Более тысячи лет державе Российской; всё было на многостра-
далыюй земле: и горе, и радости; и взлеты, и падения. «Река вре­
мен в своем течении уносит все дела людей и топит в пропасти заб-
иония народы, царства и царей», — писал Г. Р. Державин.
Зпбпемпя псе же пет. Скорее наоборот — историческая память
хранит много поучительного, как бы повторяющегося на каждом
нитке спирали исторического процесса; наивно и ненаучно представ-
I лять этот процесс в виде беспрерывного движения вперед и выше
I к «сияющим вершинам, которые уже видны». В жизни, в отличие от
утопических книжек и рифмованных лозунгов, все иначе (не скажешь,
конечно, что проще, скорее сложнее). Приходится вновь и вновь
обращаться к опыту прошлого; вопрошая прошлое, мы глубже по­
нимаем настоящее .и, наверное, становимся умнее, обогащенные опы­
том пращуров, даже пытаемся вопрошать грядущее; нельзя же ве­
ликому народу, подымая целину истории, совершенно не знать ко-
печных целей движения. Изучение прошлого и помогает расставить
пешки на избранном пути. Великие исторические события и лица,
в них задействованные, к которым мы обращаемся, — к сожалению,
только в дни торжеств и горестей народных, отмечая славные го­
довщины, праздничные юбилеи, памятные даты, — дают немало
поучительного в этом отношении. …Ибо наши дни отмечены быстрым
нарастанием интереса к истории. Интерес этот вполне понятен. Не
находя в сухих академических фолиантах живых исторических лиц,
цолучив лишь головную боль от бесконечных рассуждений о дейст­
вии объективных законов, сопровождаемых перечислением пудов
чугуна и стали, исчислением рогов и копыт крупного и мелкого ско­
та, читатель так и не находит ответа на тревожащие его вопросы.
Он шцет живое, образное описание прошлого, чтобы разобраться
с привлечением опыта предков в собственных жизненных наблюде­
ниях, своих сомнениях и надеждах. Становятся понятными такие
явления наших дней, как тяга к исторической беллетристике (и до­
кументам, мемуаристике, старой (классической) исторической лите­
ратуре. Общеизвестен интерес широких читательских кругов к ро­
манам Пикуля, Балашева, других мастеров историко-художествен­
ного жанра. Но историческая беллетристика, удовлетворяя любо­
пытство, не дает и не может дать того, что надобно для серьезного
1* 3 изучения прошлого. Не вдохновенный полет фантазии нам нужен, не
игра живого воображения, ибо в этом плане стирается грань меж­
ду фантастикой и утопией, а ведь последнюю часто нам подавали
как последнее слово науки… Довольно мы насмотрелись и наслуша­
лись подобных фантастических замыслов, по которым перекраивали
жизнь. Нужен серьезный анализ исторического опыта народа, и осо­
бенно— опыта управления, накопленного нашими предками.
Мы долго не признавали наличия постоянных, рождаемых са­
мой жизнью противоречий между управляющими и управляемыми.
В привычку вошло упование, надежда на мудрость «верхов», спра­
ведливость «сильной руки». Теперь на нас лавиной обрушились ин­
формация о кровавых тиранах, палачах, сотворителях «застойных
времен» и «революционных ситуаций», небывало возрос интерес
к истории аппарата управления Отечеством, его отдельных ортнов
и особенно лиц, в них задействованных. В прессе развернулись по­
лемика об авторитарном управлении, вновь проявляет! тоска
о «сильной руке» (справедливом «отце народов»).
