного Достоев-
ским возможны потому именно, что его судьба и творчество осмыслены, про-
читаны, прежде всего, художником и критиком, еще в юности увидевшим
«двух» Достоевских и отделявшим мыслителя от художника.
В предисловии к статье «Пророк русской революции» Мережковский ут-
верждал: «То, что я делаю, он сделал бы сам» [7, с. 312]. Но с течением време-
ни и этот образ Достоевского, образ пророка, «близкого нам», постепенно за-
темняется образом реакционера, проповедника «национализма звериного об-
раза» и гонителя русской интеллигенции. Последний вывод Мережковского –
автора лекции «Завет Белинского» заключается в том, что глубинный и проро-
ческий смысл творчества Достоевского оказался «не по плечу» интеллигенции,
а русское общество усилило самые реакционные стороны его позиции.
Творчество Мережковского последних десятилетий, разнообразное по сво-
ему жанровому составу и тематике, представляет новый этап духовной и идей-
ной эволюции писателя, в которой Достоевский, занимая едва ли не централь-
ное место, оказывается знаковой фигурой для обозначения всего реакционного
в России. Главная тема творчества Мережковского этого времени – участь русской интеллигенции. Мережковский не принял вышедший в 1909 г. сборник статей «Вехи», и его книги и пьесы проникнуты внутренней полемикой с ним.
Он ощущал острую потребность что-нибудь противопоставить во многом вер-
ным и честным оценкам авторов «Вех», защитить интеллигенцию от нападок
«кающихся интеллигентов», названных Мережковским «учениками Достоев-
ского». «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев», сборники статей
«Больная Россия», «Было и будет. Дневник 1910 – 1914 гг.» и «От войны до ре-
волюции. Невоенный дневник», лекция “Завет Белинского”, пьесы “Будет ра-
дость” и пьеса без названия – вот ответ Мережковского русской литературе,
русской политике и общественной жизни. Подчас полемически заостренные, не
всегда справедливые, подчиненные логике горячего спора, эти произведения
представляют образ Мережковского художника, оригинального мыслителя,
критика, гражданина и либерала. Именно в этом контексте знак прошлого, не-
пререкаемый авторитет общественности, но мнимый ее пророк и тайный враг –
Достоевский. Его образ возникает не только в связи с Тютчевым, которого Ме-
режковский осознает духовным отцом славянофила Достоевского, но, особен-
но, в связи с Белинским. Лекция «Завет Белинского» – это, в сущности, разго-
вор о Белинском и Достоевском, о бессознательной религиозности русской ин-
теллигенции и ее революционной общественности в сопоставлении с реакци-
онностью Достоевского.
Еще одна страница в горячей полемике с Достоевским – пьеса без назва-
ния, оставшаяся незавершенной. Комментарий к ней позволяет видеть, на-
сколько сильным было стремление преодолеть Достоевского. Реминисценция-
ми, цитатами из произведений Достоевского насыщен и план пьесы, и реконст-
руированный мной согласно плану ее текст. Вот несколько примеров. «Он один
ее понимает, она — язычница. Лия — Лилит, первая жена Адама. “Я ваш — Ли-
чард верный, ваш Мефистофель”». В книге «Л.Толстой и Достоевский» «вер-
ным слугой Личардой» Мережковский называл Петра Верховенского, «Мефи-
стофеля Ставрогина», или вносит в текст слова: «Мой демон — просто малень-
кий, гаденький золотушный бесенок из неудавшихся», являющиеся реминис-ценцией из романа Достоевского «Бесы». Выражение «крохотный бесенок с насморком» употребляется Мережковским в книге «Л.Толстой и Достоевский» и
статье «М.Ю.Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». «Народ-богоносец» — вы-
ражение Достоевского из «Бесов», с которым Мережковский полемизирует в
статье «Пророк русской революции». Здесь же, когда речь заходит о Петербур-
ге как о самом «призрачном» из городов – реминисценции из романа Достоев-
ского «Подросток», многократно приводившиеся в книге «Л.Толстой и Досто-
евский» и позднейших статьях.
В творчество Мережковского периода эмиграции Достоевский, его судьба,
темы и герои перешли как знаковые фигуры. Их сменяли в книгах Мережков-
ского новые спутники, но без Великого Инквизитора или Черта Ивана Карама-
зова он не мог сформулировать своих идей, ему не от чего было отталкиваться
и не к чему идти. Русская культура XIX века в творческом мире Мережковского
существовала не как данность, не как некий идейный и интеллектуальный ба-
гаж, а как живая материя, дышащая и развивающаяся в современном ему куль-
турном и социальном организме. Он строит свое здание «всемирной религиоз-
ной культуры» так, что прошлое – не только основа, но и непосредственный
участник нового созидания. Достоевский в этом строительстве оказался не
«концом», как говорил он в книге «Л.Толстой и Достоевский», а только нача-
лом.

Литература
1. Записные книжки и письма Д.С.Мережковского / Д.Мережковский [Публ.
Е.Андрущенко и Л.Фризмана] // Русская речь. – 1993. – № 5. – С. 28 – 29.
2. Мережковский Д.С. Автобиографическая заметка / Д.С.Мережковский //
Русская литература ХХ века. 1890 – 1910 [Под ред. профессора
С.А.Венгерова]. – М.: Издательский дом «XXI век – согласие», 2000. – Т.
1. – С. 273 – 278.
3. Мережковский Дмитрий. Драматургия / Дмитрий Мережковский [Вст.
cт., сост., подг. текста и ком. Е.А.Андрущенко]. – Томск: Водолей, 2000. –
768 с.
4. Мережковский Д.С. В обезьяньих лапах (О Леониде Андрееве) /
Д.С.Мережковский [Сост., послесл., ком. С.Поварцова] // МережковскийД.С. Акрополь. Избранные литературно-критические статьи. – М.: Книжная палата, 1991. – С. 190 – 196.
5. Мережковский Д.С. Маленькая Тереза / Д.С.Мережковский [Под ред. и со
вст. ст. проф. Т.Пахмусс] // Мережковский Д.С. Испанские мистики. Ма-
ленькая Тереза. – Брюссель: Жизнь с Богом, 1988. – С. 314 – 378.
6. Мережковский Д.С. Пролог на небе (Из «Фауста» Гете) /
Д.С.Мережковский // Русское обозрение. – 1892. – Т. 2. – Март. – С. 202 –
207.
7. Мережковский Д.С. Пророк русской революции (К юбилею Достоевско-
го) / Д.С.Мережковский [Сост. Е.Я.Семибратов (Данилов)]// Мережков-
ский Д.С. В тихом омуте. – М.: Советский писатель, 1991. – С. 310 – 349.
8. Письма Д.С.Мережковского А.В.Амфитеатрову [Публ., вст. зам. и прим.
М.Толмачева и Ж.Шерон] / Д.С.Мережковский // Звезда. – 1995. – № 7. –
С. 159 – 176.
9. РГАЛИ. Ф. 2. (Александров А.А.). Оп. 2, ед. хр. 4, л. 9- 9-об.
10.Русское обозрение. – 1892. – № 1. – Январь.
11.Эльзон М.Д. «В литературе известен такой случай…» (Н.С.Лесков про-
тив… Д.С.Мережковского) / М.Д.Эльзон // Русская литература (СПб.). –
1995. – № 4. – С. 156 – 159.