Наполеон, заново переживая былые деяния свои на
глухом островке в дальних водах Атлантики, подвел им
итог в широкой мысли о будущих судьбах Европы.
Его целью, так пояснял он своему секретарю Лас-Ка-
зесу, было сконцентрировать народные массы Европы,
искусственно разделенные на множество политических
единиц, и составить из крупных наций европейскую фе­
дерацию, с общим конгрессом, по американскому об­
разцу или по типу древнегреческой амфиктионии, для
решения общих дел и охраны общего благосостояния.
229 Эта европейская федерация была бы объединена не
только внешними, политическими связями, но также
«единством кодексов, принципов, воззрений, чувств и
интересов», единством правового строя и духовной куль­
туры. Он высказывал при этом уверенность, что рано
или поздно такая организация Европы возникнет «си­
лой обстоятельств». «Толчок дан, — говорил он, — и я
не думаю, чтобы после моего падения и крушения моей
системы могло существовать иное равновесие Европы
вне концентрации и конфедерации крупных наций».
А Чарторыйский еще в 1806 г. характеризовал полити­
ческие планы Наполеона как «федеративную систему,
сторонником которой он себя провозглашает с некото­
рых пор и которая превращает его союзников в васса­
лов Франции, так что образует одну огромную импе­
рию, будущие размеры которой никто не в состоянии
пока определить». Эта «великая федерация» под воен­
ной диктатурой Бонапарта должна была получить проч­
ную спайку однообразной организацией управления,
господством эгалитарно-индивидуалистического права
французского гражданского кодекса, единством эконо­
мической политики в пределах континентальной системы
и повсеместным распространением рационального про­
свещения французского типа. В характерном для него
сознании своей зависимости от хода самой жизни и со­
здаваемой ею «конъюнктуры обстоятельств», которую
было бы безумно «скручивать» (tordre) применительно
к построенной системе, Наполеон переживал свои
стремления как отклик деятельной воли на объектив­
ное течение событий, свои планы, как осмысление его
основных тенденций. Быть может, дальнозоркий видел
слишком даль будущего, быть может, утопичной была
не эта отдаленная перспектива. Но несомненной утопи­
ей было представление о путях и средствах достижения
конечной цели, о ее близости и о тех основах, на кото­
рых ему мыслилась «европейская федерация». На деле
это была федерация под диктатурой, административное,
экономическое, культурное объединение под господст­
вом — французских властей, интересов французской
промышленности и торговли, даже французской школь­
ной системы и французской цензуры.
Наполеон сильно преувеличивал устойчивость зало­
женных им основ. Не он, впрочем, один. Широкие об­
щественные круги и выдающиеся общественные деяте­
230 ли ожидали всеобъемлющего преобразования европей­
ской политической системы, прочных гарантий общего
мира, — чуть не «возвращения золотого века», по иро­
ническому замечанию цинично-умного Фридриха Гент-
ца, меттерниховского сотрудника по части сокрушения
таких иллюзий. Однако и Гентц полагал, что постанов­
ления Венского конгресса имеют значение для подго­
товки мира к более совершенной политической органи­
зации.
Венский конгресс принес много разочарований.
9 июля 1815 г. подписан его заключительный акт, кото­
рым закреплены разные реставрации и переделы, плод
деловых соглашений между великими державами, бес­
принципные итоги «трезвой» политики, одинаково сво­
бодной и от романтического увлечения феодальной
стариной, и от новых идей политического либерализма
или национальных самоопределений.
Александр не мог принять Венских трактатов за
подлинную основу нового устройства Европы. Это для
него — только внешние, условные соглашения. Он ищет,
по-своему, пути к устойчивому объединению Европы —
на иных, однако, основах, чем те, какие рисовались во­
ображению Наполеона. Те, французские основы, насле­
дие революции и орудие Наполеона, сулят миру новые
потрясения и должны быть подавлены. Союз великих
держав скрепляется заново парижским договором 20
ноября 1815 г. для этой цели. Дело коалиции еще не ис­
черпано, так как, по мысли этого трактата, «пагубные
революционные правила, кои способствовали успеху
в последней преступной узурпации, могут снова под
другим видом возмутить спокойствие Франции, а через
то угрожать и спокойствию прочих держав»; поэтому
четыре коалиционные державы решили не только немед­
ленно условиться о мерах для охраны «общего спокой­
ствия Европы», но и согласились возобновлять в опре­
деленные сроки совещания или самих государей, или
полномочных министров о «важнейших общих интере­
сах» и мерах, какие признаны будут нужными для «ох­
раны спокойствия и благоденствия народов и мира
всей Европы». Франция взята была под строгий и бди­
тельный надзор. Оккупационная армия держала ее под
стражей, конференция иностранных послов в Париже
следила за действиями правительства Людовика XVIII
и ходом французской общественной жизни, обращалась
231 км
к его министрам с советами и указаниями, настойчиво
п требовательно. Задача была в том, чтобы укрепить
во Франции «порядок», обеспеченный строем конститу­
ционной монархии. Для Александра тут — испытание
консервативной силы законно-свободных учреждений:
сдержать обе крайности — разгул реакции и новый
взрыв революции, — наладить мирное существование
буржуазной монархии, такова программа. Александр
хотел бы придать ей общий, европейский характер, зна­
чение основы для замирения взбаламученных нацио­
нальных и социальных страстей. Проявления резкой,
непримиримой реакции, которые все нарастают и во
Франции, и в других странах, представляются ему не
менее опасными для мира всего мира, чем выступление
революционных сил. Он ищет компромисса в умерен­
ном монархическом либерализме «октроированной»
хартии, в половинчатом конституционализме, понятом
как прием монархического управления.
