К исходу XVIII в. только сложилась Европейская Рос­
сия в своих «естественных» границах от моря и до моря.
Закончена вековая борьба за господство на восточном
побережье Балтийского моря (присоединение его север­
ного, финляндского края, выполненное Александром I,
имело лишь второстепенное значение упрочения и обо­
роны этого господства); закончена была борьба и за Черноморье, оставив в наследие преемникам Екатери­
ны II «вопрос о проливах»; разделы Польши закончило
вековую борьбу за Поднепровье, географическую базу
зсего господства над Восточно-Европейской равниной,
хотя и с отступлением от петровского завета русскому
императору — сохранить всю Польшу опорой общеевро­
пейского влияния России. Основные вопросы русской
внешней политики были исчерпаны в их вековой, тради­
ционной постановке, связанной со стихийным, географи­
чески обусловленным стремлением русского племени
и русской государственности заполнить своим господст*
вом великую Восточно-Европейскую равнину, овладеть
ее колонизационными и торговыми путями для прочного
положения в системе международных, мировых отноше
ний Запада и Востока.
Территория Европейской России стала государствен­
ной территорией Российской империи. Обширность про­
странства, значительное разнообразие областных усло­
вий, экономического быта и расселения, племенных типов
и культурных уровней — сильно усложняли задачу ор­
ганизации управления. Захват территории был только
первым шагом к утверждению на ней устойчивой и ор­
ганизованной народнохозяйственной и гражданской
жизни. Само распределение по ней населения было еще
в полном ходу. Переселенческое движение — столь ха­
рактерное явление в быту русских народных масс — раз­
вертывалось не только в первой четверти, но и в течение,
большей части XIX в. преимущественно в пределах Ев­
ропейской России. На юг, в Новороссию, на юго-восток,
к Прикавказью и Нижнему Поволжью, отливают с се­
вера и запада все новые элементы. «Новопоселенные»
в этих областях «сходцы» и «выходцы» составляют зна­
чительный, даже преобладающий процент местного на
селения. И на новых местах они оседают не сразу,
а ищут, в ряде повторных переходов, лучших условий
хозяйственного обеспечения и бытового положения. Эта
неизбежная подвижность населения стоит в резком про­
тиворечии со стремлением центральной власти к установ
лению повсеместно порядков «регулярного государства»
на основе закрепощения трудовой массы и стройно орга­
низованных губернских учреждений. Русское государств
во все еще в строительном периоде. Оно строится в но­
вых, расширенных пределах приемами, окрепшими и со­
зревшими в Великороссии, — на основе государственного
10* 147 «крепостного устава»*. Процесс закрепощения, завер­
шенный для центральных областей первыми двумя ре­
визиями XVIII в., систематически проводится в малорос­
сийских и белорусских губерниях на основе 4-й и, осо­
бенно, 5-й ревизии рядом правительственных указов
в развитие и дополнение основного акта— указа 1783 г.
о прекращении «своевольных переходов», которыми — по
мнению верховной власти — нарушалось «водворяемое
ею повсюду благоустройство». Эта борьба государствен­
ной власти со всеми более или менее уцелевшими эле­
ментами «вольности»^ составе населения настойчиво
завершалась при Александре I на всей территории импе­
рии — в Малороссии, потерявшей характер автономной
провинции, в Новороссии и Белоруссии; завершалась то­
ропливо, с назначением краткого — годичного — срока
на подачу исков для «отыскания свободы от подданства
помещикам», по истечении которого все сельское насе­
ление закрепощалось по записям в пятой ревизии.
