Именно дискуссия о «сорокалетних» сделала имя Маканина
известным широкой публике. Но и маканинская проза к рубежу
1970— 1980-х годов серьезно трансформировалась. Именно в это
время сложилось ядро новой поэтики Маканина. В конце 1970-х
годов Маканин перенес тяжелейшую травму позвоночника и был
в течение года прикован к постели. Трудно сказать, какие психо­
логические изменения происходили в его сознании в это время.
Однако именно с произведений, написанных на рубеже 1970 —
1980-х, с рассказов «Ключарев и Алимушкин», «Река с быстрым
течением», «Антилидер», «Человек свиты», «Гражданин убегаю­
щий», повестей «Отдушина» и «Предтеча», романа «Голоса» — проза
Маканина приобретает отчетливое философское, а именно экзис­
тенциалистское звучание.
Гораздо позднее, в 1990 году критик А.Агеев определил цент­
ральную тему зрелого Маканина как драматическое противоборство
индивидуального и роевого, хорового, начал в душе человека’. Автори­
тетность идеи приоритета «роевого» (народного, соборного) над
личностным глубоко укоренена в русской классической традиции.
Не случайно многие маканинские тексты строятся на прямых или
косвенных отсылках к Гоголю («Человек свиты»), Чехову («Отду­
шина»), Толстому («Кавказский пленный»), Лермонтову («Андег­
раунд, или Герой нашего времени»). Однако Маканин придает
этой концепции совершенно новое значение, связывая ее с таки­
ми феноменами культуры XX века, как «восстание масс», «массо­
вое сознание», интерес к подсознанию, «массовая культура» и
«массовые мифологии» (ММ — как он называет их в повести-эссе
«Квази»).
В рассказах и повестях конца 1970 — начала 1980-х годов цент­
ральной маканинской метафорой отчуждения личности становится
«самотечностъ жизни» (выражение, впервые прозвучавшее в «По­
вести о Старом Поселке», 1974). «Самотечностъ жизни» — это
хаотическая логика повседневности, «сумасшествие буден», когда че­
ловек уже не контролирует свою жизнь, а превращается в щепку в
1 Агеев А. Истина и свобода. Владимир Маканин: Взгляд из 1990 года / / Лит.
обозрение. — 1990. — № 9. — С. 25 — 33.
627 безличном потоке бытовых сцеплений, зависимостей, обязанностей,
ритуалов, автоматических действий. «Самотечность» противопо­
ложна свободе, она стирает различия между личностями, уравни­
вая их в единстве функций. «Самотечность» — это и метафора
безвременья, тотального социального разочарования и «прими­
рения» с уродливой действительностью «застоя». По Маканину,
главное орудие «самотечности» — стереотип, воплощающий не­
кую отчужденную логику общепризнанного и несомненного. Ге­
рои Маканина обнаруживали свою зависимость от «самотечно­
сти», когда в силу каких-то обстоятельств попадали в «конфуз­
ную», нестереотипную ситуацию — выпадали из потока. Так, Митя
Родионцев из рассказа «Человек свиты» (1982), маленький чи­
новник, адъютант при большом начальнике, чувствует безмер­
ную трагедию, потерю смысла всей жизни в тот момент, когда
его отставили от свиты. Не сразу он понимает, что его просто
выкинули, как вещь, не за какие-то личные проступки или пре­
грешения, а просто так, по внешней изношенности — «как не­
нужный старый шарф или старую перчатку». Переживая эту внут­
реннюю драму (а Маканин не опускается до иронии над своим
«маленьким человеком»), Родионцев отдаляется от власти само­
течности, начинает понимать ее обесчеловечивающую силу и по­
степенно приходит к ощущению свободы как ценности:
Родионцев улыбается: свободен от свиты, это же замечатель­
ная мысль! Это же очень умно!., кого или чего бояться теперь ему,
Родионцеву. Он смеется: великолепная мысль! Он приваливается
спиной к какой-то стене. С вободен — пронзает его мысль еще раз.
Родионцев улыбается и засыпает.
Восторг открытия очевидного показывает, что делает с чело­
веком «самотечность», вытравляя из него самый инстинкт свобо­
ды. То, что не смогло сделать тоталитарное насилие, сделала то­
тальная повседневность — «жизнь без начала и конца». Собствен­
но, весь рассказ «Человек свиты» оказывается о том, как трудно
пробуждается в человеке «самотечности» инстинкт свободы.