К этому времени слагается у Александра свое осо­
бое представление и о той духовной основе, которая
долл<на сменить традиции Великой революции иной
культурной атмосферой, иным мировоззрением, господ­
ство которого обеспечит мирное и властям покорное со­
стояние общества. Буржуазный либерализм сходился
с реакционным клерикализмом в отрицании принципов
революции, хотя и по разным основаниям. Если для
де Местра в этих принципах проявляется дух сатанин­
ский, то для Бентама они — ложные выводы из оши­
бочных предпосылок. Но не эти отрицания — роман­
ские и английские — дали новую опору идеологии Алек­
сандра, а немецкий романтизм в его политическом
применении, в том возрождении средневековых понятий
о государстве, которое, несколько позднее, нашло себе
законченное выражение в политических теориях Луд­
вига Галлера и Адама Мюллера. Еще ранее союзного
трактата — именно в сентябре 1815 г. — Александр
подписал вместе с австрийским императором и прус­
ским королем знаменитый «Акт Священного союза».
Этот акт выражал «непоколебимую решимость» участ­
ников союза руководствоваться в управлении государ­
ствами и в международных отношениях — заповедями
святой веры, «вечным законом Бога Спасителя», так
как применение этих заповедей отнюдь не должно ог­
раничиваться частною жизнью, а, напротив, должны они
232 ■гг
«Непосредственно управлять волею царей» и всеми их
Лічіннями. Таков принцип, в котором — единственное
средство утвердить «человеческие постановления» на
прочном основании и «восполнить их несовершенства».
Примкнувшие к союзу монархи будут впредь «соедине­
ны узами действительного и неразрывного братства»,
признавая себя «как бы единоземцами», а своих под­
данных — «как бы членами единого народа христиан­
ского». А внутри своих владений государи будут уп­
равлять «подданными и войсками своими», как «отцы
семейств». А этим подвластным, так характерно поде­
ленным на подданных и армию, рекомендуется «с неж-
нсіішим попечением» одно: «Со дня на день утверждать­
ся в правилах и деятельном исполнении обязанностей»;
деятельно упражняться в исполнении обязанностей,
♦ преподанных Божественным Спасителем», чтобы на­
слаждаться миром, который создается доброй совестью
и один только прочен.
Этот акт вызвал своим странным стилем и необыч­
ным содержанием немало недоумений. Кто отнесся к
нему как к бессодержательной болтовне (таково было
первое впечатление, например, Меттерниха), а кто —
и с большой опаской. В ном увидали попытку возро­
дить старинную идою союза всех сил христианской Ев-
роїи.і против мусульманского Востока, прямую угрозу
‘Гурпии, і ем более что Александр возбуждал на Венс­
ким к <пгроесс вопрос о вмешательстве европейских дер­
жан па защиту христианских подданных султана, осо­
бенно сербов, от «турецких зверств» во имя «священно­
го закона» — этого палладиума политического порядка,
по имя которого «вожди европейской семьи» постано­
вили отмену торговли неграми и борьбу с нею всеми
международными силами. Пришлось Александру офи­
циально разъяснять, что акт Священного союза чужд
агрессивных задач. Ближе к реальному содержанию
этого акта было опасение, что в нем звучит прямая уг­
роза для стремления народов к национальному самооп­
ределению, так жестоко поруганному в постановлениях
Венского конгресса, и для всяких порывов к политиче­
ской свободе, которым тут противопоставлялась пат­
риархальная власть монархов. Действительно, отрица­
ние национального принципа выдержано тут весьма оп­
ределенно: акт Священного союза знает только одну
нацию — «христианскую», он по идее своей космополи-
233 тичен на религиозной основе. Столь же определенно
отрицание общественной самодеятельности и полити­
ческой активности населения: в составе «христианской»
нации он видит только носителей власти и их поддан­
ных, вне «частной жизни» признает только «волю ца­
рей».
Акт Священного союза написан рукою Александра
и получил некоторое значение только благодаря ему,
как его личное дело. Поэтому естественно, что и объяс­
нить этот акт пытаются из личных настроений Александ­
ра, причем его содержание представляется обычно
настолько противоречащим всему воспитанию Александ­
ра и всему его мировоззрению молодых лет, что тут на­
ходят черты какого-то перелома во всей его психике.
.Чтобы иметь какой-нибудь опорный пункт при решении
вопроса о том, как это воспитанник Лагарпа стал «ми­
стиком», приводят рассказ о том, что осенью 1812 г.
императрица Елизавета Алексеевна впервые дала ему
в руки Библию, в текстах которой он стал искать уте­
шения от тяжелых переживаний, особое значение при­
дают его мистическому флирту с баронессой Крюднер,
которая выступает его нимфой Эгерией, вдохновитель­
ницей Священного союза и т. п. Во всем этом много лю­
бопытного для подробной личной биографии Александ­
ра. Но типические черты его деятельности и его воз­
зрений едва ли выяснимы анекдотическим методом,
а натура Александра, способная к большим колебани­
ям, едва ли обладала тою мощною цельностью пережи­
ваний и глубиной увлечений, какая необходима, как
психологическая предпосылка, для внезапных и потря­
сающих коренных перерождений всего мировоззрения
и мироощущения. Во всяком случае, исторически суще­
ственно отметить прецеденты той идеологи — церковно­
политической и теоретической, — которая отразилась
в акте Священного союза. А таких прецедентов было
немало и на русской почве. Их влияние подготовило
Александра к тому направлению мысли, которое офор­
милось в нем под воздействием немецкой реакционно-
пиетической атмосферы, столь сильной в близком ему
Берлине.