Массовое закрепощение «вольного» люда рассматри­
валось как водворение «благоустройства», как основа
государственного строительства. Объединение обширной
территории укреплялось повсеместным насаждением гу­
бернской власти, обычной для 36 центральных губерний,
усиленной в форме генерал-губернаторов и военных гу­
бернаторств для остальных областей2. Углублялась эта
административная спайка всех частей имперской терри­
тории традиционными для центра социально-экономиче­
скими связями помещичьего землевладения и крепостной
организации сельского хозяйства. По областям-окраинам
растет и крепнет пе только местное помещичье земле­
владение; сильное развитие получает крупное землевла­
дение дворянства вельможного, столичного — по связям
его с властным правительственным центром — и в Мало­
россии и особенно в областях, захваченных в эпоху поль­
ских разделов из состава бывшей Речи Посполитой. Раз­
дача крупных населенных имений связывает материаль­
ные фамильные интересы правящего общественного слоя
с завоевательной политикой центральной власти, разви­
вает и питает в его среде воинственный, наступательный
патриотизм, а затем тенденцию к безусловному подчи­
1 Ср. мою статью: Закрепощение в императорской России//Архив истории
труда. Пг., 1922. Кн. 4. С. 14—21.
1 С 1815 г. в России было 12 генерал-губернаторств и военных губерна­
торств, не считая особого управления столиц, а такж е военных управлений
земли Войска Донского и К авказа.
148 нению присоединенных областей, с устранением их мест­
ных «привилегий», общему для всего государства шаб­
лону не только управления, но и землевладельческих, со­
циально-экономических отношений.
Российскую империю строила дворянская, крепостни­
ческая Россия. Но развитие внутренних сил страны тре­
бовало уже иных, более сложных приемов, не укладывав­
шихся в тяжкие традиционные рамки крепостного хозяй­
ства и «крепостного устава». Закрепление за империей
черноморского юга принесло решительное углубление
и усиление тяги России к торговым связям с общеевро­
пейским, мировым рынком. Конечно, подавляющее зна­
чение Балтийского моря в русской внешней торговле
остается в силе в течение всей первой половины XIX в.
Но русская экономическая политика прибегает со вре­
мен Екатерины II, с первых моментов утверждения
России в Черноморье, к ряду мер покровительства для
развития южного, черноморского торга. Сама колониза­
ция края и систематическое его огосударствование, унич­
тожение Запорожской Сечи, подчинение донского каза­
чества военной администрации как иррегулярной боевой
силы, упразднение всяческой «вольности» на южных про­
странствах империи — связаны не только с организацией
разработки местных почвенных богатств в привычных
формах крепостного хозяйства, но не менее — с насаж­
дением в новоустрояемом крае гражданского порядка
и казенного благоустройства как основы для южных тор­
говых путей и черноморской заграничной торговли. Им­
ператорская Россия, еще Петром возведенная в ранг пер­
воклассной европейской державы, усиленно стремится
сохранить, утвердить и развернуть это свое международ­
ное значение, закрепляя его политические формы своей
внешней политикой и расширяя его хозяйственную базу
своей политикой экономической. Внутреннее развитие
страны тесно связано с этими ее внешними отношениями.
Возможно большее их расширение и углубление — неиз­
бежный путь к росту ее производительных сил, ее мате­
риальной и духовной культуры, в частности — расшире­
ние торгового обмена. «Отпуск собственных произведе­
ний, — говорил первый министр вновь учрежденного
в 1802 г. министерства коммерции граф Н. П. Румян­
цев,— оживотворяет труд народный и умножает госу­
дарственные силы». Открыть возможно шире для внеш­
ней торговли Южный морской путь представлялось де­
149 лом крайне заманчкЕым, особенно при тягостном для нее
испытании в континентальной блокаде (1807—1811),
когда и фактически несколько оживилось движение то­
варов через южные порты, и сложились планы о порто-
франко для Одессы, Феодосии, Таганрога. С мыслью об
этих южных портах связывались планы об усилении
хлебного экспорта, который занимал весьма незначи­
тельное место в тогдашней русской торговле, и даже об
активной роли России в торговом обмене между Евро­
пой и азиатским Востоком. Весьма было министерство
торговли озабочено также усилением торга по сибир­
ским путям с Китаем, созданием транзитной торговли со
Средней Азией и далее через нее с далекой Индией.
