1
С середины 1960-х годов стали все отчетливее ощутимы симп­
томы «отката» от демократических завоеваний «оттепели». Газеты
продолжали печатать все те же реляции с полей очередных битв за
урожай, каждый полет в космос подавался как свидетельство пре­
восходства советского строя над капитализмом, статистические
сводки демонстрировали экономический прогресс страны и рост
материального благосостояния народа. Однако в юбилейных стать­
ях, посвященных видным деятелям страны, исчезали упомина­
ния о причинах гибели почти каждого из них в 1937—1938 годах.
Свержение Хрущева подавалось как защита демократических за­
воеваний. Свидетельством того, что далеко не все благополучно в
стране победившего социализма, стала разработка экономиче­
ской реформы, названной по имени председателя Совмина СССР
косыгинской. Реформа эта, представлявшая собой робкую попыт­
ку дать хотя бы маленькую толику экономической самостоятель­
ности производителям, освободить их от жесточайшей директив­
ной регламентации сверху, была принята под фанфары и тихо
спущена на тормозах. С 1963 года стали закупать зерно за границей.
Полки магазинов становились все просторнее, очереди в продук­
товые магазины все длиннее. Зато страна все чаще праздновала и
ликовала.
Надежды на возможности демократического развития путем
усовершенствования существующей государственной системы рас­
таяли. Полная ясность наступила в августе 1968 года, когда танки
стран Варшавского договора вошли в Прагу: тоталитарная макро­
система не смогла допустить даже идеи все того же социализма,
но «с человеческим лицом», провозглашенной Дубчеком и его
единомышленниками.
Идея светлого коммунистического будущего, которой власти
десятилетиями манили народ, призывая претерпеть очередные
трудности, явно теряла привлекательность. И хоть Хрущев завер­
шил XXII съезд КПСС обещанием: «Нынешнее поколение со­
6 ветских людей будет жить при коммунизме!» — в это уже НИКТО
всерьез не верил. Партийная идеология стала судорожно приду­
мывать новые исторические вешки — появилась концепция мно­
гоступенчатого движения от социализма к коммунизму: неразви­
той, развитой, высокоразвитой социализм. Из осторожности пре­
дупреждали, что конца этой лестнице пока не видать. Но и эта
паллиативная идея уже не успокаивала и не обнадеживала — на
нее почти не отреагировали. С середины 1960-х годов образовалось
устойчивое двоемыслие: с трибун и кафедр произносились ком­
мунистические заклинания, их выслушивали, по команде апло­
дировали, если требовалось — повторяли, но это все приобрело
характер омертвелого ритуала, который надо исполнять — по за­
коренелой привычке или из страха навлечь гнев власть предержа­
щих1. А дома, на кухне, в приватном кругу, говорилось совсем
другое.
Сложившаяся ситуация требовала выхода. Силы, пришедшие к
власти в результате внутрипартийного переворота в 1964 году,
видели его в возврате к «дооттепельным» порядкам. Но впервые за
сорок лет, прошедших после уничтожения открытой оппозиции
режиму, в стране стало подниматься движение в защиту тех мало-
мальски демократических свобод, которые были завоеваны в годы
«оттепели», против «отката» к сталинскому прошлому. Оно полу­
чило название «диссидентство» (от лат. сИББ^епБ — несогласный,
противоречащий, инакомыслящий). В силу ряда причин ядро это­
го движения составили литераторы.
Подлинным началом диссидентства как общественного движе­
ния, вероятно, можно считать реакцию на затеянные властями в
1965 и 1966 годах суды над литераторами — Иосифом Бродским,
обвиненным в тунеядстве, и Андреем Синявским и Юлием Дани­
элем, обвиненными в антисоветской пропаганде. Задуманные для
устрашения непокорных, они превратились в обвинение режиму.
Впервые за многие годы зазвучали голоса в защиту обвиняемых —
и они не были малочисленны. Благодаря тому, что стенографи­
ческие записи вели на судебных заседаниях Фрида Вигдорова,
известная детская писательница, Мария Розанова, жена Синяв­
ского, и их добрые помощники, стали известны выступления об­
1 В своем «Письме вождям Советского Союза» (1974) А. И.Солженицын пи­
сал: «Сегодня эта идеология уже только ослабляет и связывает вас. Она захламля­
ет всю жизнь общества, мозги, речи, радио, печать — ложью, ложью, ложью.