Не следует, прежде всего, упускать из виду, что акт
Священного союза был политическим манифестом и
что Александр был, прежде всего, политиком, чьи рели­
гиозные «искания» неотделимы от политических планов.
234 Пссь так называемый «мистицизм» Александра ело*
жился в обстановке сложной политической борьбы,
и, каковы бы ни были его личные, интимные пережива­
ния, их направление и результаты определялись, по су­
ществу, условиями политического момента, которыми
ему необходимо было овладеть.
Представление о религии как одном из орудий вла­
ствования над общественной массой, о церковной орга­
низации как органе государства в управлении страной
унаследовано им от XVIII в. Такое назначение церкви
в государстве получило твердую постановку в синодаль­
ной реформе Петра Великого, который, в значительной
мере под прямым влиянием протестантских воззрений
на роль светской власти в религиозном быту населения,
окончательно ввел церковное управление в ряд прави­
тельственных учреждений империи. А эта петровская
церковная реформа получила полное свое развитие имен­
но в начале царствования Александра I, с тех пор как
он назначил своего статс-секретаря кн. А. Н. Голицына
на должность синодального обер-прокурора и сделал
его своим докладчиком по церковным делам. «Царский
наперсник» — вопияли тогда церковные иерархи —
стал править всеми делами церкви, и «все утихло, а дух
монарха водворится в Синоде». Александр обсуждал
с Голицыным и Сперанским планы коренных преобразо­
ваний н русской церкви, с целью поднять положение
белого духовенства, освободить его от зависимости по
отношению к прихожанам, поднять его материальное
обеспечение и уровень его образования. Реформа
духовных училищ проведена Голицыным и Сперанским
вне влияния Синода, а заведование ими возложено на
особую комиссию; состав самого Синода определялся
очередными вызовами архиереев, по представлениям
обер-прокурора, т. е. в полной зависимости от него.
Бюрократизация церковного управления захватила не
только «ведомство православной церкви», но также «ино-
славных» — с учреждением в 1810 г. главного управ­
ления духовных дел иностранных исповеданий, под ве­
дением того же обер-прокурора. Это делало его органом
государственного управления не только господству­
ющей церковью, русской и православной, но религиоз­
ным бытом населения вообще. Так еще в первой поло­
вине царствования Александра были заложены основы
всей его дальнейшей церковной политики. Принцип
235 этой политики — вероисповедный индифферентизм госу­
дарства. Его крайним организационным выражением
явилось учреждение в 1817 г. министерства духовных
дел и народного просвещения (в соответствии такому
же министерству царства Польского), первый департа­
мент которого делился на 4 отделения: 1) по делам
греко-российского исповедания, 2) по делам исповеда­
ний римско-католического, греко-униатского и армяно-
григорианского, 3) по делам всех протестантских испо­
веданий и 4) по делам еврейским, магометанским и всех
прочих нехристианских религий.
Вероисповедный индифферентизм был, прежде все­
го, принципом полицейского государства. Власти прос­
вещенного абсолютизма, подчиняя себе организацию
всего быта подчиненного населения, в частности и на­
родного просвещения, видели в разноголосице испове­
даний лишь досадное препятствие для планомерного
воспитания общества, согласно своим предначертани­
ям, а в их суетливых раздорах — ненужное и вредное
нарушение общего успокоения на полной покорности
государству. Но дело не только в этом. В духовной
культуре русского общества накопилось к началу XIX в.
немало веяний, которые вели к тому же результату. Ра­
ционализм с его учением о «естественной» религии,
единой, в основе, для всего человечества, и с его преодо­
лением теизма в пользу отвлеченного философского де­
изма сходился с реакцией в пользу прав «чувства и ве­
ры» и с масонством, искавшим самоусовершенствова­
ния «на стезях христианского нравоучения», но при
освобождении людей «от предрассудков их родины и ре­
лигиозных заблуждений их предков», от фанатизма и
суеверия, от всех причин международной вражды, ка­
кие мешают слиянию человечества в «одно семейство
братьев, связанных узами любви, познания и труда».
Александр вырос в атмосфере не только екатеринин­
ского двора, вольнодумного и рационалистического, но
и гатчинского дворца, с его симпатиями к масонству,
его немецкой, не чуждой пиетизма закваской. Его друг
А. Н. Голицын, ставший из светского вольнодумца ре­
лигиозным человеком в годы своего обер-прокурорства,
однако, не втянулся в православную церковность, но
признавал, что все исповедания, все религии и секты —
«явления одного и того же духа Христова».
Характер того религиозного просвещения, которое
236 Александр готов был признать основой желательной
л.пн него общественности, хорошо выражало «Библей­
ское общество» — международная организация для
рпопространения Священного Писания. В январе 1813 г.
отделение этого общества открыто в Петербурге и затем
развернуло свою деятельность по провинции. Показа­
тельны для него и состав первого собрания, и определе­
ние его назначения. Для общего религиозно-просвети­
тельного дела сошлись в доме А. Н. Голицына: два
православных иерарха, ректор духовной академии, ду­
ховный цензор, католический митрополит, три пастора
п несколько светских лиц, а задачу свою — распростра­
нение Библии — они поясняли тем, что в чтении этого
Священного Писания «подданные научаются познавать
свои обязанности к Богу, государю и ближнему, а мир
и любовь царствуют тогда между вышними и нижними».
