Строители Московского царства в XVI в. и книжники
их времени опирали то представление о православном
Московском царстве, которое заняло столь большое ме­
сто в мировоззрении царя Алексея, на определенной
мысли о значении Москвы в истории человечества. Моск­
в а — третий Рим, последняя столица христианской ми­
ровой монархии, последнее хранилище истинной вселен­
ской веры; она будет стоять до страшного дня судного,
ее падение возможно только в связи с теми апокалипси­
ческими бедствиями, какие предсказаны на последние
времена жизни мира сего. Эта прегордая национальная
мечта подверглась тяжкому испытанию в годину Смуты,
когда вообще русским людям пришлось пережить пере­
лом 1многих привычных воззрений. Смута в жизни госу­
дарственной и общественной неизбежно сопровожда­
лась смутой в мыслях и чувствах московских людей, вы­
битых из привычного уклада политических и бытовых
отношений. Мысль, возбужденная резкими впечатления­
ми переживаемых событий, упорно искала ответа на В вопрос об их причинах и, по всему укладу тогдашней
I духовной жизни, приходила к выводу о каре Божьей,
[ которою Господь наказует грешных людей Московского
государства, исчерпавших своими сквернами Его долго­
терпение. Покаянное и обличительное настроение охва-
[ тило широкие общественные круги. Русские люди «из­
малодушествовались», потеряли уверенность в устоях
своего быта и поведения, видя «разруху» привычного
Е
строя всей своей общественной жизни. Москва разорена,
унижена, попала в руки врага, предалась ему. Пал тре­
тий Рим; и жуткая мысль, что настают «времена послед­
ние», охватила взбаламученную совесть и сбитые с при­
вычных п^тей умы. Карающая десница Господня слиш­
ком тяжко опустилась на русских людей, чтобы могли
они усомниться в тяжести греховной вины своей и не
задуматься над ее проявлениями в своем общественном
и частном быту. Отсюда два течения московской мысли
XVII в., определившие ряд ее исканий в церковной жиз­
ни и в быту общественном .1
Когда миновала «великая разруха», пришло время
восстановления не только внешнего порядка. В общест­
венной жизни московской поднялся ряд церковных и ре­
лигиозно-нравственных вопросов, сильно волновавших
особенно те поколения, которые выступают на сцену
с 30-х гг. XVII в.
К тому времени церковное управление было восста­
новлено, подобно государственному, и в том же духе
усиления центральной власти и ее приказных органов.
«Великий государь», святейший патриарх Филарет соз­
дал систему патриарших приказов, по образцу светских,
сосредоточил в них суд и расправу над всем духовенст­
вом и всеми церковными людьми, установил – нелегкую
систему тягла приходского духовенства, платившего
пошлины и подати с земель, с треб и со всякого дохода
в патриарший Казенный приказ. Высоко поднял патри­
арх Филарет значение патриаршего сана, как отец го­
сударя и его соправитель, управляя властно церковными
и земскими делами. Но и в области церковной жизни,
как в государственной, внешнее восстановление органи­
зации сопровождалось сознанием необходимости пере­
смотреть и уяснить ряд вопросов, в которых старые тра­
диции уже не соответствовали новым условиям, старые
отношения — назревшим потребностям. Испытания
Смутного времени в значительной мере пошатнули ста-
8-482 ИЗ рую московскую самонадеянную исключительность,
а перед русской церковью стал, в связи с ее внутренним
состоянием и отчасти с международными делами, вопрос
об ее отношениях к православным церквам Греции
и юго-западной Руси. Постепенно подготовлялось то
сближение с ними, которое в дни царя Алексея оконча­
тельно взяло верх над острым недоверием к чистоте их
вероисповедной и церковной традиции. К такому сбли­
жению приводили разные мотивы. С одной стороны, са­
мый идеал Московского царства издавна побуждал до­
рожить ролью покровителей православия на греко-ту­
рецком Востоке, тем более что она переплеталась
с давними культурными отношениями к южному славян­
ству; в официальных кругах ожило с новою силой пред­
ставление об этой «вселенской» роли Москвы, и его
усердно поддерживали греки — ходатаи о милостыни
царской. Так, в 1649 г. иерусалимский патриарх Паисий,
приехав в Москву, приветствовал царя Алексея пожела­
нием, чтобы Бог сподобил его «восприяти превысочай­
ший престол великаго царя Константина», а патриарха
Никона «освящати соборную апостольскую церковь Со­
фию»; вторили ему и другие, поддерживая в царе Алек­
сее мечту о византийском наследстве, которая была так
родственна его воззрениям на свое царство как на ору­
дие Божьего правления на земле. По отношению к юж­
ной Руси в том же направлении действовали, наряду
с церковно-религиозными и национальными, мотивы по­
литические, но в малороссийском вопросе царь Алексей
особенно резко выдвигал вероисповедную тенденцию
против тех из своих советников, кто удерживал от борь­
бы с Польшей за Украйну.
