Однако в последней повести трилогии, «Волны гасят ветер»,
Стругацкие вновь возвращаются к утопической мечте о сверхци­
вилизации, о «монокосме», в котором человеческое сознание ос­
вобождается от телесной оболочки и вступает в свободный кон­
такт с любым интеллектом во вселенной: «Индивид монокосма
не нуждается в творцах. Он сам себе и творец, и потребитель куль­
туры». Сюжет этой повести строится как система загадок, которые
тщетно пытается разгадать молодой сотрудник КОМКОНа Тойво
Глумов под руководством своего шефа Максима Каммерера. Ин­
тересно, что Максим заместил Сикорски, а убийство Абалкина
породило термин «синдром Сикорски», адекватный обвинению в
паранойе, и тем не менее Тойво Глумов яростно ищет следы при­
сутствия Странников на Земле, потому что «никаким богам нельзя
позволять вступать в наши дела, богам нечего делать у нас на
Земле». Парадокс сюжета состоит в том, что Тойво Глумов оказы­
вается одним из Странников, ибо Странники — по замыслу Стру­
гацких — это не враждебная людям цивилизация, а новая фаза в
эволюции человечества. И загадочные случаи, расследуемые Той­
во, на самом деле являются экспериментами по выявлению ка­
честв (в том числе и чисто биологических), позволяющих перейти
в состояния «индивида монокосма» или «людена» (ироническая
анаграмма слова «нелюди» и одновременно отсылка к homo ludens,
человеку играющему). Эти испытания незаметно для себя прохо­
дит и сам Тойво. В конце концов он уходит к люденам, а его быв­
295 ший шеф пишет о нем мемуары. Конечно, качество утопии Стру­
гацких существенно изменилось по сравнению с 1960-ми годами.
Здесь уже нет веры во всесилие науки, это скорее нечто подобное
утопиям Н. Федорова или античных гностиков1: на первый план
выдвигается не совершенствование социального устройства, а «вер­
тикальный прогресс» — религиозная идея о бессмертии духа и
квазинаучная идея о бесконечной эволюции человеческого созна­
ния.
Однако сам ход художественных исканий Стругацких убеждает
в необходимости утопического элемента в культуре. Утопизм при­
сущ русскому культурному сознанию как форма критики насто­
ящего и способ определения перспектив исторического процесса2.
Стругацкие с успехом использовали оба эти аспекта «памяти жан­
ра» утопии. Они поддерживали присутствие утопического дискур­
са в позднесоветской культуре (в критическом, отраженном, даже
пародийном вариантах), не давая ему выродиться в тоталитарную
идеологию, настойчиво прививая ему ценности частной и уни­
кальной человеческой жизни, придирчиво проверяя утопические
конструкции критериями интеллектуальной свободы и нравствен­
ной ответственности. Коротко говоря, результат их тридцатилет­
ней художественной практики можно определить как гуманиза­
цию и восстановление авторитета утопии, казалось бы, навсегда
скомпрометированной в русской культуре кошмарами коммуни­
стического ГУЛАГа. Исключительная популярность Стругацких не
только среди поколения «шестидесятников», но и в поколениях
«застоя» и посткоммунизма (рожденные в 1960-х и 1970-х годах)
свидетельствует о том, что избранный этими писателями путь от­
вечал глубоким психологическим потребностям общества в пери­
од распада тоталитарной идеологии и тоталитарного сознания. Рас­
пада, не завершившегося и поныне.
1 См. об этом: Howell Yvonne. Apocalyptic Realism: The Science Fiction of Arkady
and Boris Strugatsky. — P. 111 — 124.
2 См. об этом: Morson Gary Saul. The Boundaries of Genre: Dostoevsky’s «Diary of
a Writer» and the Traditions of Literary Utopia. — Austin: Univ. of Texas, 1981.