Ибо как же еще мертвому делать вид, что оно продолжает жить, если не при­
стройками лжи? Всё погрязло во лжи, и все это знают и в частных разговорах об
этом говорят, и смеются, и нудятся, а в официальных выступлениях лицемер­
но твердят то, “что положено”, и так же лицемерно, со скукой читают и слушают
выступления других — сколько же уходит на это впустую энергии общества!
И вы — открывая газеты или включая телевизор, — вы сами разве верите сколь­
ко-нибудь в искренность этих выступлений? Да давно уже нет, я уверен» (Сол­
женицын Л. Публицистика: В 3 т. — Ярославль, 1995. — Т. 1: Статьи и речи. — С. 177).
7 щественных защитников на процессе Бродского (В. Адмони, Е. Эт-
кинда) и последние слова подсудимых, не признавших свою вину.
Достойное поведение подсудимых, и рождение института обще­
ственных защитников, и неофициальные стенографические отче­
ты — такого не было ни на одном политическом процессе за ми­
нувшие сорок лет.
Так родилась нб^ая публицистика. Ее своеобразие определяет­
ся правозащитным пафосом, отсюда ее наиболее характерные и в
высшей степени специфические жанры— открытое письмо (чаще
всего — коллективное), последнее слово на суде, выступление
общественного защитника, стенографический отчет с судебного
заседания. Эти тексты, тайно распространяемые по всей стране,
стали началом так называемого «самиздата». В дальнейшем возник
самиздатовский журнал «Хроника текущих событий», в котором
печатались материалы о нарушениях прав человека в СССР1.
Власти преследовали не только идеологов, выступавших с кри­
тикой режима, но и тех деятелей искусства, кто прямо отвергал
соцреалистические догмы. Массовые репрессии уже были невоз­
можны (с мировым общественным мнением приходилось считать­
ся, особенно в пору «разрядки международной напряженности»,
или «детанта» 1970-х годов), но кого-то удавалось упечь в лагеря,
кого-то — в психушки, кого-то «вьщворить» из страны.
Однако диссидентское движение не убывало. Более того, его
интеллектуальный накал с годами нарастал — именно в этом кругу
наиболее интенсивно шла дискуссия о путях выведения страны из
трясины, в которую она всё глубже погружалась. Центральное место
в этой дискуссии заняли две концепции] Первая — концепция
конвергенции, которую отстаивал академик А. Д. Сахаров в трак­
тате «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и ин­
теллектуальной свободе» (1968). Впоследствии он кратко опреде-
1 Первый выпуск «Хроники текущих событий» появился 30 апреля 1968 года,
а к концу 1983 г. на Западе было опубликовано 64 выпуска. (См.: Алексеева Л.
История инакомыслия в СССР / / Самиздат века / Сост. А. Стреляный, Г.Сап-
гир, Б.Вахтин, Н.Ордынский. — Минск; М., 1998. — С. 25 — 26.) В разные годы
«Хронику текущих событий» редактировали С. Ковалев, А.Якобсон, И. Габай. Каж­
дый номер журнала представлял собой тетрадку из 10—15 страниц, отпечатанных
на пишущей машинке. Только факты, только информация — о новых судебных
процессах, обысках, арестах, увольнениях с работы, принудительных госпитали­
зациях, условиях содержания заключенных. Власти скоро почувствовали особую
опасность, исходящую из «Хроники», — факты надо было либо опровергать, либо
признавать. Вместе с тем, как вспоминает С. А. Ковалев, издание «Хроники» было
сопряжено с особым типом ответственности: малейшая неточность в информации
давала повод суду для обвинений в клевете. Сам Ковалев получил 7 лет лагерей
плюс 3 года ссылки фактически на том основании, что из 2800 эпизодов, о кото­
рых сообщалось в семи номерах «Хроники», где он был редактором, следствию
удалось опровергнуть только два эпизода. (См.: Ковалев С. Свобода приходит нагая //
Известия. — 1998. — 30 апреля. — С. 2.) лил суть идеи конвергенции следующим образом: «Процесс плю­
ралистического изменения капиталистического и социалистичес1
кого общества… Непосредственная цель — создать систему эф­
фективную (что означает рынок и конкуренцию) и социально
справедливую, экологически ответственную»1. Другая концепция'”
была выдвинута А. И. Солженицыным в цикле статей («На возвра-
те дыхания и сознания», «Раскаяние и самоограничение как кате­
гории национальной жизни», <Юбразованщина»). Полемизируя с
Сахаровым, Солженицын выдвигает в качестве центрального по­
нятия «живучесть национального духа» и выход из исторического
тупика вйдиг в возвращении страны к тем нормам жизни, кото­
рые, по его мнению, цспокон веку определяли своеобразие рус­
ской национальной жизшг (авторитарные формы правления, при­
оритет, духовного начала над материальным, религиозность).