Старая историческая литература лучше многих с.чммпоиейших
многотомников может удовлетворить эту любознателыни п., эту
нашу потребность разобраться в историческом опыте упр.тления
державой, накопленном нашнми дедами и прадедами
Наше время именуют периодом перестройки, ншхой нацио­
нального возрождения. Мы все же в долгу перед синим прошлым,
из которого не извлекли надлежащих уроков, многое, слишком мно­
гое было предано забвению или грубо искажено. Более всего постра­
дали как раз наиболее поучительные его страницы, в том числе опыт
управления державой, экономикой, производством, культурой. При
господстве черно-белых или бело-красных формул в освещении ис­
тории более всего пострадали как раз эти страницы. Карающий меч
жаждал искоренения любых проявлений монархизма (часто наду­
манного), и он более всего прошелся по этим местам истории и жиз­
ни. Исключение (особенно после 1945 г.) делают только для несколь­
ких государей-полководцев, организаторов народных сил для отпора
иноземным захватчикам (Александр Невский, Дмитрий Донской,
Петр Великий), и некоторых их соратников. А с другой стороны,
становление и развитие отечественной государственности освещалось
крайне односторонне: все сводилось к восхвалению сильной центра­
лизованной власти, а все, что вставало на ее пути, — осуждалось,
искажалось, замалчивалось.
В тысячелетних спиралях российской истории поучительна по­
следняя ее треть: гибель одной династии — Рюриковичей, избрание
по соборному волеизъявлению новой — династии Романовых, ее цар­
ствование и истребление; появление на развалинах старой державы
в 1917 г. новой государственности, воплотившей, как нас уверяли.
4 весь опыт веков всего человечества. Это живое воплощение единст­
венно верной научной теории, — и тем не менее вновь трагедии,
кризисы, кровь.
Миллионы человеческих жизней, положенные в основу нового
Храма, не были ли напрасной жертвой?? Была ли альтернатива
избранному пути?! Великие трагические вопросы. Пока эти вопросы
решаются средствами публицистики. Ее заслуги несомненны. Статьи,
особо полюбившиеся читателям, иногда становятся пропуском в пар­
ламент. Но проклятые вопросы не поддаются решению и в Кремле.
Что делать? И самое главное: с чего начать? Великие вопросы, не­
однократно встававшие перед русским умом, вновь сегодня трево­
жат нас. Правильные ли ответы дает публицистика? Отдавая ей
должное, приходится признать, что у «героев одной статьи» наиболее
уязвимым местом являются как раз исторические экскурсы, тут, как
говорится, мертвые тащат живых. Весьма распространен в этих экс­
курсах тезис о нации рабов, отсутствии демократических традиций;
иные народные витии утверждают в своем самомнении, что «русский
народ— навоз истории». Но давайте поразмыслим, какой век рос­
сийской истории не был бунтарским, сколько великих смут разыгра­
лось (во имя сокрушения самовластья, во имя попранной справед­
ливости) на русской земле, сколько верховных правителей погибло
в ходе смут и переворотов? Сколько было веревок и гвардейских
шарфов, часто заменявших удавку? Во всем этом надобно разо­
браться, прежде чем разгребать «навоз истории».
Старая русская историческая мысль содержит ценнейший опыт
анализа прошлого, и в том числе — опыт управления государством.
Причем подобострастия к правителям, какой-либо апологетики Рю ­
риковичей, а тем паче Романовых, у мастеров нашей историографии
нет и следа. Прочную основу здесь заложили труды трех патриар­
хов отечественной историографии: Карамзина, Соловьева, Ключев­
ского. Даже в высочайше одобренных трудах, в многотомных био­
графиях царей, составленных Шильдером, Татищевым, Бильбасовым,
вел. кн. Николаем Михайловичем, Ольденбургом и др., которые при­
нято именовать официозными, можно найти не только интересней­
ший фактический материал, но и объективный его анализ, осмыс­
ление подлинной роли личности в истории; встречаются там и кри­
тические замечания, порою довольно резкие, например о душевном
кризисе, «маразме» Александра I в последние годы жизни, о фрун-
томании Павла I н всех его сыновей и прочих потомков и т. п. К этой
традиции относятся и труды С. Ф. Платонова — учителя А. Е. Прес­
някова. К тому же старая историческая литература имеет ряд
и других достоинств, которых нет в новейших многотомных издани­
ях: старую литературу интересно читать, ибо создатели ее могли не
только исследовать прошлое, но и образно воссоздавать его, они
5
—————- Пресняков) указывали на эти особенности русской истории. Позже,
однако, зачарованные централизаторским самовластьем «корифея
всех наук и отца всех народов», историки как-то особо «мудро»,
а временами и убедительно смогли опрокинуть в прошлое политику
«корифея». Были преданы анафеме бояре, удельные князья, новго­
родские посадники, рязанские и тверские и прочие «сепаратисты».