Это не было списано с акта Священного союза, а ему
предшествовало почти на год.
Существенно также вспомнить, что сохранился до­
кумент, собственноручно писанный Александром еще
в 1812 г., если не ранее, свидетельствующий о весьма от­
четливом и продуманном его знакомстве с мистической
литературой. Это — записка «О мистической словесно­
сти», составленная им для сестры, Екатерины Павловны.
Тут писания мистиков, литература «внутренней церк­
ви», распределены на три разряда, по степени переве­
са и них «отвлеченных теорий» или практического нра­
воучения, с решительным предпочтением тех, которые,
не предаваясь никаким теориям, занимаются единствен­
но «нравственным образованием». Явно, что Александр
немного нового мог узнать из общения с баронессой
Крюденер и другими адептами мистических учений.
Он вступил в 1813 г. на европейскую сцену с достаточно
определенным отношением к тем религиозным течениям,
какие его там встретили. Где же источник такой осве­
домленности Александра в мистической литературе?
Вспомним, что это — та самая литература, изучением
которой занят с 1804 по 1810 г. Сперанский, пользуясь
библиографическими указаниями Лабзина, притом
в тех же французских переводах, какие известны Алек­
сандру. Вспомним, что это — годы близости Александ­
ра со Сперанским, их долгие беседы над прочитанными
книгами, и трудно будет допустить, чтобы такое совпа­
дение было случайным. Самое отношение записки Алек­
237 сандра к разным авторам-мистикам с уклоном от под­
линного мистицизма к практическому нравоучению, как
и методичность классификации, живо напоминает мане­
ру Сперанского, тот рационализм, ту систематичность
и ту логическую отчетливость, которые он вносил всю­
ду, в том числе и в свои занятия мистической литерату­
рой. Не мистика, в точном смысле, привлекала обоих,
а религиозно-нравственная основа этой литературы,
причем Сперанский, прочитав в ссылке акт Священного
союза, узнал в нем осуществление своего давнего «ме­
чтания о возможности усовершенствования правитель­
ства и о приложении учения Богочеловека к делам об­
щества», мечтания, эпоху приложения которой он счи­
тал «еще всегда отдаленной!» *.
Подчиняя крепче прежнего русскую церковь своей
правительственной власти и сооружая в то же время
широкую систему правительственных учебных заведе­
ний, Александр приобретал два крупнейших орудия для
укрепления ^одной из основ «силы правительства» —
воспитания «в своих видах» русского общества. В эпоху
первых своих исканий на путях к широким преобразова­
ниям он увлекся было пропагандой тех либеральных
идей, какими сам был занят, но разочарование в воз­
можности разыграть роль самодержца-благодетеля,
который ведет подвластное население к общему благу
по своей мысли, при сознательном сочувствии поддан­
ных, пробудило иные инстинкты самодержца, стремле­
ние к переработке общественных воззрений и настрое­
ний, «согласно с видами правительства», принимает
совсем иной уклад. К вольнодумному рационализму
XVIII в. Александр усвоил и сохранил отрицательное
отношение с юных лет, с ним он связывал ту распущен­
ность, которую так жестко осуждал в екатерининском
обществе. Это суждение он сохраняет и позднее, по ад­
ресу русского высшего дворянства. «К сожалению, —
говорил он в 1812 г., — лишь немногие из окружающих
меня лиц получили надлежащее воспитание и отлича­
ются твердыми правилами, двор моей бабки испортил
воспитание во всей империи, ограничив его изучением
французского языка, французского ветрогонства и по-
1 Ср. мою статью: Идеология Священного союза//Анналы. Пб„ 1923. № 3.
С. 72—81. В письме к Р. А. Кошелеву, масону, Александр упоминает (в ян­
варе 1813 г.), что он уже несколько лет ищет пути, на который всту­
пил, и их сдуховные» беседы относятся, по меньшей мере, к началу 1811 г.
238 ■
I I – к ов и, в особенности, азартных игр». Светская дво­
рянская культура, русско-французская, представлялась
ему в лучшем случае пустой, в худшем — опасной и в
обоих — развращенной до корня. Но не менее чужд ему
русский консерватизм — националистический, дворянс­
кий, православно-церковный, как и на Западе ему чуж-
дм реакционный аристократизм и католический клери­
кализм роялистских кругов Парижа и Вены. Зато креп­
ки его прусские симпатии — в прусской дисциплине,
г аполитизме пиетистических кругов немецкого мещан­
ства, в монархизме протестантского юнкерства находит
он отражение тех устоев «порядка» и «мирного благопо­
лучия», каких ищет.