Живое сознание связи Москвы со всем славянским
и православным миром питало стремление углубить ее
церковные отношения к вселенской. восточной церкви,
столь сильно ослабевшие в XVI в. Но в жизни русской
церкви была и другая сторона, приводившая к тому же
результату. Московское общество вышло из Смуты с со­
знанием слабости своих культурных сил, и это сознание
только утверждалось по мере роста затруднений в рабо­
те над очередными задачами государственной и общест­
венной жизни. Как в других ее областях, так и в цер­
ковных делах все яснее выступает недостаточность ста­
рых источников и приемов просвещения, отсутствие
подготовленных людей для важного и нужного дела.
114 Московская Русь потянулась за знаниями, сведениями
и материалами более развитой книжной премудрости
туда, где они были, в Киев и к грекам. Но многое тут
смущало, и не без основания. Ближе были, по языку
и народности, киевляне. Но их образованность почерп­
нута от католического Запада, пропитана не только его
приемами мысли, но и элементами латинских воззрений.
Прилив церковной письменности из юго-западной Руси
встретили в Москве с большим недоверием, подвергали
ее произведения бдительной цензуре и находили там то
и дело «латинския мудрования» в темах богословских.
У греков собственное просвещение было в упадке, жило
старыми соками и все больше воспринимало те же за­
падные влияния; самые книги церковные печатались для
греков на Западе, преимущественно в венецианских ти­
пографиях, и не были свободны от погрешностей, воль­
ных и невольных. Наконец, моральный уровень греков,
приходивших в Москву просить о материальной под­
держке и старавшихся угождать милостивцам лестью
и интригами, был не таков, чтобы поднять их авторитет.
Трудно было москвичам разбираться в этих смущающих
впечатлениях и, отделив их от существа большого дела,
использовать новые средства церковного просвещения,
притом в духе единения в нем всего православного Вос­
тока. Однако неотложная нужда двинула эти иекания
в определенном направлении. Еще при патриархе Фила­
рете нм служил с редкой вдумчивостью и теплым убеж­
дением кружок церковных деятелей, почитателей памяти
Максима Грека, группировавшийся около троицкого
архимандрита Дионисия. Против гонителей своего дела
они нашли поддержку в иерусалимском патриархе Фео­
фане, который приезжал в Москву в 1619 г. и посвятил
Филарета в патриархи всея Руси. Феофан обратил вни­
мание русских иерархов на отличия московского и гре­
ческого церковных обрядов, добился частичного их со­
гласования в некоторых деталях, а главное, поучал
о необходимости «православныя греческия книги писать
и глаголать и философство греческих книг ведать»: не­
смотря на всю важность греческой богословской школы
для православия, «до сего Феофана патриарха во все»
России редкие по-гречески глаголаху». По-видимому, от
Феофана идет и воззрение, что только путем исправления
русских книг и обрядов по тем, которые приняты в со­
временном греческом церковном обиходе, достигнет
115 русским церковь возможности «единомудрствовати, о еже
держатися старых законов греческаго православия
и древних уставов четырех патриаршеств не отлучатися».