Трактат”Сахарова и статьи Солженицына заняли центральное
место в сборнике «Из-под глыб» (1974), который вышел неле­
гально в самиздате. С сахаровской идеей конвергенции переклика­
лись опубликованные в «Правде» (1973) рассуждения академика
П.Л. Капицы о глобальных проблемах (энергетической, экологи­
ческой, сырьевой), решение которых возможно только усилиями
всего мирового сообщества2. Пафосом единения всего рода люд­
ского проникнуты были статьи астрофизика И. С. Шкловского
«О возможной уникальности разумной жизни во Вселенной»3 и
генетика В.П.Эфроимсона «Родословная альтруизма», где дока­
зывалось, что нравственность заложена в самом генетическом коде
человека4.
1 Сахаров А. Д. Горький, Москва, далее везде / / Знамя. — 1991. — № 10. — С. 98.
2 См.: Капица П.Л. Дом наш — планета Земля / / Наука и современное обще­
ство. — М., 1998.
3 Вопросы философии.— 1976. — N° 9. Статья завершалась следующим заклю­
чением: «Нам представляется, что вывод о нашем одиночестве во Вселенной
(если не абсолютном, то практическом) имеет большое морально-этиче­
ское значение для человечества. Неизмеримо возрастает ценность наших техно­
логических и особенно гуманистических достижений. Знание того, что мы есть
как бы “авангард” материи если не во всей, то в огромной части Вселенной,
должно быть могучим стимулом для творческой деятельности каждого индиви­
дуума и всего человечества. В огромной степени вырастает ответственность чело­
вечества перед исключительностью стоящих перед ним задач. Предельно ясной
становится недопустимость атавистических социальных институтов, бессмыслен­
ных и варварских войн, самоубийственного разрушения окружающей среды. Твер­
дое сознание того, что никто нам не будет давать «ценных указаний», как овла­
девать Космосом и какой стратегии должна придерживаться наша уникальная
цивилизация, должно воспитывать чувство ответственности за поступки отдель­
ных личностей и всего человечества. Выбор должны делать только мы сами. Не
подлежит сомнению, что диалектический возврат к весьма своеобразному вари­
анту геоцентрической (вернее, антропоцентрической) концепции по-новому ста­
вит старую проблему о месте человека во Вселенной» (с. 93).
4 См.: Эфроимсон В. П. Генетика этики и эстетики. — СПб., 1995. Приоритет традиционно-национальных ориентиров утверж­
дал Л.Леонов: в «Раздумьях у старого камня» (1968) он писал о
необходимости уважения к старине, едва ли не впервые после
долгих лет запретов напомнил об этическом содержании идеи
Бога. Приметным фактом литературной жизни рубежа 1960 —
1970-х годов стала полемика вокруг статей молодого критика Вик­
тора Чалмаева1. Поэтические метафоры, которыми он описывал
русский национальный характер («песенность натуры», «стыдли­
вая русская душа», «национальная одаренность, здоровье как черта
величия русской души»), были, скорее, формой воплощения любви
к своему народу самого критика, одним из первых отразившего
возрастающую тягу общества к национальной самоидентифика­
ции (ибо прежние, идеологические критерии самоидентифика­
ции себя дискредитировали). Но когда этим метафорам придается
значение чуть ли не научных формул, то они приобретают шови­
нистический характер. Полемика с Чалмаевым велась неубедитель­
но — при помощи шаблонных марксистских жупелов (например,
статья А. Г. Дементьева)2. Склонность «неопочвенничества» к на­
ционализму стала отчетливо проступать в писаниях его адептов
(М. Лобанов, С.Куняев, В.Кожинов, П.Палиевский и др.).