Невелики были результаты всех этих опытов, поры­
вов и проектов, по крайней мере, для относительного ве­
са России в мировом обороте; 3,7 процента — в начале
XIX в., 3,6 — в его середине: таковы цифры русской до­
ли в этом обороте, по известным исчислениям Гулишам-
барова *. Сравнительно незначительным был и рост
русского вывоза за 25 лет александровского царство­
вания 2. Русский торговый капитал и русская предпри­
имчивость, им обусловленная, были слишком слабосиль­
ны для такого размаха. Внешняя торговля остается пре­
имущественно пассивной. Не имея своего торгового
флота, сколько-нибудь стоящего такого названия, Рос­
сия не только на Балтийском море была по части транс­
порта в руках иностранцев, преимущественно англичан,
но и на Черном обходилась греческими и турецкими су­
дами, хотя бы часть их плавала под русским флагом.
Ведь даже в Азии русская торговля была почти целиком
в руках армянских, бухарских, персидских купцов.
Конечно, сугубо отражалось на русской торговле поч­
ти монопольное вообще господство Англии в мировом
обороте. Единственная — в первой четверти XIX в. —
страна крупного машинного производства, Англия снаб­
жала все страны своими изделиями. Для этой промыш­
ленности ей нужен был обширный ввоз различного сырья.
А сырьем ее снабжала в значительных размерах, нарав­
не с британскими колониями, Россия. Она же, также на­
1 К ак н для конца XIX в., всего 3,4 %. См. статью: Внешняя торговляII
Знцикл. словарь/Брокгауз — Ефрон. Спб., 1899. Т. 64. (Р аздел «Россия»),
2 С 75 на 85 млн руб. золотом примерно. Цифры в ассигнациях — с 63
на 207 млн, приводимые Н. Н. Фирсовым в его очерке *Зарождение капита­
лизма в первый приступ к революции в России в первой четверти XIX в».,—
зависят от падения курса и потому непоказательны. равне с колониями, являлась значительным рынком сбы­
та произведений английской промышленности. В таком
обмене Англия даже не теряла, если торговый баланс
оказывался в пользу России: этим только увеличивалась
покупательная сила контрагента. По всему складу рус­
ского социально-экономического быта этим контраген­
том Англии было, преимущественно, русское крупное зем­
левладение. Дворяне-помещики сбывали за границу про­
дукты своего хозяйства, а из Англии получали сукно
и тонкое полотно, мебель и посуду, украшения быта
и писчебумажные принадлежности, всю обстановку бар
ской жизни. Зарождавшаяся русская фабрично-завод«
ская промышленность работала английскими машинами,
а свои полуфабрикаты сбывали опять-такн в Англию,
вывозившую, например, много русского железа, чтобы
сбывать на русском же рынке свои законченные изделия
Англомания, широко распространенная в высших слоях
русского общества начала XIX в., имела значительную
материальную основу — экономическую и бытовую —
в интересах, вкусах и привычках русского дворянства,
Подобно тому как в начале XVIII в. Голландия служила
образцом — почти воплощенным идеалом — страны с вы-
соким уровнем народного богатства, техники и экономя
ки, общественной и духовной культуры, так, и в ещ<*
большей мере, Англия стала, к исходу XVIII в., обето
ванным краем высокой культуры и политического благо­
устройства для наиболее влиятельных, крупноземлевла-
дельческих групп руского дворянства. В той же сред®
весьма были популярны политические идеи Монтескье,
сквозь призму которых наши англоманы обычно смотре
ли и на английские учреждения. В применении новых по­
литических представлений к русской деятельности боль­
шую роль играло различение, согласно Монтескье, между
деспотизмом и монархией: задачей желаемого преобра
зования русского государственного порядка ставилось,
устранение «самовластия» и утверждение начал «истин­
ной монархии», что означало, в их понимании, устране
ние личного произвола с подчинением действий верхов­