Во всяком случае, воззрение это стало постепенно креп­
кой традицией на иерархических верхах московской
церкви и в царском дворце, хотя по существу страдало
большой односторонностью: многие из обрядовых отли­
чий московских от греческого образца имели основание
в греческой уставной старине, изменившейся с течением
времени. Оно возобладало в силу идейной ценности един­
ства, а для царя Алексея имела немалое значение сама
эстетика выработанной и богатой обрядности греческой
церкви и византийского царского обихода. Недаром вы­
ражал он просьбу, чтобы патриарх антиохийский Мака­
рий молился о нем Богу, дабы ему уразуметь эллинский
язык, и выписывал с Афона Чиновник византийских
царей — «всему их царскому чину». Но греки, сами по
себе, мало могли послужить работой на русскую церковь,
по незнанию славянского языка. В патриаршество Иоси­
фа обратились поэтому к южнорусским монахам, «кото­
рые эллинскому языку навычны и с эллинского языка на
словенскую речь перевести умеют и латинскую речь до­
статочно знают». В 1649—1650 гг. по царскому призыву
прибыли Арсений Сатановский, Епифаний Славенецкий,
Дамаскин Птицкий и, принявшись за дело книжного ис­
правления, поставили его по-новому и притом на таких
началах, которые вскоре вызвали немало споров и раз­
доров: они стали руководствоваться в исправлении тек­
стов не столько старыми славянскими рукописями, а бо­
лее современными печатными изданиями, греческими
и южнорусскими. С них началось сильное влияние вы­
ходцев из Малороссии на московскую церковную жизнь,
непопулярное среди великорусского духовенства и обще­
ства, тем более что ученость киевская, за редкими ис­
ключениями, носила печать заметной односторонности.
«Наши киевляне, — жаловался сам Епифаний, — учились
и учатся только по-латыни и чтут книги только латинские
и оттуда мудрствуют, а гречески не учились и кннг гре­
ческих не чтут и того ради истины не ведают». С усиле­
нием значения малорусской образованности в москов­
скую культуру проникала струя латинского просвещения.
Типичным ее представителем был, например, наставник
царских детей влиятельный Симеон Полоцкий, который
почти не знал греческого языка, а книгу его, знаменитый
116 «Жезл правления», составленную по поручению собора
1667 г. в обличение раскольников, пришлось очищать от
«латинскаго мудрования»; ученик же его, Сильвестр
Медведев, поднял несколько позднее целую смуту, защи­
щая католическое толкование учения о времени пресуще­
ствления св. Даров. Такова была постановка отношений,
когда Никон вступил на патриарший престол.
Но к тому же времени вполне определилось и другое
течение московской церковной жизни, также выросшее
из потребности ее коренного обновления. Подобно тому
как в деле государственного строительства почин выяс­
нения различных нужд и указания средств их удовлетво­
рения исходил, на первых порах, преимущественно от
заинтересованных общественных групп, так и задача
упорядочения современного церковного быта и общест­
венной нравственности была поставлена «ревнителями»
из среды белого духовенства и светских людей. Прояв­
ления этих настроений шли из разных мест, но сильней­
ший центр нашли в Нижнем Новгороде, откуда вышел
ряд деятелей церковной жизни XVII в. В 1636 г. девять
нижегородских приходских священников подали патриар­
ху Иосифу челобитную «о мятежи церковном и о лжи
христианства», обличая леность и нерадение поповское,
неуставный порядок богослужения, пение «поскору»
и «голосов в пять и в шесть и более», бесчинство среди
молящихся, распущенность в народе, преданном пьянст­
ву и языческим забавам, как скоморохи и медведчики,
«бесовские» игрища и кулачные бои; челобитчики тре­
бовали патриаршего указа о «церковном исправлении»
и «безсудстве христианства», чтобы в «скудности веры
до конца не погибнути». Их голос был услышан, патри­
арх внес требуемые постановления в свои указные па­
мяти; дело, поднятое ревнителями, встретило поддержку
влиятельных кругов, благодаря энергии и связям одного
из челобитчиков, Иоанна Неронова. В молодости близ­
кий к архимандриту Дионисию, Неронов был известен
и патриаршему двору и царскому «верху». Не раз бывал