Однако, если сторонники концепции конвергенции самым же­
сточайшим образом преследовались, то к носителям «неопочвен-
нических» идей отношение было более чем снисходительным. «Нео­
почвенничество» все-таки было в некотором роде фрондой. Для
тоталитарной власти идеи национальной замкнутости представ­
лялись куда более терпимым заполнением духовного вакуума, об­
разовавшегося на месте «самого правильного учения», чем идеи,
взывавшие к открытому взаимообогащению со всем миром. Своих
«фрондеров» власти журили, но в обиду не давали3.
Зато альманах «МетрОполь» (1979), в котором были собраны
произведения, не вписывавшиеся в соцреалистическую парадиг­
1 См.: Чалмаев В. Великие искания / / Молодая гвардия. — 1968. — № 3; Его же.
Неизбежность / / Молодая гвардия. — 1968. — № 9. Пройдет почти два десятка лет,
успеют ярко расцвести и потускнеть «деревенская проза» и «тихая лирика», и
Чалмаев напишет: «Крестьянин, говоря по-старинному — мужик, не может быть
объектом завышенных оценок, быть невероятным мессией, должным спасти и
город, и прежде всего интеллигенцию, вечно виноватую перед ним. Ему навязы­
вается роль не по силам» ( Чалмаев В. «Воздушная воздвиглась арка…» / / Вопросы
литературы. — 1985. — № 6. — С. 116).
2 См.: Дементьев А.Г. О традициях и народности: Литературные заметки / /
Новый мир. — 1969. — № 4.
3 Защищая своих «фрондеров», власти не миловали даже видных функционе­
ров. Стоило, например, А. Н.Яковлеву, в ту пору первому заместителю заведую­
щего идеологическим отделом ЦК КПСС, выступить с критикой современных
«почвенников» {Яковлев А. Против анти историзм а //Л ит. газета. — 1972. — 15 нояб­
ря. — С. 4, 5), как он тут же был смещен со своего поста и отправлен в почетную
ссылку, послом в Канаду, где пробыл до начала «перестроечных» времен.
10 му (некая «бульдозерная выставка литературы», по определению
Вик. Ерофеева), был обстрелян из всех видов критического ору­
жия, и с каждым из авторов расправились — одним (Вик. Ерофе­
еву, Е.Попову) отказали в приеме в Союз писателей, других «вы­
давили» из страны (Аксенова, например, лишили гражданства в
то время, когда он находился в заграничной командировке с чте­
нием лекций)1.
2
Кризисные процессы шли и в эстетике. Начавшееся в годы «от­
тепели» отторжение от догм социалистического реализма усили­
валось. Это выражалось прежде всего в нарастающем интересе к
модернистским художественным системам. Знаком такого интереса
стал коллективный труд Института мировой литературы (ИМЛИ)
«Современные проблемы реализма и модернизм» (1965), в кото­
ром под прикрытием ритуальных фраз об ущербности «чуждого»
нам искусства едва ли не впервые делалась попытка объективного
анализа существенных явлений модернизма. Однако предприня­
тая французским теоретиком-коммунистом Роже Гароди в его
книге «Реализм без берегов» (рус. пер. — 1966) попытка ввести
Ф. Кафку, М. Пруста, Д. Джойса в «дозволенный» круг путем край­
не расширительного толкования понятия «реализм» была отверг­
нута как ревизионистская.
