Традиция акмеизма, заложенная Анненским, Гумилевым,
Мандельштамом и Ахматовой, оставила чрезвычайно глубокий
след в литературе 1960—1980-х годов. На этой почве выросла
поэзия Иосифа Бродского (см. о ней далее в части третьей, 4.6),
но не только его. В наиболее близких отношениях с «классичес­
ким» акмеизмом находится поэзия Арсения Тарковского, М. Пет­
ровых, Г. Оболдуева. Кроме того, отдельные аспекты эстетики ак­
меизма получили разработку в творчестве таких поэтов разных
поколений, как Д.Самойлов, С.Липкин, Ю.Левитанский (фрон­
товое поколение), Б. Ахмадулина, А. Кушнер, О. Чухонцев, И.Лис-
нянская, Ю. Мориц, А. Найман, Д.Бобышев, Е.Рейн, Л.Лосев
(«шестидесятники»), В. Кривулин, С.Стратановский, О.Седако-
ва, Л. Миллер, Г. Русаков, Г.Умывакина («задержанное поколе­
ние» 1970— 1980-х годов). Не будучи связанными какими-либо
групповыми отношениями, эти поэты тем не менее исповедуют
сходные эстетические принципы — для них всегда характерна
ориентация стиха на постоянный (более или менее явный) ци­
татный диалог с классическими текстами; стремление обновлять
традиции, не разрывая с ними; «необыкновенно развитое чув­
ство историзма… переживание истории в себе и себя в истории…»1;
осмысление памяти, воспоминания как «глубоко нравственного на­
чала, противостоящего беспамятству, забвению и хаосу, как осно­
ва творчества, веры и верности» (50); внимание к драматическим
отношениям между мировой культурой, русской историей и лич­
ной памятью автора.
Принципиальная новизна «семантической поэтики», вслед за
Ю.И.Левиным, Д.М.Сегалом, Р.Д.Тименчиком, В.Н.Топоровым
1 Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская
семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian
Literature (Hague). — 1974. — N %. — P. 49. Далее ссылки на эту статью даются в
основном тексте через указание страницы в скобках после цитаты.
297 и Т. В. Цивьян, может быть охарактеризована через принцип всеоб­
щей личностной связи, благодаря которому «гетерогенные элемен­
ты текста, разные тексты, разные жанры… творчество и жизнь,
все они и судьба — все скреплялось единым стержнем смысла,
призванного восстановить соотносимость человека и истории» (51).
Таким «единым стерженем смысла», одновременно соотнесенным
с историей и с личной судьбой, становится в «семантической
поэтике» художественный образ культуры — всегда индивидуаль­
ная и динамичная эстетическая структура, пластически оформля­
ющая найденную автором «формулу связи» между прошлым и
настоящим, между личным опытом поэта и, как правило, без­
личным гнетом исторических обстоятельств, между прозой жиз­
ни и ходом времени. Именно образ культуры становится в «семан­
тической поэтике» средоточием мифологической модели мира, в
которой, как в поэзии Мандельштама и Ахматовой, «“разыгры­
вается” драма времени и пространства, природы и культуры, бы­
тия и истории, судеб человека в природном и историческом мире —
его жизни и смерти, творчества и творения и т.п». (60). Причем
для «семантической поэзии» крайне характерно «оксюморонное»
воплощение мифотворческого (архетипического) импульса. Даже
самые глобальные и универсальные темы воплощаются на языке
предельно обостренной «конкретно-чувственной логики» (60).
Примечательно, что традиция акмеизма оказалась особенно пло­
дотворной для эстетических поисков 1970-х. Почему? По-видимо­
му, акмеистическая традиция предлагала мощную альтернативу как
романтическому утопизму «шестидесятников», так и конформиз­
му надвигающейся «застойной» поры. Неоакмеизм выводил за пре­
делы советской и вообще социальной истории, предлагая взамен
иной масштаб — масштаб истории культуры, в котором любые,
даже самые трагические обстоятельства времени выглядели как нор­
мальный фон, всегда сопутствовавший свершениям духа. Может
быть, самой емкой декларацией неоакмеизма 1970-х годов стали
знаменитые в свое время стихи Александра Кушнера:
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти,
Как на рынке поменять
<…>
Что ни век, то век железный,
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.
298 Сложная диалектика преходящего и венного, невозможность су­
ществовать в измерении вечности «поверх барьеров» докучного ис­
торического времени, необходимость научиться «читать» свое время
по словарю культуры, а значит, и «большого времени» (Бахтин), ре­
альной, неконъюнктурной истории — так звучал пафос акмеистиче­
ской традиции в 1970-е годы. Неоакмеизм не предполагал бегства
из «безвременья» в иное, более благоприятное, историческое вре­
мя, но, напротив, он возвращал историческое измерение своей
эпохе. Причем чувство истории восстанавливалось благодаря чутко­
сти к культурным ассоциациям, сокрытым в гуще узнаваемой по­
вседневности, к архетипам, проступающим в мимолетных реакци­
ях, в случайных воспоминаниях, в дневниковых записях. В неоак­
меизме характерная для «семантической поэтики» оксюморонность
проявляется в устойчивом для разных поэтов сочетании архети-
пичности образного языка, тяготения к созданию художественных
символов целых культурных систем с «прозаикой», подробностью
рисунка повседневной судьбы, интимной или дружески-непосред-
ственной интонацией, отсутствием ораторской позы.