Но Маканин одновременно показывает, что инстинкт свобо­
ды — недостаточное орудие против «самотечности». В рассказе
«Гражданин убегающий» (1984), повести «Предтеча» (1982) он
рисует характеры профессионального первопроходца Костюкова,
знахаря Якушкина — людей, живущих вопреки заведенному по­
рядку вещей. Однако обнаруживается, что их существование очень
быстро обрастает своей «самотечностью» — другими, нестандарт­
ными, но ритуалами и автоматизмом. И точно так же, как и «че­
ловек свиты», «убегающие» персонажи понимают, что они не
властны над своей собственной жизнью и что убежать от самотеч­
ности можно только в смерть. Более того, Маканин показывает,
что существование, подчиненное только «инстинкту свободы»,
628 обладает колоссальной разрушительной силой — метафорой это­
го разрушения становится первопроходчество Костюкова, остав­
ляющего на своем пути брошенных женщин, детей, выросших
без отца и затем идущих по его следу, изнасилованную природу…
В «Предтече» платой за неспособность совладать с «самотечное –
тью» культа знахаря, мышиной возней поклонников и пропаган­
дистов, становится утрата стихийно-диким и страшноватым Якуш-
киным своего целительного дара.
Глубинная неудовлетворенность «самотечностью» и трагиче­
ское неумение преодолеть ее власть наиболее глубоко исследова­
ны в одном из лучших рассказов Маканина — «Антилидере» (1983).
В одном и том же человеке, слесаре-сантехнике Толике Куренко-
ве, сочетаются послушное следование заведенному порядку ве­
щей («человек он был смирный и терпеливый») и неуправляемое
бунтарство, направленное обязательно на какого-нибудь удачни­
ка, любимца публики, мелкого пахана. Против чего бунтует То-
лик? Против логики «самотечности» — одних почему-то возвы­
шающей, хотя они ничем не лучше, а чаще хуже других: «Ну,
Шура, говорил он негромко, — ну почему же одному все можно —
и деньги, и похвальба? А его еще и любят, унижаются»… Причем
Толику для себя ничего не надо, он вполне доволен своей жизнью,
своей работой, друзьями («Куренков вовсе не самолюбивый и не
обидчивый»). Его бунтарство носит метафизический и иррацио­
нальный характер: он бунтует против несправедливости судьбы,
пытаясь исправить ее доступными ему средствами — дракой. По­
казательно, что симптомы приближающегося бунта описаны Ма-
каниным как чисто физиологический процесс — у Толика жжет в
животе, темнеет лицо, съеживается тело. Он сам боится своих по­
рывов, пытается их как-то сдержать, но безуспешно. В конце кон­
цов, после одной из драк оказавшись «на химии», Толик со сто­
ическим спокойствием идет навстречу собственной гибели, не умея
сломать себя перед холодной жестокостью «урок»: он и здесь оста­
ется самим собой. Начатый как анекдот, рассказ заканчивается
как высокая трагедия.
Характер Куренкова получил в критике очень разноречивые
оценки: если И. Роднянская называет его «еще одним не соглас­
ным с ходом вещей Дон Кихотом»1, то Л.Аннинский увидел в
«антилидере» квинтэссенцию люмпенского, «барачного», созна­
ния, стремящегося «всех уравнять» любой ценой2.
Думается, маканинская интерпретация этого характера далека
и от апологии, и от осуждения. В Куренкове наиболее ярко выра­
зилось маканинское понимание «самотечности» и свободы. Порыв
1 Роднянская И. Б. Незнакомые знакомцы / / Художник в поисках истины. —
М., 1989. – С. 108-145.
2 Аннинский Л. Структура лабиринта: Владимир Маканин и литература «сере­
динного человека» / / Локти и крылья. — М., 1989.
629 «антилидера» внутренне оправдан, но и разрушителен, потому
что замешан на инстинкте, не осмыслен самим Куренковым, не
обдуман, не пропущен через опыт культуры и цивилизации, да и
откуда этот опыт у советского «маленького человека»? В этом смыс­
ле Куренков похож на шукшинских «чудиков», чье стремление к
гармонии мира не было оплачено серьезной духовной работой. Но
в отличие от Шукшина, Маканин видит источник освобождения
от власти «самотечности» именно в бессознательном, в той не­
контролируемой области, что рождает бунт тихого Толика. По
Маканину, свобода от «самотечности» может быть достигнута це­
ной сознательного п о г р у ж е н и я в бессознательное, путем
поиска корней своего «Я» в глубине прапамяти, в том, что он называ­
ет «голосами».