ной власти основным действующим законам империи
(в том числе жалованной грамоте дворянству 1785 г., ко
торой его привилегии были утверждены «на вечные вре
мена и непоколебимо») под активным контролем Прави­
тельствующего Сената, полномочия которого должны
быть также оформлены «основным» законом, а полита
151 ческое влияние усилено не только несменяемостью сена­
торов, но и их избранием из состава «знатного сословия»,
не столько вообще дворянства, сколько его вельможных
слоев — правящих групп высшей дворянской бюрокра­
тии. Этот своеобразный, весьма умеренный конституцио­
нализм российских ториев был по заданиям своим глу­
боко консервативен, имел целью закрепить в формах по­
литической организации и «основного» законодательства
достигнутое в XVIII в. преобладание дворянства над го­
сударственной властью и вводил в свою идеологию эле­
мент некоторого формального ограничения самодержав­
ной власти, отнюдь не пытаясь ослабить по существу эту
свою опору, пока она послушно обслуживает данные
классовые интересы; он был европеизированным на ан­
глийский манер и с помощью французской теории о дво­
рянстве как основе «истинной монархии», о парламен­
тах как контрольном аппарате закономерности в деле
государственного управления (туг их роль переносилась
на Сенат), плодом традиций XVIII в., подобно тому, как
в начале века те же притязания искали опоры в усвое­
нии форм шведской аристократической конституции.
Однако, нарастающее усложнение жизни обширной
страны повело значительно дальше брожение новых по­
литических идей в русской правящей среде. Чем напря­
женнее работала правительственная машина страны, во­
влеченной в расширенный экономический и политический
оборот Европы, чем сложнее становились задачи управ­
ления, государственного хозяйства и экономически раз­
росшейся империи, тем ощутительнее становились ко­
ренные противоречия между все нараставшими потреб­
ностями обширного государства и дозревавшим в его
недрах вековым строем самодержавной власти и крепост­
ного хозяйства. Несоответствие этим потребностям уров­
ня материальных и культурных средств — эта неизбыв­
ная, поистине трагическая черта всей русской историче­
ской жизни — рано выдвинула тройственный лозунг
новой политики, новых исканий: торговлю, промышлен­
ность, просвещение. Бесплодные, по существу, попытки
Петра I и Екатерины II «создать» на Руси сильную и ак­
тивную городскую буржуазию, организовать из русских
посадских настоящий класс «третьего чину людей» бес­
пощадно разбивались о крепостной уклад русского на­
родного хозяйства; медленно нарастал сколько-нибудь
значительный торговый капитал на основе помещичьей
152 и крестьянской торговли; более крупные коммерческие
предприятия, ориентированные на заграничный сбыт,
искали опоры в крупных землевладельцах, если не были
прямо ими организованы, требовали казенной поддерж­
ки в виде монополий и разных привилегий и попадали
в зависимость от иностранного купечества. «Оживотво-
рение труда народного» внешней торговлей, о котором
толковал министр коммерции, сказывалось постепенным
перерождением крепостного хозяйства в предприятие,
работающее на рынок, деятельным участием помещиков
и их оброчных крестьян («крестьян-капиталистов», как
означали их в некоторых барских конторах) в развитии
торговли и промышленности. Внешняя торговля ставила
русской промышленности ее наиболее устойчивые задачи,
ограничивая ее рост непосильностыо конкуренции с ино­
странным ввозом, несмотря на покровительственную по­
литику правительства. Русская промышленность росла
и крепла, с трудом пуская корни в крепостнической на­
роднохозяйственной почве, сохраняя зависимость от го­
сударственного и помещичьего хозяйств, которые и под­
держивали и тормозили ее самостоятельное развитие.