Это уже особая тема, однако нельзя в связи с этим все же не отме­
тить, что вечевые традиции, уходящие своими корнями в глубокие
пласты жизни (и не только в историческом ее срезе), питали рус­
скую общественную мысль и властно заявляли о себе в самых раз­
личных формах и в разные эпохи. Начиная от борьбы за созыв зем­
ского собора — проходит красной нитью эта тенденция от XVI до
XX в., через всю нашу историю.
По-видимому, не случайно и первые Советы как форма подлин­
но народной власти, совершенно свободной от всех «татаро-немец­
ких настроений», появились впервые в самом центре Руси,
в 1905 г., в древнейших Владимирских землях («ядре державы Рос­
сийской»), ныне именуемых Нечерноземьем. Нельзя также не ска­
зать, что и другая «великая крестьянская поруха» (более известная
под наименованием «коллективизация») имела те же черты сокру­
шения хозяйственных и культурных особенностей, исторически сло­
жившегося своеобразия регионов, краев, градов наших, подавления
местной инициативы и особенно отстаивания этих местных особен­
ностей. «Великий отец народов» прямо призывал к созданию круп­
ных зерновых фабрик с посевами на ста и более тысяч гектаров
земли. Такие колхозы и совхозы-гиганты должны были охватывать
целые районы и области; при такой гигантомании, естественно, воз­
никало стремление сокрушить, перетряхнуть старую Русь («косо­
пузую Рязань», «толстопятую Пензу»), Следы былого величия от­
дельных земель бесцеремонно разрушались, а потом объявлялись
«унылыми развалинами», «скучными даже для историков». И совсем,
конечно, не случайно в правдивых художественных полотнах (напри­
мер, у Бориса М ожаева), посвященных этим «веколомным» траге­
диям, герои, творившие «сплошное раскрестьянивание», то и дело
уходили в своих рассуждениях во времена Грозного, черпали, так
сказать, в том дополнительную силу. Создавая крупные индустри­
альные гиганты, попутно (а следовательно, напрасно) сокрушали
промыслы, ремесла, нарушая естественно-исторические соотношения
крупного, среднего и мелкого производства. А ныне, вытоптав, выру.
бив подлесок, удивляемся, почему сохнут корабельные сосны.
Были ли протесты? Вновь и вновь встает этот вопрос, в значи­
тельной мере надуманный, от неведения идущий. (40—60 миллионом,
как полагают, полегло в попытках остановить молох «преобразова­
ний».) Это были разрозненные, неорганизованные попытки. Н о они
8 (“■или. Сталин сам ощущал это нарастающее сопротивление произво­
лу и со свойственным ему цинизмом заговорил об обострении клас-
сопой борьбы, объявил народный протест контрреволюцией, вылаз­
ками недобитых классовых врагов. История нашей духовной куль­
туры, словесности пашей отразила эту сторону жизни и страдании
народных.
Закономерно п этой ситуации и обращение Шолохова к истории
и.гшчгс тиа, уход писателя в глубины народного прошлого, быта,
традиций, нравов казаков как огромной части нашего крестьянства.
Это била защита исторически выработанных норм и форм жизни,
смелая, продуманная защита их и, наверное, вполне сознательный,
выстраданный (в том числе и собственным опытом, активным учас­
тием п раскрестьянивании) протест против волюнтаризма. В этом
плане уход Шолохова в историю представляется таким же нацио­
нально значимым и нравственно великим, как «пострижение» Карам­
зина в историки.