он в столице и добивался там «повелений царевых и свя­
тейшего патриарха на безчинствующих и соблазны тво­
рящих в народе, да упразднится всякое небогоугодное
дело». Но не патриарх Иосиф был главным его покрови­
телем и союзником, а царский духовник протопоп
Стефан Вонифатьев, а с ним и сам царь Алексей Ми­
хайлович. В 1649 г. Неронов назначен протопопом в мос-
117 ИЫИКНЙ KlM.nu кип собдр и примкнул к кружку ЛИД,
м им сиимпниых через Воиифатьева с царским двор­
це!,- радетелей о возрождении силы слова Божия
и церкви и в жизни. Этот кружок сложился постепенно,
с тех пор как Стефан стал — в первый же год нового
царствования — духовным отцом государя. Тут видим
боярина Ф. М. Ртищева, крупного благотворителя и по­
кровителя обновленному церковному просвещению, не­
укротимого в ревности о Боге и правде Божьей Авваку­
ма, властного, энергичного Никона, с 1646 г. архиманд­
рита Новоспасского монастыря. Близостью к царю
и влиянием на него они пользуются, чтобы, сплотившись,
выдвигать на протопопские места и в Москве и в про­
винции людей, способных послужить заветному делу пе­
ревоспитания духовенства и его паствы, — таковы Авва­
кум — в Юрьев-Польском, Логгин — в Муроме, Лазарь—
в Борисоглебске, Даниил — в Костроме. Основная цель
их — подчинить русскую жизнь строгим религиозно­
нравственным требованиям путем царских указов, про­
поведи и реформы богослужения. Под их влиянием раз­
вилось законодательство царя Алексея против народных
празднеств, игрищ и скоморошества как остатков язы­
ческой старины, опасных для нравственности и религии.
Под влиянием Воиифатьева в царском дворце водворял­
ся дух суровой, пуританской чинности. В дни брачного
торжества молодого государя отец Стефан «молением
и запрещением устрой не быти смеху никаковому, ниже
кощунам, ни бесовским играниям, ни песням студним,
ни сопельному, ни трубному козлогласованию»; свадьба
царская совершилась в тишине и пении песен духовных.
Патриарх Никон продолжал позднее традицию Стефана,
когда приказывал отбирать и истреблять по боярским
домам народные музыкальные инструменты. Изгнав сует­
ное веселье из дворца, ревнители тот же дух сосредото­
ченной и строгой религиозности пытались внести вообще
в московскую общественную жизнь. Их борьба со ско­
морошеством и иными «студными» обычаями запечатлена
большим рвением, доходившим до кулачной расправы,
надругательств и гонения. Наряду с этим, тот же круг
священников и иноков выступил с насаждением учитель­
ного слова. Стефан Вонифатьев неустанно наставлял
царя и его бояр блюсти правду в делах правления и суд
иметь правый, для всех равный, «да не внидет от оби-
денных и разоренных вопль и плач в уши Господа».
118 Проповеди Неронова собирали огромную толпу, какой
не могла вместить Казанская церковь; сам царь с семь­
ей ездил почасту слушать его. И другие «ревнители» по­
учали и обличали в церкви и вне ее, в домах боярских,,
на площади. Но мало было умелых в деле проповеди;
и тут пытались найти помощь у греков. У них был навык
«поучать изоуст в слух всем людям», а московские рев­
нители больше держались поучительного чтецря — жи*
тий святых, святоотеческих слов и посланий. В 1651 г»
проповедничество в Богоявленском 1монастыре было по»
ручено митрополиту назаретскому Гавриилу, владевше­
му русскою речью; он, видно, знал и жизнь русскую,
так как сумел внести в свои проповеди ряд обличений
ее пороков.
Средством живого и разумного научения молящихся
стремились «ревнители» сделать й богослужение, иска­
женное обычаем «многогласия» и «пения поскору». Сте­
фан и Ф. М. Ртищев первые ввели единогласное и со­
гласное пение в домовых церквах, затем- — по воле
царя — оно установлено в Казанском соборе при назна­
чении туда Неронова. Весь круг единомышленных с ними
священников горячо взялся за распространение этой ре­
формы. Но остальное духовенство и миряне в большин­
стве отнеслись к ней враждебно; дело осложнялось тем,
что на Руси богослужебный устав был принят из самых
строгих монастырей греческих и требовал очень много
времени на выполнение всех служб; на практике пред­
почли «многогласное» служение разумному сокращению
службы. И церковный собор, созванный в феврале 1649 г.