В такой социально-экономической обстановке туго при­
ходилось и государственным финансам; общая доход­
ность народного хозяйства непрерывно отставала от рос­
та их запросов; фискальный мотив определял в первую
очередь экономическую политику власти, искавшую рас­
ширенной и более выносливой базы для государственно­
го хозяйства, чем крепостническая сельскохозяйственная
экономика страны. Подъем материальных и культурных
ее средств до уровня западноевропейских стран стал за­
ветной руководящей мыслью правительственной власти,
проникшейся идеалом «просвещенного абсолютизма»
и сознававшей себя передовой, творческой силой в отста­
лой и косной общественной среде. Преобразовать эту
среду в «новую породу людей», пробудить ее силы разум­
ным просвещением — казалось делом возможным и на­
сущным; но и в этой сфере проектов и опытов создания
системы всенародного образования «от азбуки до уни­
верситета включительно», как писала имп. Екатерина
одному из своих заграничных корреспондентов, на пер­
вых же шагах пробуждалось сознание, что подобные за­
теи утопичны без коренной перестройки всего социаль­
ного фундамента империи.
Богатые возможности роста производительных сил,
153 разработка природных богатств страны, лежащих втуне,
развитие трудовой и творческой энергии населения, по­
давленной порабощенностыо масс и косной распущенно­
стью господствующего класса, представлялись благодар­
ной задачей «просвещенного» правительства, вооружен­
ного неограниченной властью для реорганизации сил
и средств страны на новых, более рациональных осно­
ваниях. Но русские деятели, мечтавшие о такой широ
кой творческой деятельности правительственной власти,
скоро излечились — на примере Екатерины Великой —
от наивной веры в «просвещенного» государя-философа,
благодетеля человечеству. Мысль таких людей, передо­
вых в правящей среде, пошла по пути конституционных
размышлений, близких к идеологии консерваторов-ан-
гломанов, но с иным, отчасти, уклоном в понимании
реальных задач преобразования. Это—люди более моло­
дого поколения, сверстники Александра, из среды кото­
рых составился и первый кружок его советников — зна­
менитый «негласный комитет» первых лет его правления.
«Класс, который в России должен всего более при­
влекать внимание, — пишет П. А. Строгонов по поводу
обсуждаемых в этом комитете преобразований, — крес­
тьяне; этот многочисленный класс состоит нз людей, ко­
торые в большей части одарены значительным разумом
и предприимчивым духом, но, связанные лишением прав
свободы и собственности, осуждены на прозябание и не
дают на пользу общества того вклада их труда, на ка­
кой каждый из них был бы способен; они лишены проч­
ного положения, лишены собственности». Так преобразо­
вательная мысль, в поисках выхода из тягостного бесси­
лия русских противоречий, неизбежно наталкивалась на
отрицание основ данного социального строя, на требова­
ние свободы труда и собственности — перехода к бур­
жуазному порядку, торжествовавшему свои победы в За­
падной Европе. Столь же неизбежно наталкивалась она
и на отрицание самодержавия, на требование перехода
к конституционному строю. Тот же Строгонов в той же
записке так рассуждает о конституции: «Конституция
определяет признание законом прав нации и формы, в ко­
торых она их осуществляет; чтобы, далее, обеспечить
прочность этих прав, должна существовать гарантия, что
сторонняя власть не сможет воспрепятствовать дейст­
вию этих прав; если такой гарантии не существует, утра­
чена будет цель этих прав, которая в том, чтобы препят­
154 ствовать принятию какой-либо правительственной меры
в противность подлинному народному интересу». Стар­
шему поколению так называемые «молодые друзья»