При господстве волюнтаристских умонастроений, основанных на
абсолютизации преимуществ крупного машинного производства, ме­
ханическом подходе к земле, человеку, вселенной (при одновремен­
но внеисторической, вульгарно-социологизированной оценке прошло­
го), у историков и публицистов уже не находилось места для обще­
человеческих критериев, никак не оценивались поступки исторических
лиц в категориях добра, любви к ближнему, милосердия, благо­
творительности. Нравственность вообще игнорировалась, но декла­
рировалась какая-то чудодейственная рассудочность, «разумный
эгоизм», «потребность наслаждений» как высшая цель, при одновре­
менном поругании всей старой «дворянской» культуры и морали
И совсем не случайно действия Грозного или Петра I оправдыва­
лись «высшими соображениями»: мол, душа Грозного рвалася к мо­
рю, ему грезилась единая могучая держава и так далее и тому по­
добное. Н о и к морю нельзя прорваться, громоздя по дороге трупы
(так и не прорвался Иоанн), а единство державы палачи не созида­
ют (рухнула ведь держава в эпоху Смуты).
Усиление великокняжеской, царской власти — централизации,
как это определяют наши историки, явилось одновременно и след­
ствием и средством мобилизации всех сил нации — создания воен­
ных дружин как особого сословия витязей, людей служилых (поме­
стных дворян), неразрывно с властью этой связанных в ходе много­
вековой борьбы с кочевыми народами, волнами накатывавшими на
Русь из глубин Азии через «ворота» между Каспием и Уралом. Из­
давна шла у нас борьба за выживание этноса, решался вопрос, быть
нам или не быть; вспомним призывы, запечатленные летописцами:
«Встаньте за землю Русскую!», «Загородите ворота Полю!» Крова­
вые столкновения протянулись через всю историю. Н о то, что на за­
9 паде было исключением (например, противоборство гуннам), на
востоке Европы стало правилом. Войны, которые велись в Западной
Европе, тоже иногда растягиваясь на многие десятилетия, сопро­
вождались жестокостями, но все же там шла борьба за грады, зам­
ки, за возделанные ннвы, сады, парки, их перераспределение. Мате­
риальные, культурные ценности, земледельцы-мастера — их создате­
ли были основной добычей и причиной борьбы. На востоке же
Европы, на безбрежных ее просторах, граничащих с Азией, разыгры­
вались иные драмы. Здесь борьба шла между оседлыми, земледель­
ческими народами, с одной стороны, и кочевниками-скотоводами —
с другой. Последние имели другую систему ценностей, рассматривали
захваченные территории прежде всего как необходимые им пастби­
ща (и превращали их в таковые, разрушая все, что мешало этому).
Полон к тому же давал рабов-пастухов. Огромным массам всадни­
ков, вломившихся в русские земли и прочно осевшим здесь со вре­
мен Батыя, не удалось сразу противопоставить соответствующую
мощь. Ее постепенно наращивали, собирая силы земли Русской,
исподволь шла консолидация национальных сил, и руководителем
ее, олицетворением выступила великокняжеская власть — вершина
военно-бюрократической системы, ядром которой являлись служилые
люди (дворянство), восходящие своими истоками к княжеской дру­
жине.
Огромное напряжение сил создавало в стране соответствующую
атмосферу — атмосферу осадной крепости, чрезвычайного положе­
ния, наделявшего военного вождя диктаторскими полномочиями.
Пресняков прямо говорит, что эта гигантская работа по обеспечению
безопасности границ требовала не меньшего напряжения сил, чем
военная кампания, и воспринималась как нечто кошмарное. П о мере
роста могущества князя, дружины, особого служилого сословия те­
ряло все более свою роль как военная сила народное (земское),
городское ополчение, возглавлявшееся тысядкнми. Летописи донес­
ли, а Карамзин, опираясь на них, отметил этот процесс, сопровож­
давшийся и прямыми столкновениями князей с тысяцкими при Анд­
рее Боголюбском и Дмитрии Донском. Князь опирался на дружину,
пестовал, укреплял, увеличивал ее; в конечном счете дружина раз­
рослась в особое сословие поместного дворянства, всецело зависяще­
го от князя-государя. Ему служилые были обязаны всем. Государи
могли казнить, могли одарить щедро, пожаловать кубок вина, каф­
тан и шубу с царского плеча, доспехи, меч, огромное поместье…
Сложился и окреп в этой практике соответствующий кодекс чести,
основанный на принципе личной преданности, верности присяге,
долгу, в которой князь-государь выступал как олицетворение род­
ной земли, отцов-дедов — Отечества.