Однако спустя несколько лет к ней фактически вернулись. Этому
предшествовала робкая критика утвердившегося в советском ли­
тературоведении жесткого увязывания художественной формы с
идеологией. В своем выступлении в ИМЛИ на конференции «Ак­
туальные проблемы социалистического реализма» Е.Б.Тагер, со­
славшись на «Гернику» Пикассо, сделал вывод «о том, что произ­
ведение насквозь “авангардистское” по своему художественному
строю может отвечать всем тем требованиям — идейным, обще­
ственно-политическим, гуманистическим, — которые мы предъяв­
ляем к произведениям социалистического искусства»2. Рассуждая
таким образом, ученый поставил вопрос о реалистическом и мо­
дернистском искусстве как о разных «системах художественного
1 История создания альманаха и последовавшей затем идеологической кампа­
нии вокруг него описана Виктором Ерофеевым в предисловии к переизданию
книги. (См.: Ерофеев В. Десять лет спустя / / МетрОполь: Литературный альманах /
Сост. В. Аксенов, А. Битов, В. Ерофеев, Ф. Искандер, Е. Попов. — М., 1991.) Но
на этот раз литвластям не удалось сломить или согнуть инакомыслящих. Поще­
чиной руководству Союза писателей стал поступок старых поэтов Семена Лип-
кина и Инны Лиснянской, которые в знак солидарности с молодыми авторами
«МетрОполя», не допущенными в Союз, сами вышли из Союза.
2 Тагер Е. Б. О границах социалистического реализма / / Актуальные проблемы
социалистического реализма. — М., 1969. — С. 550. (Далее страницы указаны в
скобках.) видения», которые в равной мере способны говорить правду и
ложь: «Наше духовное и общественное бытие многомерно и от­
нюдь не покоится в застывшем равновесии. И возникновение раз­
личных методов художественной трактовки этой сложной действи­
тельности, далеко не мирно сосуществующих друг с другом, а
сталкивающихся в своеобразном соперничестве, диктуется отнюдь
не стремлением избавить читателя от унылого однообразия, а внут­
ренней необходимостью глубже и многогранней осознать жизнен­
ный процесс» (551).
Конечно же, игнорировать шедевры, созданные в XX веке вовсе
не по соцреалистическим лекалам, было уже невозможно. Но как
этот неоспоримый факт можно было соотнести с теоретической
догмой о преимуществах метода соцреализма перед всякими дру­
гими методами, которые признавались ущербными? Вот тогда и
родилась очередная паллиативная теория, провозглашавшая со­
циалистический реализм открытой художественной системой. (Ее
автором был академик Д. Ф. Марков1.)
После довольно бурных схоластических дискуссий утвердилась
формулировка: социалистический реализм — открытая система
форм правдивого отражения жизни. Это была та самая теория «со­
циалистического реализма без берегов», против изобретения ко­
торой предупреждал Е. Б.Тагер в названной выше статье (544).
Теперь любое сколько-нибудь талантливое произведение можно
было, невзирая на его художественную специфичность, вклю­
чать в почетный ряд достижений искусства социалистического
реализма.
Правда, определенный прок от концепции соцреализма как
открытой художественной системы был. Она позволила охватить
исследовательским взглядом все поле литературы, создававшейся
в стране в советское время. Только открывающееся разнообразие
следовало обнимать понятием социалистического реализма. Тогда-
то и появился целый ряд работ о типологии социалистического
реализма, в которых под рубрикой «течение в направлении соцре­
ализма» зачастую рассматривались иные (романтические, «просве­
тительские», экспрессионистские) художественные системы2.
Теория соцреализма жила своей келейной жизнью. А искусство
шло своими путями. Семидесятые годы подтвердили одну из горьких,
1 Марков Д. Ф. Социалистический реализм — новая эстетическая система / /
Вопросы литературы. — 1975. — № 2.
2 См., например: Егорова Л. П. Проблемы типологии социалистического реа­
лизма. — Ставрополь, 1971; Гей Н. К. Художественное богатство литературы соци­
алистического реализма. — М., 1971; Проблемы художественной формы социа­
листического реализма: В 2 т. — М., 1971; Комина Р. В. Современная советская
литература: Художественные тенденции и стилевое многообразие. — М., 1984;
Эльяшевич А. П. Единство цели — многообразие поисков: О стилевых течениях в
советской литературе. — Л., 1980.
12 но в то же время обнадеживающих истин: сильная литература по­
является в тревожные времена, когда общество входит в полосу ду­
ховного кризиса — когда ощущается несостоятельность прежних
представлений о действительности, когда дискредитировали себя
прежние символы веры, когда назревает острая потребность в ради­
кальном изменении существующего порядка вещей. Прорыв из-под
глыб тоталитарного сознания, который начался в годы «оттепе­
ли», расшатывание жесткой парадигмы соцреализма и поиски иных
путей художественного освоения действительности уже не уда­
лось остановить в годы политического застоя и идеологических
«заморозков». Более того, в то время, когда опять усилился
идеологический гнет, именно в искусстве и прежде всего в лите­
ратуре находила наиболее полную реализацию творческая,
раскрепощающаяся энергия общества.