Два течения в германском протестантизме привлек­
ли сочувственное внимание Александра, как пригодные
для идеологического увенчания и практического укреп­
ления возводимой им политической системы: разложе­
ние догматики и подчинение религиозной общественнос­
ти светским властям. Корни обоих исконные — в самой
сущности Реформации XVI в. Протестантский идеал
субъективной религиозности искал у светской власти
защиты от деспотизма духовной иерархии, какой бы то
пи было, что неотделимо от падения силы авторитетной
догмы. В развитии сектантства — естественного продук­
та Реформации — разлагалось значение церкви как об­
щественной и политической силы, разлагалась и ее иде­
ология, иоилощенная в догматах и в организованном
культе. Протестантские круги отдавали «епископскую»
класть в руки светского государства, в расчете купить
на эту цену полную веротерпимость при равнодушии
власти к различиям исповеданий. От христианской ре­
лигии оставался только «закон Христов» — стремление
жить по нравственным заповедям Евангелия, без всяко­
го противопоставления церковной общественности свет­
скому государству. А такой скромной (в политическом
смысле) религиозностью государственная власть весь­
ма даже дорожила, как надежным средством против
распространения революционных идей и настроений.
Благочестие — залог законопослушности, а неверие,
по отзыву Александра, — «величайшее зло, которым
надо заняться», чтобы его искоренить.
Акт Священного союза не был случайным явлением,
которое было бы вызвано теми или иными личными пе­
реживаниями Александра или сторонними влияниями на
239 него. Идеология этого акта была подготовлена опреде­
ленными течениями мысли на русской почве и в то же
время имела опору в традициях и отношениях немецко­
го культурного мира, с которым Александр вошел в тес­
ное общение. Она указывала ему ту общественно-пси­
хологическую почву, на которой, будь она реальна, он
мог бы осуществить свои политические планы. Она со­
блазняла его своей мнимой широтой, соответствующей
размаху его интернациональных планов, и своей гаран­
тией политической благонадежности общественной мас­
сы. Де Местр передает свою беседу с Александром по
поводу «христианской конвенции», как он называет акт
Священного союза, вскоре после его появления. Он
спросил Александра, не добивается ли тот «смешения
всех вероисповеданий»? И получил такой ответ:
«В христианстве есть нечто более важное, чем все веро­
исповедные различия (и в то же время он поднял руку
и обвел ею кругом, словно строил собор всеобщей церк­
ви): вот вечное. Начнемте преследовать неверие,
вот — в чем величайшее зло, которым надо заняться.
Проповедуем Евангелие, это довольно великое дело.
Я вполне надеюсь, что когда-нибудь все вероисповеда­
ния соединятся, я считаю это вполне возможным, но
время еще не пришло». Такова «химера», по выраже­
нию де Местра, которая должна была лечь в основу
братского единения всех правительств и покорных им
смиренномудрых народов в Священном союзе.
Александр пытался сделать идеологию Священного
союза принципиальной основой «европейской федера­
ции». Все христианские правительства Европы были
призваны присоединиться к «христианской конвенции».
Дело не вполне удалось. Правитель Англии, принц-ре­
гент, уклонился от официального признания акта, ссы­
лаясь на неодолимые конституционные препятствия, на
невозможность представить подобный акт парламенту,
и ограничился личным письмом, в котором выражал
готовность содействовать влиянию христианских истин
на утверждение мира и благоденствия народов. Рим­
ский папа, глава католической церкви, также отклонил
приглашение примкнуть к Священному союзу. В Риме
теократическая окраска «христианской конвенции» не
могла не вызвать возмущения, как попытка Александра
выступить в роли главы (хотя бы и не единоличного, а
триединого) и руководителя христианского мира от име­
240 ни божественного провидения, да еще на некатоличе­
ской религиозной основе. Недаром представитель
папского престола на Венском конгрессе, кардинал Кон-
сальви, заявил, при заключении конгресса, торжествен­
ный протест против отказа держав восстановить тра­
диционный «центр политического объединения» Ев­
ропы — католическую Священную Римскую империю.
В скором времени римская курия еще яснее убедилась,
насколько политика Александра, построенная на нача­
лах подчинения церкви государству и превращения ре­
лигии в орудие политической дисциплины, противоре­
чит принципам и интересам католической церкви: на
возражения папы против его церковно-административ­
ных мероприятий по управлению «иностранными испо­
веданиями» в России Александр ответил в личном пись­
ме к Пию VII указанием на свою твердую решимость
устранить всякое вмешательство в эти вопросы со сто­
роны власти, «не совместимой с системой покровитель­
ства, единения и братства, под знаменем которой мир­
но существуют все христианские церкви на всем про­
странстве России».
«Императором Европы» прозвали Александра патри­
отически настроенные русские люди с укоризной за то,
что он поглощен в годы «эпохи конгрессов» европей­
скими делами, фактически отстранившись от прямого
управления Россией, которое оставил на Комитете ми­
нистров под руководством Аракчеева. А сам Александр,
на широкой европейской арене, ищет применения своих
планов переустройства Европы на им намеченных осно­
вах, чтобы затем вернуться к преобразованию своей
империи на тех же началах, которые казались ему га­
рантией мира, гражданского и международного. Наме­
тив содержание своей политической и духовно-куль­
турной программы в акте Священного союза и пытаясь
придать ей значение международной, общепринятой ди­
рективы, он не считает ее реакционной, так как обма­
нывает себя мыслью, что она согласима с господством
умеренного конституционализма как формы сотрудни­
чества сильной монархической власти, патриархальной
по духу и либеральной по приемам, с народным пред­
ставительством благодарного и скромного в своем
благонамеренном благочестии населения. Он как бы
предвосхищает сентиментальную формулу славянофи­
лов о единении царя с народом при разделе между ни-
16-482 241 ми функций: царю — сила власти, народу — сила мне­
ния. То же начало единодушия и мирного единения
стремится Александр провести в организации европей­
ских международных отношений.
