Начинал В.Шукшин (1927—1974) с горделивого любования
сильным самобытным человеком из народа, умеющим лихо рабо­
тать, искренне и простодушно чувствовать, верно следовать сво­
ему естественному здравому смыслу, сминая по пути все барь­
еры обывательской плоской логики. Очень точно определил су­
щество концепции личности в новеллистике Шукшина первой
половины его пути А. Н. Макаров. Рецензируя рукопись сборника
«Там, вдали» (1968), критик писал о Шукшине: «…он хочет про­
будить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать,
как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в об­
нимку с природой и физическим трудом, какая это притягатель­
ная жизнь, не сравнимая с городской, в которой человек портит­
ся и черствеет»1. Действительно, такое суммарное впечатление
создавалось при чтении произведений, написанных Шукшиным
на рубеже 1950— 1960-х годов. И это впечатление — не без помо­
щи критики — стало канонизироваться.
Однако общий тон в работах Шукшина, написанных в послед-
, ние годы его жизни, стал иным, здесь перевешивает новый по-
| этический пафос.
Если раньше Шукшин любовался веской цельностью своих
парней, то теперь, вспоминая жизнь дяди Ермолая, колхозного
бригадира, и других таких же вечных тружеников, добрых и чест­
1 Макаров Л. Критик и писатель. — М., 1974. — С. 255.
84 ных людей, герой-повествователь, очень близкий автору, заду­
мывается:
…что, был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том
именно, как они ее прожили. Или не было никакого смысла, а
была одна работа, работа?.. Работали, да детей рожали. Видел же я
потом других людей… Вовсе же не лодырей, нет, но… свою жизнь
они понимали иначе. Да сам я ее понимаю теперь иначе! Но толь­
ко, когда смотрю на эти холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто
умнее?
Утверждение, некогда принимавшееся как аксиома, сменилось
сомнением. Нет, герой-повествователь, человек, видимо, совре­
менный, образованный, городской, не отдает предпочтения сво­
ему пониманию жизни перед тем, как жили дядя Ермолай, дед
его, бабка. Он не знает, «кто из нас прав, кто умнее». Он самое
сомнение делает объектом размышления, старается втянуть в него
читателя.
Герой зрелого Шукшина всегда на распутье. Он уже знает, как
он не хочет жить, но он еще не знает, как надо жить. Классиче­
ская ситуация драмы. «Глагол “дран”, от которого происходит
“драма”, обозначает действие как проблему, охватывает такой про­
межуток во времени, когда человек решается на действие, выби­
рает линию поведения и вместе с тем принимает на себя всю
ответственность за сделанный выбор», — пишет В.Ярхо, извест­
ный исследователь античной драматургии1. Содержание большин­
ства рассказов Шукшина вполне укладывается в это определение.
Но есть одно существенное уточнение: речь идет о решении не
частного, не ситуативного, а самого главного, «последнего» во­
проса: «Для чего, спрашивается, мне жизнь была дадена?»
(«Одни»); «…Зачем дана была эта непосильная красота?» («Земля­
ки»); «Что в ней за тайна, надо ее жалеть, например, или можно
помирать спокойно — ничего тут такого особенного не осталось?»
(«Алеша Бесконвойный»). И так спрашивают у Шукшина все —
мудрые и недалекие, старые и молодые, добрые и злые, честные
и ушлые. Вопросы помельче их попросту не интересуют.
Жизнь поставила героя шукшинского рассказа (или он сам себя,
так сказать, «экспериментально» ставит) над обрывом, дальше —
смерть. Доживает последние дни «залетный», помирает старик,
оплакивает свою Парасковью дедушка Нечаев, подводят итоги
большой жизни братья Квасовы и Матвей Рязанцев. А «хозяин
бани и огорода», тот с «веселинкой» спрашивает: «Хошь расска­
жу, как меня хоронить будут?» — и впрямь принимается расска­
зывать. Восьмиклассник Юрка лишь тогда побеждает в споре деда
Наума Евстигнеича, когда рассказывает про то, как умирал ака­
1 Ярхо В. Образ человека в классической греческой литературе и история
реализма / / Вопросы литературы. — 1957. – № 5. – С. 73.
85 демик Павлов. Короче говоря, герой Шукшина здесь, на послед­
нем рубеже, определяет свое отношение к самым емким, оконча­
тельным категориям человеческого существования — к бытию и
небытию. Именно этот конфликт диктует форму.