Веками длившаяся мужественная борьба с захватчиками поро­
10 ли I I мшнпум иоенно-бюрократическуга систему, которая не смогла
ужиться . дрогшими псчспымй, республиканскими институтами: вы-
Оирмос…. . отнегстнсппостмо перед согражданами своими (а не
ним,ко перед особой одного князя). Этому древнему миру народо-
мшппп, народовластии были присуши и свои моральные ценности.
…… пи пт 1и раарыпиой связи личности, ее слитности с вечем, гра-
|ц.м, «мирим», »тмпсом — отсюда неиссякаемый источник стойкости
и римпотнсржснности: «На миру и смерть красна!» Символом род­
нит 11к1 л а выступала не особа князя, а вечевой колокол, святая С о­
фии 11ош ородская, Полоцкая и иная. Отсюда особое внимание кня-
• и к ним печеным атрибутам и, «когда надо», — их уничтожение,
пик ж с ними гимыч е великокняжеской (царской) практикой, порож-
миннП ею сиен мой нрнпопенных ценностей (верность государю).
Исторически елижиминПсн кодекс чести был отражением практики
и сыграл ш ликую роль н делах ратных. Лежащий в его основе прин­
цип личной преданности князю-государю («за государем не пропа­
дет!») был не только источником воинской доблести, геройства, но
н одновременно лакейского лицемерия, подлого прислужничества
придворных, всех и вся развращавшего, требовавшего постоянного
лицедейства, демонстрации чувств «высоких», коих и кумир и вос-
курнтели фимиама могли и не испытывать.
Уже в новое время складывался и креп другой нравственный
кодекс: «Честь выше присяги!» Достоинство, долг гражданский вы­
ше верности царю, ибо Отечество ие сводится к особе государя!
В России эта новая система нравственных ценностей возникла на
основе идеологии Просвещения, национально-патриотического подъ­
ема, возрождения древнереспубликанских, вечевых, традиций.
От времен Московского царства, нелицеприятно, с подлинно
гражданским мужеством изображенных Пресняковым, нас отделя­
ют несколько веков; много видела с тех пор Русская земля величе­
ственных, сиятельных героев, видела и совсем не превосходных их
и просто Прншибеевых. Последние, как правило, сея иллюзии, объ­
являли себя защитниками народными, спасителями «сеятеля и хра­
нителя», объявляя его пьяницей, невеждой, лентяем, ни к чему пут­
ному не способным, с пустой головой (да, да, читатель, и в наши
дни находятся «инженеры душ» и публицисты, именно так опреде­
ляющие русского крестьянина. Изобретаются ныне все новые ре­
цепты спасения бедолаг, срочно изготавливаются новые хомуты на
мужицкую шею, старые и новые опекуны так озабочены его судьбой,
что не заметили почти полного исчезновения предмета их заботы).
В ход пускались вычитанные из сомнительных книжек теории, как
лучше повернуть (перевернуть) «Рассга». Теории книжные эти не
очень сообразовывались с жизныо. По… тем хуже для жизни! Ее
насильно укладывали в прокрустово ложе догматов. Приходится
11 и в наши дни слышать и читать, что в России, с таким народом, все
возможно сделать только сверху, что есть, мол, даже такая социо­
логическая закономерность и называется она «верхушечная револю­
ция», что только она-де позволяет уразуметь смысл всего прошлого
и настоящего русского народа. Авторы этих статей или участники
какого-либо «круглого стола» часто делают смелые исторические
экскурсы, не утруждая себя глубоким изучением теоретического на­
следия классиков отечественной исторической мысли. Все еще в ходу
модное слово «кризис» — старой (читай: реакционной помещичьей
и так далее) культуры, исторической мысли и так далее. Удобное
словечко, пущенное в ход еще в годы полного господства вульгарно­
социологических псевдоноваторских схем и конструкций, продолжа­
ет служить и в наши дни. Пресловутый «кризис» подается как фа­
тальная неизбежность, предопределенная экономическими факторами.