Тут мысль его в том, чтобы расширить и упрочить
организацию союзной власти, намеченную Парижским
союзным трактатом от 20 ноября 1815 г., до размеров
и устойчивости органа международной федерации ей*
ропейских держав. Предположенные там периодические
конгрессы должны принять в свой состав представите­
лей всех держав «христианской Европы» и получить
широкую компетенцию в улаживании и предотвращении
международных конфликтов, в борьбе с непорядками
и бедствиями международного значения, а их совеща­
ния должны стать средством объединения внутренней
политики всех государств на общих началах Священно­
го союза. Властная гегемония четырех коалиционных
держав должна перейти в «братский и христианский
союз» всех. Гегемония сильных не может дать прочную
гарантию общего мира. Она навлекает упрек в новом
захвате «всемирного владычества» союзом четырех
держав и рискует повторить историю Наполеона, с од-‘
ной стороны, и освободительных войн и национальных
восстаний — с другой, когда государства, оставшиеся
вне этого союза, заключат для самозащиты новую коа­
лицию. Общему миру грозят две опасности: революция
и насилие завоевателей. Это, по пониманию Александ­
ра и советников, разрабатывавших его мысли (теперь
эта роль выпала на долю преимущественно Поццо ди
Борго), две родственных силы: «Ведь каждая револю­
ция, — рассуждают они, — будучи олицетворенною,
есть не что иное, как завоеватель, посягающий на закон­
ную собственность и право, государи-завоеватели, равным
образом, — не более не менее как революция, покрытая
королевскою мантиею». Александр, в увлечении паци­
фистской своей мечтой о всеобщем умиротворении,
ставит за одну скобку и революцию, и реакцию, и между­
народные захваты, ведущие к борьбе коалиций. Обще­
му спокойствию Европы угрожают опасности от рево­
люционеров и от самих правительств, поскольку они
держатся прежней политики — произвола во внутрен­
нем управлении и сепаратных союзов в международ­
ных отношениях. Такую теорию всеобщего мира внесло
русское правительство па первый же европейский кон-
242 гросс (в Аахене, осенью 1818 г.). Тут представители
России отстаивали идею «всеобщего союза», который
лмменил бы союз четырех, и «всеобщей гарантии» уста­
новленного в Европе порядка. Тут и потерпела свое
первое и решительное крушение излюбленная утопия
Александра. «Союз» был только тем расширен, что в не­
го была официально включена Франция: тетрархия
стала пентархией, и только. Да и то весьма условно:
недоверие к прочности бурбонского режима и опасение
перед возможностью новых взрывов французской рево­
люционной и национальной энергии побудили 4 держа­
ны «секретно» подтвердить свой особый союз 1815 г.
«на случай войны с Францией». Весьма платоническим,
как показал дальнейший ход событий, оказалось про­
веденное Россией постановление конгресса, ограничи­
вавшее международный деспотизм пентархии, о том,
что вопросы, касающиеся других держав, стоящих вне
основного союза, могут быть поставлены на обсуждение
конгресса не иначе как по формально заявленному же­
ланию их самих и при их участии. Александр видел
п этом шаг к утверждению за конгрессами значения
высшего учреждения, направляющего ход мировых
отношений к охране «порядка и справедливости» в миро­
вом масштабе, притом без нарушения «законного су­
веренитета» каждой страны, без насильственной интер­
венции в ее дела. Но чем шире развертывалась пробле­
ма организации солидарности, тем острее и резче
выступали конкретные антагонизмы. В поддержке Рос­
сией самостоятельности и прав внесоюзных держав
другие, а прежде всего Австрия и Англия, Меттерних
и Кэстлри, видели ее стремление сохранить и усилить
свое международное влияние за счет остальных «вели­
ких держав» и проявление традиционной ее политики —
поддерживать мелкие германские государства против
Австрии и Пруссии, объединять морские державы про­
тив английского морского господства. Так русский про­
ект образования международной морской силы для си­
стематической борьбы против торговли неграми и
пиратства — сорван возражениями английского прави­
тельства, зато английский проект вмешательства дер­
жав в борьбу Испании с восставшими колониями и ее
умиротворения путем посредничества — сорван возра­
жениями России и Франции, из опасения усилить то
английское влияние и в колониях, и в Испании, с кото­
16* 243 рым их дипломатия и так неустанно боролась, по мере
сил, хотя и с малым успехом. И в ряде вопросов выяв­
лялась нараставшая противоположность между рус­
ской и австрийской, русской и английской политикой.
Однако не только разрозненность и соперничество вели­
кодержавных интересов членов союза подрывали и раз­
лагали намеченную было «федеративную солидарность».