для введения единогласия по всем церквам, отверг его,
но царь не утвердил такого «уложенья и приговору»,
побудил патриарха Иосифа снестись с греческой цер­
ковью, и в 1651 г. новый собор постановил, согласно с от­
зывом, полученным из Константинополя, отменить мно­
гогласные служения. С этим связана была и реформа
церковного пения по старым нотным книгам-, которое
делало тексты невразумительными, так как сохраняло
произношение глухих гласных, так что, например, напи­
сание «людьми» — читалось «людеми», «снедаяй — «со-
педаий» и т.п. Все эти мероприятия возникали помимо
патриарха и вызвали сильно натянутые отношения меж­
ду ним и вонифатьевским- кружком, который через царя
проводил те назначения на церковные должности и та
общие установления, какие находил нужными. В послед-
119 пт! юд патриарх Иосиф чувствовал себя вовсе отстра­
ненным от управления церковью и говаривал: «Переме-
шгп, меня, скинуть хотят». Конечно, благочестивому
царю и его близким было «и помыслить страшно на та­
кое дело». Только кончина Иосифа в 1652 г. отдала
патриарший престол в их руки. Казалось, что отныне
вся сила иерархии церковной должна вступить на путь
«ревнителей». Есть известие, что они подавали царю
Алексею челобитную «о духовнике Стефане, что ему
быть в патриархах», но Стефан уклонился и вскоре ушел
в монастырское уединение. Тогда на патриаршество был
призван царем Никон, с 1648 г. занимавший митропо­
личью кафедру в Новгороде Великом.
Особенностью вступления Никона на престол патри­
арший было условие, поставленное им царю, иерархам
и боярам: «Послушати его во всем, яко начальника и па­
стыря и отца крайнейшаго, елико он возвещать будет
о догматах Божиих и о правилах», — и все во главе
с царем Алексеем дали ему обещание «сохранити непре­
ложно» такое повиновение. Никон ни по натуре, ни по
воззрениям не мог сжиться с такой ролью патриарха, ка­
кая выпала на долю Иосифа. Он принял высокий сан,
получив гарантию, что за ним будет признана полнота
власти в правлении церковном, что царь возложит на
него всю заботу о церковных делах, склоняясь перед ав­
торитетом святейшего патриарха. Царь Алексей принял
условие, быть может, вовсе без колебаний. Раздвоение
церковных отношений между патриаршим двором и при­
дворным духовенством не могло не тяготить его мягкую
натуру тою боевой ролью, какую подчас ему навязыва­
ло. Никона он привык чтить и слушать в течение ряда
лет, а твердый и властный характер нового патриарха
покорил на время царя, которому всегда не хватало
этих качеств. Но тем уклад их отношений не ограничил­
ся. Царь отстранился от вмешательства в дела церкви,
так что Никон с епархиальными владыками поставляли
архимандритов и протопопов «самовольством, кто им
годен, без указу великого государя», и все новшества
Никона шли мимо его участия. Царь поддался во многом
влиянию Никона, признал за ним титул «великаго госу­
даря», совещался с ним о делах правления, предоставлял
патриарху значение своего заместителя во время частых
и продолжительных отлучек на театр военных действий
против Польши. Властительный не менее Филарета, Ни­
120 кон должен был повлиять на решительный переход от
усложнившихся отношений с земскими соборами к при­
казной автократии, но крупной личной роли в направ*
лении государственных дел сыграть не мог, так как ие
был в них сведущ, да и застал сложившуюся политиче-
скую жизнь, со многими особенностями которой, как
Монастырский приказ и другие новины Уложения, дол­
жен был, скрепя сердце, мириться. Но за всем тем поло­
жение Никона до его разрыва с царем было близко
к положению главы церкви, царю неподвластного, а по­
ставленного рядом с ним в руководстве судьбами Мос­
ковского государства. В правлении церковном Никон
поставил себя носителем полной, независимой и едино­
личной власти. Торжественная обстановка его патриар­
шего обихода, его двора и «выходов» ни в чем не усту­
пала царской, уподобляясь тому, «как бывает чин перед
великим государем»; главу его украшала митра необыч­
ной формы, подобная царскому венцу, под ноги ему стла­
ли ковер с вышитым двуглавым орлом. Вся эта пышность
отвечала воззрению Никона, что «священство и самого
царства честнейшее и большее есть начальство». Торже­
ственно запечатлел он величие священного сана, побудив
царя Алексея, по перенесении мощей митрополита Фи­
липпа из Соловецкого монастыря в Москву, преклонить
«честь своего царства», «сан свой царский» перед ними
за тяжкую вину царя Иоанна. И предисловие к Служеб­
нику 1655 г. призывало народ благодарить Бога, избрав­
шего в начальство людей своих, «двух таковых великих
государей», как царь Алексей и патриарх Никон, и сла­
вить Его «под единым их государским повелением».