Они, конечно же, есть. Н о давно установлено, что со времен
Рюрика и вплоть до XX в. господствовали в России земледелие
и связанное с ним натуральное крестьянское хозяйство, державше­
еся на конном инвентаре и почти не изменившихся за тысячелетия
орудиях труда (соха, позже плуг, борона и так далее). Позже сеял­
ки, веялки, конные грабли и сноповязалки вытеснили серп, косу, ио
не вызвали и не могли вызвать коренного переворота в производст­
ве, в образе жизни, основой которого оставалось то же натуральное
хозяйство. Коренные изменения на карте мира в те времена («древ­
ней и средневековой истории», как говаривал еще Карамзин) в боль­
шей мере определялись политическими, географическими факторами,
на поверхности событий выступал очень ярко субъективный фактор.
И тем более этот субъективный фактор или, яснее говоря, роль
личности проявлялась в русской истории в условиях беспрестанных
войн, ииоземных нашествий, социальных потрясений. А между тем
наша история под пером современных историографов представала
и предстает перед читателем как безличный процесс, в котором уче­
ные менее всего старались выделять его основных действующих лиц,
и в первую очередь правителей государства. Эта, так сказать, депер-
соннфикация русской истории была особенно заметной на фоне
советской историографии Западной Европы и Америки, которая не­
сравненно лучше освещала жизнь и деяния государственных деяте­
лей этих регионов. Прямо скажем — жизнеописания правителей
земли Русской, ее самодержцев (если не считать биографических
очерков об Иване Грозном и Петре Великом и полуобличительного
эссе М. Касвинова о Николае II) появлялись лишь в энциклопеди­
ях, рассчитанных отнюдь не на широкого читателя. Поэтому мы ре­
шились восполнить этот досаднейший пробел, представив очерки
русского историка Александра Евгеньевича Преснякова (1870— 1929)
о некоторых государях из дома Романовых — Михаиле Феодорови-
12 че, Алексее Михайловиче, Александре I, Николае I. Не случаен наш
выбор этих очерков А. Е. Преснякова. Ведь до революции 1917 г., да
одно время и после — появлялось много исследований и разного ро­
да эссе; но одни представляли собою многотомные штудии (о кото­
рых уже говорилось выше), иные же, обладая приличествующей вро­
де бы для настоящего сборника краткостью, не могли дать правди­
вой картины существовавшей действительности и — главное — ее
созидателей. Недостатков этих лишены публикуемые очерки, впервые
переиздаваемые.
…Ибо А. Е. Пресняков, как писал в некрологе ему учитель его
С. Ф. Платонов — выдающийся исследователь Смутного времени на­
чала XV II в., «пытливо всматривался в явления окружающей жиз-
ии . благожелательно шел навстречу всему тому, в чем видел зерно
грядущего развития и силы. Это свойство его натуры, в соединении
с необычайным добродушием и спокойной объективностью, делало
Преснякова привлекательнейшим человеком».
И объективность эта вырабатывалась обширнейшей эрудицией.
А. Е. Пресняков являлся автором фундаментальных исследований
о русских летописях XV—XV I вв., их публикатором, автором иссле­
дований о княжеском праве Древней Руси и об образовании Вели­
корусского государства, о Правительствующем Сенате времени цар­
ствования Елизаветы Петровны. Именно эта объективность, вырабо­
танная эрудицией, не позволила ему в очерках о государях Михаиле
Феодоровиче и Алексее Михайловиче (вышедших в 1913 г., когда
отмечалось 300-летне династии Романовых) вознестись к безудерж­
ному восхвалению, а в 1918, 1924, 1925 гг. — именно в это время
выходили его очерки об Александре I и Николае I, Московском цар­
стве — опуститься до уровня тех, кто с революционным пылом зани­
мался обличением царизма и царей.
Надеемся, что публикация этих очерков возбудит у современно­
го читателя интерес к деятелям отечественной истории, будет спо­
собствовать появлению новых трудов и художественных произведе­
ний, способствующих воскрешению духа отцов в неблагодарных
сынах,
А. Ф. Смирнов