Творческим прорывом, с которого начался «новый» Катаев,
стала неожиданная, странная книжка — «Маленькая железная
дверь в стене», увидевшая свет в 1964 году. Поскольку здесь цент­
ральным персонажем выступает Ленин, то книжка эта была про­
верена специалистами по истории КПСС на предмет верности «ис­
торической правде», получила вполне респектабельный ярлык «ху­
дожественно-публицистическая повесть» и вошла в обойму офи­
циальной «ленинианы». А в сущности, это было первое произве­
дение, в котором Катаев опробовал свои новые художественные
принципы, которые впоследствии эпатирующе назвал «мовизмом»
(от французского — mauvais, то есть «плохой», «неприличный»).
Ленинская тема стала прикрытием.
Именно здесь, в повести «Маленькая железная дверь в стене»,
Катаев впервые соединил в одном художественном поле документ и
вымысел, смело перемешал времена и пространства, установил фа­
мильярный контакт между своим лирическим героем и легендарной
фигурой, окруженной поклонением.
В первом же эпизоде повести заявляется неожиданная пози­
ция Автора по отношению к объекту своего интереса: «И подоб­
но тому как Арагон сказал: “Робеспьер — мой сосед”, — мне
хочется сказать: “Ленин — мой современник”». Но то, что ска­
зал Арагон, по тону совершенно нормально — «это было сказа­
но совсем по-парижски», — замечает Автор. Но на людей с со­
ветским менталитетом, которых годами приучали видеть в Лени­
не едва ли не Бога, высказывание «Ленин — мой современник»
могло произвести более чем ошеломляющее впечатление. Это
звучало как вызов. И Катаев вовсе не старается сгладить такое
впечатление. Вызов становится неотъемлемой «приправой» его
нового стиля.
Предвосхищая постмодернистское обнажение «симулятивно-
сти» всякого рода стереотипов, Катаев, с одной стороны, разру­
шает те клише («самый человечный человек», «прост как прав­
да», чуткий и ласковый «дедушка Ленин» и т.п.), из которых сло­
жился олеографический лик вождя Октябрьской революции в
массовом сознании, приводя свидетельства мемуаристов, стра­
ницы из писем и статей самого Ленина: «лицо его казалось на­
334 столько серьезным и повелительным, что его слова заставляли
невольно подчиняться»; «от него веяло отчасти холодом», «совер­
шенно не способен жить в коммуне»; «прямо бесновался от него­
дования»1. С другой стороны, и сами документы не вызывают пие­
тета у героя-повествователя — некоторым из них он не доверяет,
другим возражает. Например, приводя эпизод из воспоминаний
некой Невзоровой-Шестерниной о том, что, проходя мимо Анич­
кова дворца, Ленин, «весело, шутливо смеясь», говорил: «Вот бы
сюда хороший апельсинчик бросить!», герой-повествователь со­
мневается: «Весело, шутливо… Ну, не думаю. Не знаю. Не верю. Но
даже если и в самом деле “весело и шутливо”, то, во всяком
случае, веселье это было невеселое, а шутки нешуточные».
В сущности, Катаев «слепил» из тщательно подобранных доку­
ментов свой образ Ленина, сделав формулой этого характера вы­
сказывание Марселя Кашена: «Это был острый человек, настоя­
щий революционер». Катаеву важно, что «острый человек» и «на­
стоящий революционер» здесь представлены как синонимы. Фак­
тически сам Катаев пользуется теми же «симулякрами» из знако­
вой системы соцреализма. Но позаимствованная из соцреалисти-
ческого арсенала священная формула «настоящий революционер»
наполняется в художественном мире повести Катаева не канони­
ческой политической или идеологической семантикой, а, ско­
рее, семантикой экзистенциальной: она означает особый тип жиз­
недеятельности — непокорство перед гнетом времени, истори­
ческое творчество, направленное на овладение историей, на уп­
равление ее ходом.
Сопоставляя фотографии Ленина 1910 и 1914 годов, писатель
замечает, что «он слишком быстро старел». Позже будет сказано,
что жизнь Ленина быстро, «слишком быстро» шла к концу. (Это
свое наблюдение Катаев подкрепит только единственным свиде­
тельством — из воспоминаний P.C.Землячки: «Травля меньшеви­
ков, отход многих близких и дурные вести из России прежде­
временно состарили его. Мы, близкие ему, с болью следили за
тем, как он изменился физически, как согнулся этот колосс…»)
Такова плата за жизнь-преодоление. Эта максималистская кон­
цепция личности, не выступая открыто, становится тем скрытым
силовым полем, в котором рождаются ассоциации героя-пове-
ствователя. Целый ряд таких ассоциаций окружает сюжет судьбы
1 Подобные наблюдения коробили слух истовых блюстителей олеографиче­
ского канона, и они возражали. Например, по мнению одного из рецензентов-
историков, глаза Ленина на фотографии 1910 года вовсе не «подозрительные,
недоброжелательные», как написал Катаев в журнальном варианте повести, в
них рецензент разглядел «веселый и вместе с тем грозный огонек» (Вопросы
истории КПСС. — 1965. — № 2. — С. 109, 110). И в отдельном издании «Малень­
кой железной двери» уже не было «подозрительных, недоброжелательных глаз».