Глубже и грознее была другая опасность для пацифи­
стской утопии Александра. Общий мир, говорил один из
русских дипломатов, нуждается в опекающей его силе;
если не допустить, чтобы этой силой стала демократия,
надо взять ее в руки великих держав. Тщетной и бес­
сильной была попытка Александра разрешить неразре­
шимую задачу: вырвать знамя «свободы, права и спра­
ведливости» у сил революционных, сохранить абсолю­
тизм, облекши его господство в формы законности,
избежать реакции, подавляя самочинные проявления
общественного движения. Неустойчивой оказывалась но­
вая система международных отношений из-за не разре­
шенных, а только прикрытых ею державных антагониз­
мов, но она поддерживалась не столько потребностью
сохранить внешний мир после стольких лет изнуритель­
ных войн, сколько страхом власть имущих перед смя­
тым временно, но не угасшим стремлением обществен­
ных сил к свободной самодеятельности. В Англии,
стране относительно зрелого промышленного капита­
лизма и нараставшего рабочего движения, парламен­
тарный строй государственной власти обеспечивал бур­
жуазии иные пути к завершению своего преобладания
над пережитками феодально-аристократических сил; ее
представитель Кэстлри возражал против рискованной
политики союза правительств для подавления народов,
и Меттерних вынужден убедиться, что нечего рассчи­
тывать на участие в активной реакции власти, «столь
связанной в своих формах», как английское правитель­
ство. На континенте — дело иное. Тут далеко не закон­
ченной оказывалась борьба буржуазного либерализма
против сил «старого порядка», которые не только упор­
но отстаивали свои расшатанные, но еще крепкие
позиции, но и стремились, в союзе с монархической вла­
стью, вернуть утраченное господство. Из государствен­
ных деятелей того времени Меттерних всего ярче ощу­
щал подъем революционной волны. Революционный
порядок во Франции сломлен коалицией и Реставраци- см, но революционный дух лишь усилился, нарастает
и распространяется все шире и шире. В борьбе с ним
сложилось своеобразное воззрение Меттерниха на всю
политическую и общественную жизнь как на арену
борьбы двух начал — положительного и отрицательного,
охранительного и разрушительного. Подавлять всеми
доступными средствами движение, рвущееся к новому,
неизвестному, и охранять, по мере сил, существующий
строй — вот и вся программа Меттерниха. Подводя итог
своему житейскому опыту, он чувствует себя «подобно
человеку, который уцелел бы, стоя на острове во время
всемирного потопа»: вся его работа только в том, чтобы
«класть камень на камень и, где можно, стать еще вы­
ше», отдалить роковой момент, когда подъем жизненных
волн, ему чуждых, захлестнет последнее убежище, вы­
рвет из-под ног последнюю почву. Компромиссы Алек­
сандра казались ему смешными и жалкими по существу,
а на деле — опасной игрой: «То, что я хотел сделать
с 1813 г., этот ужасный император Александр всегда пор­
тил» — таков его отзыв.
Он сделал то, что хотел, помимо Александра,
в 1819 г., знаменитыми «карлсбадскими постановлени­
ями», которые возвели для всей Германии в систему
безудержную реакцию.
Таков был ответ Меттерниха на акт Священного со­
юза, только полицейским террором можно если не по­
давить, то сдерживать жизнь, готовую вырваться из-
под опеки «законных» властей. Александру на это нече­
го было возразить. На русской почве опыт насаждения
«начал Священного союза», проделанный его минис­
терством духовных дел и народного просвещения с це­
лью водворить «постоянное и спасительное согласие
между верою, ведением и властью», привел к тому же
результату, что и карлсбадские постановления Меттер­
ниха, — к разгулу полицейского и цензурного произвола.
Александр сдался не сразу. В инструкциях своим
представителям при иностранных державах он продол­
жает развивать свои излюбленные мысли о том, что «со­
временные правительства вовсе лишены опоры в сочув­
ствии общества, тогда как, напротив, вся их сила долж­
на бы состоять в силе тех либеральных учреждений,
какими они предоставят пользоваться своим народам»,
что «время, в какое мы живем, требует, и требует на­
стоятельно, чтобы правительства, и особенно те, кото­ рые прошли через революционные кризисы, сами, по
своей воле, приняли на себя обязательство управлять
на основаниях, точно определенных, и в формах, твердо
установленных». Союз великих держав не может иметь
«нелепые интересы неограниченной власти», но для не-
го возможно только отрицательное отношение к поли­
тическим нововведениям, которые были бы навязаны
правительствам революционным путем или вырваны
у их слабости, как вынужденные уступки. Меттерних,
не сочувствуя «законным революциям», тем «революци­
ям сверху», о которых Александр отзывался более чем
сочувственно, готов был, однако, согласиться, что кон­
ституционные реформы, исходящие от самого прави­
тельства, «вообще говоря, не оправдывают иностранно­
го вмешательства», тогда как революция «незаконная»
вызывает «общую опасность», а потому оправдывает
«иностранную интервенцию». Эти утверждения и были
приняты на конгрессе в Троппау (окт. — дек. 1820 г.),
признал их и Александр, настаивая притом, что основа­
нием всей политики союзных правительств должен слу­
жить акт Священного союза и что в этом акте надо ви­
деть основание и для вмешательства во внутренние
отношения государств, потрясенных смутой. Так свер­
шилась естественная судьба Священного союза. Отпал
на деле утопический либерализм Александра, а реаль­
ным содержанием «христианской конвенции» стали —
«карлсбадские постановления». Тщетно протестовал
Кэстлри, представитель Англии, против превращения
союза в какую-то «общеевропейскую полицию», против
«учреждения в Европе своего рода общего правительст­
ва с верховной директорией, разрушительною для пра­
вильных понятий о суверенности отдельных стран», про­
тив опасного отделения правительств от их народов
и основания прочности этих правительств на иностран­
ной интервенции. Революции Неаполя и Пьемонта окон­
чательно разбили возможность компромиссной политики
в духе Александра, вскрывая противостояние в евро­
пейской жизни реакции и революции; испанская рево­
люция и греческое восстание выявили общеевропейский
характер их борьбы. Конгрессы в Лайбахе (янв. — апр.
1821 г.) и Вероне (окт. 1822 г.) берут на себя опреде­
ленно роль «директории» той общеевропейской поли­
ции, которую предвидел Кэстлри, и доводят «пентар.