Александра казались слишком смелыми, так как шли,
по-видимому, дальше их в вопросах социальной рефор­
мы и ограничения самодержавия. Но только — по-види­
мому. И Строгонов основой русской «конституции»
признает установление сословных прав в 2 хартиях — жа­
лованных грамотах дворянству и городам, а сводит кон­
ституцию к охране приобретенных сословных прав уста­
новлением определенного и неизменного порядка издания
законов, который устранил бы всякую возможность про­
извола. Конечно, его мысль шире и идет дальше —
к определению и установлению сословных прав крестья­
нства, на помянутых началах свободы и собственности,
однако, с безнадежной осторожностью, так как задача
состоит, по его мнению, в том, чтобы достигнуть этой це­
ли «без потрясения, а без этого условия лучше ничего не
делать»; и поясняет: «Необходимо щадить владельцев,
довести их до цели рядом распоряжений, которые, не
раздражая их, произвели бы улучшение в положении
крестьянства и довели бы его с незаметной постепенно­
стью до намеченного результата». Такая безнадежная
связанность правящей среды с интересами господствую­
щего сословия делала ее беспомощной перед задачей
сколько-нибудь широких преобразований. Интересы,
с возможно широким удовлетворением которых были по
существу связаны весьма реальные потребности государ­
ственной жизни, — интересы торговли, промышленности
и просвещения, — имели лишь весьма ограниченную
и притом искаженную в условиях крепостного строя об­
щественную опору. Получался неисходный «ложный
круг»; задачи, представлявшиеся очередными и насущ­
ными, требовали перестройки социальной основы всего
государственного здания, а разрешимы были только на
обновленной, переродившейся в существенных интере­
сах своих общественной почве. Обычный парадокс кри­
тических периодов исторической жизни.
В такие моменты особым кредитом пользуется иллю­
зия всемогущества государственной власти. Недаром
Карамзин писал имп. Александру в известной своей ано­
нимной записке: «Народы всегда будут то, чем угодно
правительству, чтоб они были»; топорно и упрощенно он
выразил мысль XVIII в. — идею «просвещенного» абсо­
153 лютизма. Век «великих преобразователей», активной эко­
номической и просветительной политики, обслуживав­
шей подъем буржуазных сил и буржуазных форм обще­
ственных отношений, повсюду ставил монархическую
власть в противоречие с традициями безусловного клас­
сового господства дворянства, но нигде не довел этих
противоречий до полного разрыва с прошлым, до пол­
ного преображения всего строя без революционной
встряски. Покровительством развитию торговли и про­
мышленности правительственная власть вскармливала
в недрах старого режима новые общественные силы,
вводила в круг своих мероприятий элементы крестьян­
ской реформы, содействуя процессу приспособления по­
мещичьего землевладения к новым условиям торгового
обмена и производства, ускоряя этот процесс под дав­
лением государственных интересов, требовавших новой
социально-экономической базы для своего обеспечения.
В России эти внутренние противоречия старого режима
были вскрыты для правящей среды в Екатерининскую
эпоху. Сознательная продолжательница дел Петра Ве­
ликого, Екатерина капитулировала в своей политике пе­
ред дворянским засильем. Сын ее не хотел быть «дво­
рянским царем». Неумело и суетливо пытался он, в по­
рывах нервического личного деспотизма, пробить брешь
в крепости дворянских привилегий, свод которых дворя­
не зачисляли в состав «основных» законов империи, про­
бовал властно вмешаться в отношения помещиков
к крестьянам, всех сравнять в одинаковом бесправии пе­
ред своей самодержавной властью, по формуле: «У меня
велик только тот, с кем я говорю и пока с ним говорю».