Партии было виднее.
335 Ленина в качестве вводных эпизодов. Тут и история самоубийства
Поля и Лауры Лафаргов, которые решили «уйти из жизни в семьде­
сят лет», когда почувствовали, что уже не смогут быть полезны делу
революции. (Это решение катаевский Ленин оправдывает.) В таком
же высоком романтическом свете представлена гибель социа­
листического публициста Мильера, трагическая судьба художника-
коммунара Курбе, история гибельного полета Отто Лилиенталя…
Все эти эпизоды согласуются с концепцией жизни-горения,
которая наиболее полно реализована в сюжете судьбы Ленина, но
они не снимают, а усиливают диалектическое противоречие. Выхо­
дит — таков общий закон: за будущее человечества, за преодоле­
ние власти времени «острый человек, настоящий революционер»
всегда расплачивается своим собственным будущим, временем своей
земной жизни. Это противоречие определило сущность образа Вре­
мени в повести «Маленькая железная дверь в стене».
Образ Времени у Катаева двупланов. Это и необратимое движе­
ние истории, развитие цивилизации, шаги прогресса. Но это и
образ предела, неотвратимого рока, беспощадной смерти, тьмы
забвенья. Об этих двух ликах Времени постоянно напоминают то
ассоциации, возникающие в связи с определенными эпизодами
(контролерша в метро пробивает щипцами билеты, словно «млад­
шая парижская сестра Парки, — как бы считая дни и не давая
отсрочки»), то строки из бунинского стихотворения, обращенно­
го к Вергилию («Верю — знал ты, умирая,/ Что твоя душа —
моя»), то размышления Автора о будущей встрече с лодочником
Луиджи там, за земным пределом (здесь переплетутся «райская
площадь», «Святой Луиджи», «земная улыбка»),
В книге Катаева силой, противостоящей смерти и преодолева­
ющей забвенье, становится память. Мотив памяти реализуется в
«Маленькой железной двери» двумя способами. Первый способ —
можно сказать, лобовой: автор вкладывает в уста отдельных пер­
сонажей («бравого старого метранпажа» из «Юманите», блестя­
щего оратора Шарля Рапопорта, старого рабочего, у которого
квартировали Ульяновы) восторженные слова о Ленине. Спустя
многие годы они помнят о нем. Следуя соцреалистическому кано­
ну, Катаев делает риторическое обобщение: Ленина нет в живых,
но мы живем в эпоху Ленина.
Однако тема памяти реализуется в повести «Маленькая желез­
ная дверь» и другим, неявным, но более органическим способом.
Как память самого Автора, который, собирая сведения о Ленине,
путешествуя по местам, так или иначе с ним связанным, начина­
ет восстанавливать в собственной душе дорогие его сердцу стра­
ницы собственной жизни. Тут и воспоминания о посещении маль­
чиком голубого грота «Гротто Азурро», об отцовском учитель­
стве, об упоении первыми полетами аппаратов тяжелее воздуха, о
своих впечатлениях при первом посещении Парижа и т.д.
336 Здесь с идеологическим замыслом — показать духовное род­
ство между Лениным и человеком эпохи Ленина соперничает и
нечто иное: чувство собственного достоинства Автора, у которого
есть свои отношения с Временем, и он сам, силой оживающей
памяти отвоевывает у забвенья свою Историю. Такая позиция Ав­
тора предполагалась еще в самом начале сюжета, когда он сказал:
«Ленин — мой современник».
И тогда оказывается, что вольное обращение Автора с Време­
нем — свободные перемещения его из прошлого в настоящее и
обратно, нарушения какой бы то ни было хронологической по­
следовательности, то, что он сам называет «чувством потери вре­
мени», на самом деле есть освобождение из-под гнета времени и
овладение им, подчинение времени власти Памяти. Память в повести
Катаева есть таинственное свойство души, и она осуществляет
свой отбор и свою компоновку фактов и событий не по каким-то
там законам природы, общественного развития или воле вождей,
а по логике движения настроений, чувств и мыслей человека. Та­
кая, «субъективированная», история носит духовно-ценностный
характер, ибо она есть способ увековечения всего самого памят­
ного, а значит, самого существенного в жизни людей.
Таким образом, в повести «Маленькая железная дверь в стене»
под прикрытием ленинской темы Катаев впервые в своей твор­
ческой практике выстроил предельно субъективированную худо­
жественную модель, в которой высшей инстанцией, созидающей
мир и одухотворяющей его, противостоящей смерти и забвению,
выступает творческая энергия личной памяти. Эта, в сущности,
неомодернистская концепция вытесняет собою всякие ритуаль­
ные банальности так называемой «ленинианы», которым отдает
дань автор, прежде всего потому, что она, эта концепция, не
декларируется, а материализуется в самой поэтике до крайности
субъективированного дискурса. Катаев здесь едва ли не первым
столь глубоко освоил семантический потенциал форм организа­
ции повествования и хронотопа, которые были разведаны модер­
нистскими системами, воплотив в них свою концепцию бессмер­
тия смертного человека.