В таком же настроении вел Никон, «Божией милостью
великий господин и государь», как он титуловал себя
в некоторых грамотах, и управление церковное, будучи
тяжким властителем для всего духовенства. Архиереев
он признавал не сослужителями своими, а лишь испол­
нителями своих ведений, требуя с них, при поставлении,
обещания, «аще что сотворят без патриаршего ведома,
да будут лишены, без всякаго слова, священнаго сана»;
как «отец отцов» и «крайний святитель», патриарх, по
взгляду Никона, «образ Христов носит на себе», а епи­
скопы подобны его апостолам. Но вместе с тем церков­
ная политика Никона возвышала власть епископов, ста­
вя их независимо от светской власти и признавая
пастырские полномочия только за ними, отнюдь не за
121 священниками. И, быть может, никогда не было так
тяжко рядовому священству и монашеству под управле-
шг’м патриарших приказов, как при патриархе Никоне.
Такая постановка патриаршей власти не замедлила
отразиться на ходе церковной реформы. Никон не пошел
об руку с прежними друзьями и требовал от них не сове­
та и сотрудничества, а покорности. Царь отстранился от
вмешательства в дела церковные. Дело «ревнителей»
заглохло в тот момент, когда они могли мечтать о тор­
жестве. Никон не пошел их путем. Его энергия сосредо­
точилась на усилении иерархической власти и на исправ­
лении церковных книг и обрядов. Порыву к работе над
обновлением религиозно-нравственного быта проповедью
и личной боевой деятельностью «ревнителей» не стало
больше опоры у царского и церковного авторитетов.
Личная обида, а еще более различие по духу и целям
сделало прежних союзников непримиримыми врагами.
Сурово обличал Неронов Никона, что «от него всем страх
и его посланники паче царевых всем страшны», и убеж­
дал «смирением Христовым; а не гордостью и мучением
сан держати». Дело исправления церковного, по мнению
Неронова и его друзей, не должно быть в единоличной
власти патриарха. Но и те соборы, какие созывались
Никоном для обсуждения и утверждения исправлений,
их пе удовлетворяли: истинный собор, по убеждению
Неронова, должен состоять не из одних архиереев, к не­
му надлежит призвать и белое священство, и представи­
телей паствы — мирян. Разлад шел и дальше, захваты­
вая самые приемы исправлений. «Ревнители», став про­
тивниками Никона, не отрицали надобности поправок,
но настаивали, что в основу надо положить древние сла­
вянские книги. Для патриарха и для царя Алексея это
было неприемлемо, ибо такой прием убил бы основную
задачу реформы — согласование московского церковного
обихода с современным греческим; этой цели не удовле­
творила бы и работа с помощью древних греческих ру­
кописей, так как и в них было многое, что с течением
времени отпало и изменилось. Принципиально реформа
признавалавь восстановлением старины; Арсений Суханов
дважды ездил на Восток и вывез богатое собрание древ­
них греческих богослужебных книг. Но он же привез
точные сведения о различиях между русским и греческим
обрядом и даже об осуждении на Афоне наших книг за
пх ошибки и отступления от принятого у греков. Ученые-
122 справщики из малороссов работали преимущественно не
по старинным рукописным книгам, русским или грече-
ским, а по новым венецианским изданиям, какими поль­
зовалась греческая церковь. Так сложилась почва отно­
шений и фактов, на которой вырос тяжелый разлад,
а затем и церковный раскол. Противники Никона резко
осуждали его деятельность — и как патриарха-управите-
ля, и как исправителя книг и обрядов. Гневно встречал
он критику, видя в ней прежде всего непокорность лю­
дей из рядового по сану духовенства своей высокой вла­
сти, и громил их ссылками и заточениями. Царь верил
патриарху, был подавлен его сильной нолей, хотя скор­
бел о прежних близких и почитаемых людях, с которыми
было сердце всего дворца, царицы Марьи и ее близких.