Конечно, режим всячески пытался держать в узде литературу.
Всеми мерами поддерживалось искусство соцреализма: следстви­
ем этой поддержки стал даже такой феномен, как «секретарская
литература» — творения руководящих чиновников Союзов писа­
телей СССР и РСФСР, издававшиеся миллионными тиражами.
Всяческими льготами власти старались перетянуть на свою сторо­
ну талантливых писателей — и не все выдерживали испытание
соблазнами. Заигрывая с одними, запугивали других, препятство­
вали печатанию, устраивали гонения при помощи сервильной кри­
тики. Но времена ГУЛАГа все-таки были невозвратимы, всем за­
крыть рот и всех запугать уже не удавалось. Значит — хоть с тру­
дом, хоть идя на вынужденные компромиссы, порой сильно по­
калеченная цензорскими ножницами, литература продолжала раз­
виваться по своим законам.
3
Та фаза в развитии литературы, которая охватывает более по­
лутора десятков лет (с конца 1960-х до середины 1980-х) пред­
ставляет собой относительно целостный историко-литературный
период, который мы условно называем «семидесятые годы». В се­
мидесятые годы литература поднялась на новый качественный уро­
вень — в ней уже стали обретать зрелость те художественные тен­
денции, которые только пускали робкие ростки в годы «оттепе­
ли». В этот период создали свои наиболее совершенные произведем
ния Юрий Трифонов и Чингиз Айтматов, Василь Быков и Виктор
Астафьев. В это время выросли и утвердились дарования Василия !
Шукшина, Александра Вампилова, Василия Белова, Валентина ^
Распутина.
Сильные и яркие художественные тенденции оформились в
национальных литературах: в Литве — расцвет романа «внутрен­
него монолога» (М.Слуцкие, А. Беляускас, Й. Микелинскас), в
Эстонии — рождение «иронической прозы» (Энн Ветемаа, Арво
13 Валтон, Лили Промет), в Грузии — философский эпос (О.Чи-
ладзе, Н.Думбадзе, Ч.Амирэджиби).
При всем значительном многообразии литературных явлений —
при почти демонстративном разномыслии художников и актив­
нейшем поиске новых художественных путей была некая общая,
базовая основа, которая питала это разномыслие и эти поиски.
Углубляющийся с каждым годом тотальный духовный кризис
определил одно общее качество художественного сознания семиде­
сятых — драматизм: драматизм как сознание того, что так дальше
жить нельзя, драматизм как ситуация выбора, драматизм как мучи­
тельное состояние принятия решений.
Не случайно на 1970-е годы приходится явный подъем драма-
-^тургии. Показателен такой факт. Ленинская тема, входившая в обя­
зательный «ассортимент» советской литературы, стала теперь зна­
чительно реже привлекать писателей (и это несмотря на столет­
ний юбилей вождя, который с огромным размахом отмечался в
1970 году). Однако то, что все-таки было создано, приобрело, в
отличие от периода «оттепели», не лирический, а драматургиче­
ский вид. В цикле публицистических пьес М. Шатрова «Революци­
онный этюд (Синие кони на красной траве)» (1979), «Так побе­
дим!» (1983), «Дальше… Дальше… Дальше…» (1987) из документов
«скомпонован» новый, драматизированный образ Ленина. Раз­
ницу между образами Ленина в драмах Шатрова, написанных в
годы «оттепели» и в годы «зрелого застоя», отчетливо ощутил
Олег Ефремов, в разное время поставивший почти все эти пьесы:
«В “Именем революции” было общеромантическое и общеисто­
рическое представление о наших истоках, Ленин был как бы ли­
тературным персонажем, включенным в чисто условную литера­
турную ситуацию, где он с высоты, так сказать, абсолютного все­
знания немедленно решал любые вопросы»1. В новых пьесах Шат­
рова предстал Ленин, растревоженный верхоглядством и ком-
чванством, которые искажают его собственные идеи, сталкива­
ющийся с советским бюрократизмом; Ленин, ощущающий необ­
ходимость крутого поворота страны с дороги военного коммуниз­
ма; Ленин, пытающийся приостановить утверждение тоталитар­
ного правления.