Этот «принцип» (а это был принцип) нашел яркое вы­
ражение в уродливых и жестоких формах гатчинской во­
инской дисциплины, которую Павел пытался распрост­
ранить и на двор свой, и на весь быт Петербурга, и, по
возможности, на всю свою империю. Его планы государ­
ственного преобразования проникнуты крайней напря­
женностью державного своевластия, не связанного обя­
зательными формальностями и действующего через
рабски послушных доверенных лиц, по своей царской ми­
лости и царской справедливости, по личному усмотрению
венценосца. От подчиненных властей Павел требует
строгого исполнения законов, но сведенных к «высочай­
шим повелениям» и зависимым от перебоев личного на­
строения властителя. Милитаризируя и придворный быт,
156 и все управление, Павел в новой форме воскрешал ста­
родавнее, средневековое, личное, вотчинное властвова­
ние; оно лишь обострено слиянием с военным командо­
ванием по прусскому образцу. Недаром Павел в конце
концов увлекся Наполеоном, с которым готов был раз­
делить власть над Европой: ему Наполеон был понятен,
как правитель, утверждавший, что «править надо в бот­
фортах». Многое в личности и действиях Павла может
быть предметом индивидуальной патологии. Но общее
содержание его правительственной деятельности ярко
отразило парадоксальность положения русской импера­
торской власти к исходу XVIII в. Попытка выйти из по­
ложения, при котором «дворянство через правительство
управляло страной», расшатывала социальные корни
самодержавия, не давая ему другой общественной опо­
ры. Увлечение его своим самодовлеющим значением об­
острено и омрачено свежей памятью о ряде дворцовых
переворотов, когда престол стал игрушкой гвардейских
сил дворянства. Для Павла «основные» законы империи
сводились к закону о престолонаследии и положению об
императорской фамилии. Самодержавие выступило при
нем в полном обнажении своей сущности, несовместимой
ни принципиально, ни практически с утопией «истинной
монархии», примиряющей монархический абсолютизм
с кое-какими конституционными гарантиями правового
государства.
Дворянский конституционализм на рубеже XVIII—
XIX вв. не шел дальше осторожного упорядочения дея­
тельности верховной власти установлением некоторых
гарантий законности ее действий. Его предпосылкой бы­
ло сохранение всей полноты государственного абсолю­
тизма в руках монарха и высших правительственных уч­
реждений, сопричастных делу законодательства и вер­
ховного управления. Сперанский метко вскрыл коренное
противоречие этой мысли в проекте 1803 г., определив
задачу преобразования как сохранение самодержавия,
только прикрытого формами, относящимися к иному,
т. е. конституционному, порядку. Мотивы, которые вели
политическую мысль этих поколений, заработавшую по-
новому под влиянием знакомства с западными теориями
и западной практикой, к такому уклончивому результа­
ту, были различны у разных групп. Острая память о не­
давно пережитой пугачевщине побуждала к усилению
центральной власти и ее полицейско-административныж
157 сил как опоры помещичьего господства и того процесса
закрепощения масс по окраинным областям, который
был реальной основой всего государственного строитель­
ства империи. С другой стороны, брожение преобразова­
тельных идей в правящей среде вызывало в одних груп­
пах стремление связать верховную власть «основными»
законами дворянского господства, а в других — органи­
зовать ее работу, не оставляя ее самостоятельности в де­
ле необходимых преобразований, вне тормозов дворян­
ского консерватизма, но в то же время с гарантией
умеренности и постепенности реформ, чтобы избежать
«потрясения» и охранить интересы землевладельческого
класса. Дальше этих оттенков не шли разногласия
в среде влиятельных групп начала XIX в., нашедшие
наиболее яркое выражение в борьбе между старшим по­
колением вельможных сенаторов и «негласным комите­
том» молодых друзей — советников Александра I за пер­
вые годы его правления. В лице имп. Павла державная
власть резко противопоставила всем подобным тенден­
циям утверждение своей «абсолютности» и ищет опоры
в безусловной покорности бюрократических органов
управления и безгласной, дисциплинированной в суровой
муштровке воинской силе.
Павел погиб 11 марта 1801 г. под ударами придвор­
ной и гвардейской среды, раздраженной не только его
личным самодурством, но и порывистыми проявлениями
его власти в делах внутренней и внешней политики, кото­
рые грозили серьезной опасностью существенным инте­
ресам господствующего класса. На престол вступил
молодой император, воспитанный в самой гуще накопив­
шихся противоречий, под перекрестным действием раз­
нородных течений и влияний. Он получил весьма слож­
ное наследство как во внутренних отношениях правящей
среды, так и в общем состоянии государственных дел
и в международном положении России.