хию» до распада: Англия отреклась от союза, Франция использовала его для своего вмешательства в испанские
дела, но не пошла слепо за политикой Меттерниха.
В эти годы родилось то разделение Европы на два ла­
геря, та противоположность тройственного союза старых
монархий политике двух конституционных государств,
которая определяет европейскую политику 30-х гг., что­
бы затем, когда новые течения охватят всю Западную
Европу, создать роковую изоляцию России Николая I.
Александр уже в Троппау приехал сильно изменив­
шимся, готовым подчиниться «консервативной системе»
Меттерниха. В интимной беседе с ним он выражал со­
жаление «обо всем, что говорил и делал между 1815
и 1818 годами», признавал, что Меттерних вернее его
судил об «обстоятельствах положения», высказывал
готовность исполнять предначертания австрийского
премьера. Это была капитуляция идеолога-дилетанта
перед политиком-практиком. Но это была также капи­
туляция русского императора перед австрийским мини­
стром. Александр терял силу и возможность противо­
действовать торжеству австрийской политики в Герма­
нии и Италии; под флагом принципиальной защиты
«старого порядка» и борьбы с революционным движе­
нием Австрия водворяла свою гегемонию в этих странах,
парализовала русскую политику в Восточном вопросе.
Рухнула фантастическая утопия о построении европей­
ской федерации на консервативных началах, рухнула
п вся утопическая идеология Александра. Внутренние
ее противоречия, противоречия попытки согласовать не-
согласимые политические принципы и отраженные в них
интересы — раскрылись с неодолимой силой. Подводя
итог положению политического мира после Веронского
конгресса в «циркулярной ноте» от 14 декабря 1822 г.,
Александр признает силу революционного движения,
охватившего европейские страны: «Современность про­
исшествий не дозволяет сомневаться в однородстве на­
чал и причин оных», союз монархических правительств
должен сосредоточить свои усилия на одной «великой
цели»: на защите общими средствами своей власти как
«священного залога», в сохранности которого им при­
дется дать отчет потомству; «всякие иные побуждения»
надо устранить из их политики.
Революции Неаполя и Испании носили характер во­
енных «пронунциаменто». Революционность регулярных
войск производила на Александра, питомца гатчинской
247 ■
школы, особо потрясающее впечатление. В Троппау он
получил донесение о беспорядках в лейб-гвардии Семе­
новском полку, состоявших в массовом протесте солдат
против мелочной требовательности и чрезмерной стро­
гости полкового командира. Александр сразу решил, что
«не кто иной, как радикалы, устроили все это, чтобы
застращать его и принудить вернуться в Петербург»,
так что даже Меттерниху пришлось возражать, указы­
вая, насколько невероятно, чтобы в России «радикалы»
уже могли располагать целыми полками. Однако Алек­
сандр остался при своем мнении. В письме к Аракчееву
он настаивает, что тут было «внушение» со стороны,
притом «не военное», он приписывает это «внушение» —
агитации «тайных обществ, которые, по доказательст­
вам, которые мы имеем, состоят в сообщениях между
собою и коим весьма неприятно наше соединение и ра­
боты в Троппау». Дело Семеновского полка для Алек­
сандра — одно из проявлений международной револю­
ции, направленной против международного союза «за­
конных» властей. Мнение это поддерживалось сознанием,
что протест семеновцев — не случайность, что в его ос­
нове — общее осуждение мелочного и жестокого воен­
ного режима, распространенное, прежде всего, в офи­
церской среде, и влияние на военную среду новых гума­
нитарно-либеральных веяний, распространенных в
обществе: «Заражение умов есть генеральное», — гово­
рил Константин Павлович.
Покаянный тон, каким Александр заговорил с Мет-
тернихом в Троппау, дал естественное выражение отре­
чению его от «заражения умов», поскольку сам он был
к нему причастен. В тронной речи при открытии осенью
1820 г. второго польского сейма Александр еще не от­
рекался от мечты о согласовании либеральных учрежде­
ний с полнотою монархической власти на общей кон­
сервативной задаче охраны «порядка». Он говорил
полякам: «Еще несколько шагов, направленных благора­
зумием и умеренностью, ознаменованных доверенностью
и правотою, и вы достигнете цели моих и ваших на­
дежд», он пока не забросил занятий проектом общеим­
перской конституции, хотя, видимо, уже без веры в ее
осуществимость. Но в той же речи он уже подчеркивает
значение конституции как произвольного дара с высоты
престола, говорит о «духе зла», который «парит над
частью Европы», и предупреждает о необходимости
248 t ильных средств для его подавления. Александр уехал,
раздраженный проявлением оппозиции против прави-
тгльственных законопроектов, со словами сейму при его
закрытии: «Вы задержали развитие дела восстановления
пашей отчизны, на вас ляжет тяжелая ответственность
ап это», и дал Константину carte blanche в приемах
охраны покорности и порядка. На очередь стало не раз-
питие конституционных начал в Польше и в империи,
а стремление обезвредить их рядом ограничительных
стеснений в царстве Польском с фактическим отказом
от мысли дать им применение в общеимперском масшта­
бе. Лично для Александра настало время последнего
кризиса; с отречением от общеевропейской роли и от
роли преобразователя империи на тех же «европейских»
началах, на которых строились все его планы, он теря­
ет почву под ногами. Гаснет в нем сила и охота к жизни,