Но по существу царь мог быть только с Никоном, а не
с ними. Их вражда к грекам и малороссам, их стремле­
ние сохранить национальную церковную старину проти­
воречили основным настроениям царя Алексея, увлечен­
ного идеалом вселенского православного Востока с мос­
ковским царем во главе.
Пока все спорные вопросы не сходили с почвы разлада
между патриархом и группой священников, они могли
казаться частичной, хотя и острой смутой, лишенной об­
щецерковного значения. Спорные исправления и распо­
рядки воспринимались противниками Никона как его
личное дело, которое с ним и погибнет. Они считали воз­
можным апеллировать на патриарха царю, подавая ему
челобитные, полные жалоб к обличений. Они чувствова­
ли себя в лоне вселенской церкви, а в раздоре только
с временным управителем русской церкви, которой сами
были духовными членами. Однако весь разлад приобрел
иной и более принципиальный характер, как только де­
ло церковных преобразований отделилось от личности
Никона. Толчок к тому подал разрыв согласия между
царем и патриархом. Все поведение Никона выражало
то представление о преимуществе духовной власти перед
светской, которое являлось отрицанием не только искон­
ной зависимости русской церкви от московских госуда­
рей, но и дорогого царю Алексею учения о святости цар­
ского сана. Царь мог еще допустить самостоятельность
действий патриарха и его влияние на дела государства
как следствие личного доверия своего к Никону. Но Ни­
кон не довольствовался ролью своего рода временщика
и подчеркивал, что свою опору видит не в милости цар-
123 скоп, a n правах своего сана. Как во внутреннем строе
церковных отношений, так и в отношениях церкви к го­
сударству Никон шел путями не обычными. Его манил
образ патриарха — неограниченного властителя церкви,
не зависимого ни от какой земной силы, наместника
Христова, и он узнал его в римском первосвященнике:
Никон внес в издание «Кормчей книги» перевод знаме­
нитой «Donatio Const&ntini», грамоты, обосновывавшей
папские притязания на светскую власть легендой об
уступке императором Константином Великим папе рим­
скому прав на Западную империю. К идейному спору эти
тенденции привели только после падения Никона, но
пропитанная ими практика всех отношений обусловила
резкий разрыв царя с патриархом.