Конечно, это был очередной мифологизированный и до обо­
жествления идеализированный Ленин. В нем персонифицирова­
лось то представление об идеале, каким он стал видеться людям
семидесятых. Но на этот раз драматург использовал магию ленин­
ского имени для выражения мыслей, оппозиционных тому образу
мыслей и действий, которые стали официальной нормой: вы­
бранными цитатами из самого Ленина он обличал тех, кто назы-
1 Ефремов О. Слышать истории дыханье: (Заметки о пьесах Михаила Шатро­
ва) / / Комсомольская правда. — 1982. — 3 апреля.
14 вал себя «верными ленинцами». Не случайно эти пьесы Шатрова
с огромным трудом пробивались на сцену.
В 1970-е годы публицистическая мысль, которая стремилась най­
ти легальные пути к своему читателю, облачилась в театральные
одежды. Родилось целое явление — так называемая «производствен­
ная драма». Это были пьесы-диспуты. Нередко само сюжетное дей­
ствие строилось как сцена дискуссии — например, заседания парт­
кома (А. Гельман «Протокол одного заседания»). Часто динамика
сюжетного действия и его разрешение являлись иллюстрацией к
полемике, которую ведут между собой герои (И. Дворецкий «Че­
ловек со стороны»). Случалось, что одна «производственная пье­
са» воспринималась как ответ на другую — например, в пьесе
Г. Бокарева «Сталевары» видели полемику с «Человеком со сто­
роны». Спор шел, казалось бы, о сугубо производственных про­
блемах (как добиться плановой себестоимости, как заставить лю­
дей работать на совесть и т.п.), но всегда у этих проблем обнару­
живалась нравственная составляющая — либо как причина, либо
как следствие.
Авторы «производственных пьес», независимо друг от друга,
вскрыли новое драматическое противоречие — они обнаружили,
что сложившиеся в социалистическом производстве (хозяйстве в
целом) правила, критерии, нормы, традиции вступили в острей­
шее противоречие с нравственными законами, с правдой, с дос­
тоинством человека.
Остросоциальная «производственная драма» с обличением со­
циального абсурда и поиском рецептов исправления жизни вер­
нула зрителей в театральные залы. Потом в ней стал глуше перво­
начальный публицистический пафос, зато усилился анализ пси­
хологических аспектов отношений человека с социальным абсур­
дом: Пример тому — эволюция А. Гельмана от пьесы-диспута «Про­
токол одного заседания» к остросюжетной социально-психологи-
ческой драме «Мы — нижеподписавшиеся» и к чистому психоло­
гическому эксперименту («Скамейка»). А рядом набирала силу
собственно «интеллектуальная» драма (Г. Горин, Э. Радзинский,
Ю.Эдлис). В таком пестром переплетении разнородных влияний и
формировался дар Вампилова.
В этой ситуации обнаружилось, что соцреалистическая пара­
дигма слабо конкурентоспособна. Она еще держится, но явно
теряет былую силу. И вырождается — то в претендующую на мо­
нументальную величественность «народную эпопею» (А. Иванов
«Вечный зов», П. Проскурин «Судьба», Г. Марков «Строговы»,
Г. Коновалов «Истоки»), то сползает в масскульт, превращая ис­
торию народа и трагические события эпохального значения в
беллетристическую интригу или детективные сюжеты (истори­
ческие романы В. Пикуля, политические детективы Ю. Семе­
нова).
15 Зато оказались востребованными художественные системы,
более тяготеющие к модернистской парадигме. Видимо, нарас­
тающее осознание социального (и метафизического) хаоса на­
ходило в них более адекватные формы выражения. Как раз на
семидесятые годы приходится рождение русского постмодерниз­
ма. Активизируются процессы взаимопроникновения разных ху­
дожественных парадигм. В высшей степени показательны для это­
го времени «мовистские» эксперименты Валентина Катаева, со­
единяющего опыт реалистического проникновения в «диалектику
души» с модернистским ощущением онтологического хаоса и пост­
модернистским скепсисом.
Об этих процессах пойдет речь во второй части.