Своею безудержною «властительностью» Никон ско­
пил много раздражения в духовенстве и боярах. Тяготила
она и царя Алексея, которому близкие люди настойчиво
указывали, как патриаршее самовластие унижает сан
царский. Личное охлаждение между царем и Никоном
дало последнему почувствовать, что почва под ногами
заколебалась, и он решил уходом с патриаршества по­
разить царя и заставить его смириться. Но царь Алек­
сей предоставил ему удалиться в Воскресенский мона­
стырь и испросил через бояр его благословения на пере­
дачу блюдения патриарших дел Крутицкому митрополиту
Питириму. Так настало в 1658 г. положение, трудное
и для церкви русской и для царя Алексея. Никон недолго
мирился с потерей власти и развернул ряд притязаний,
совершив крайне резкие политические выпады против
светской власти и повинующегося ей духовенства. Он
держался того взгляда, что, и отстранившись от факти­
ческого правления, он не теряет патриаршего сана, осуж­
дал действия своего заместителя, настаивал, что, кроме
него, некому поставить нового патриарха. На соборе,
который был созван царем в 1660 г. для обсуждения соз­
давшегося положения, раздались голоса против призна­
ния Никона низложенным или суда над ним: его можно
только «молить сыновним повиновением, да исправится
во нраве своем». Правда, собор пришел к выводу, что
Никон достоин лишения пе только патриаршества и ар-
хиерейства, но и священства; но это решение было оспо­
рено по существу Епифанием Славенецким и Игнатием
Иовлевичем, а последний указывал, что без участия все­
ленских патриархов дело Никона вообще неразрешимо. Оно и затянулось на несколько лет — до 1667 г., в тече­
ние которых руководство делами церкви фактически со­
средоточилось в руках царя. На это царское господство
в церкви обрушилась негодующая и не знавшая меры
полемика Никона. Видя, как «царское величество рас­
ширился над церковию», Никон решался утверждать, что
все духовные лица, назначенные по царскому велению,
«не избрани от Бога и недостойны», а все их церковные
действия недействительны, так что «такова ради безза­
кония все упразднилося святительство, и священство,
и христианство», и, видно, пришло уже время, когда
антихрист «повелит себе кланятися нечувствснно, якоже
ныне архиереи… кланяются царем», так что, заключал
раздраженный Никон, «от сего разумеем, яко последний
час есть». Мало того, он пытался призывать духовенство
к активному сопротивлению светской власти, дал волю
своему раздражению против Уложения, требуя, чтобы
духовенство не подчинялось его узаконениям и суду
Монастырского приказа. Но Никон был одинок и бесси­
лен. Был момент в 1664 г., когда он решился на попытку
вернуться патриархом в Успенский собор, но царь его
не принял. Пришлось уехать, согласиться на формальное
отречение от патриаршего престола. Никон еще ставил
условия — сохранение титула, управления и доходов не­
скольких монастырей и т. п., но было уже поздно: пере­
дача его дела на суд собора при участии восточных па­
триархов была решена окончательно.
В таких условиях выяснялась в то же время судьба
церковных преобразований. Царь Алексей взял этот во­
прос в свои руки. Казалось, что с устранением Никона
падет главное препятствие к установлению мира в рус­
ской церкви. Ведь Никон, не без настояний царя Алек­
сея, примирился с Нероновым, тогда уже иноком Гри­
горием, на компромиссе взаимного признания старых
и новых книг равноценными. Церковные новшества вхо­
дили в жизнь, царь сам распространял новые книги через
Тайный приказ, буря разногласий как бы затихла.
В 1664 г. призван в Москву Аввакум, принят ласково и с
почетом. Однако разногласия оказались слишком корен­
ными, чтобы уладить их личными переговорами и уступ­
чивостью. Неронов настаивал на избрании нового пат­
риарха собором русской церкви, человека кроткого, «со
всеми христолюбцы единомудреннаго»; все его едино­
мышленники отрицали греческое и малорусское влияние
125
I » церковных делах, стояли за московскую старину про­
тив Никоновых исправлений, а все частные спорные
темы сливались в общем осуждении того нового духа,
которым проникались чем дальше, тем больше, офици­
альная государственная и церковная жизнь, а равно
и быт общественных верхов. Аввакум- в челобитной ца­
рю против церковных новшеств уже произнес слово
«никониане», отделяя свою «истинную веру» от их воз­
зрений, а в массе народной ощущение перелома в тра­
дициях московского быта уже отливалось в страх близ­
кого или наставшего прихода антихриста, в тревогу ожи­
дания «последняго времени». В оппозиции против
«никонианства» звучали ноты отрицания власти и авто­
ритета иерархии, осуждение царской церковной полити­
ки обобщалось в охуждение ее полномочий по управле­
нию церковью, приводило к суровому отвержению новых
культурных отношений и навыков. Тут спорили два ми­
ра, разно строившие понятия о должном и желательном
в государственном, общественном и церковном быту,
и примирение их было вне исторической возмож­
ности.