«Когда подумаю, как мало еще сделано внутри го­
сударства, то эта мысль ложится мне на сердце, как де­
сятипудовая гиря; от этого устаю,» —так говорил Алек­
сандр в 1824 г., объясняя случайному собеседнику то
впечатление глубокой утомленности жизнью, какое он
производил в последние годы. Он перестал обманывать
себя иллюзиями, которыми прожил всю предыдущую
жизнь. Вигель, острый наблюдатель, сравнивал его
с помещиком, который, наскучив сам управлять имени­
ем, сдал все на руки строгого управителя и успокоился
на уверенности, что в таких руках крестьяне не изба­
луются. У самого Александра руки опустились; с живым
интересом он относится только к военному делу, как его
понимает, — к внешней фронтовой выправке войск на
смотрах и парадах. Остальное, почти целиком, в руках
Аракчеева. «Продолжительным затмением» назвал по­
следние годы Александра один из его современников,
тот же Вигель: «Он был подернут каким-то нравствен­
ным туманом».
Глубоко разочарованный, он отрекается от каких-
либо идеологических исканий. Былой либерализм —
грех юности. Впечатление от европейского революцион­
ного движения раскрывает ему коренную противополож­
ность между той консервативной законностью, опорой
249 сильной правительственной власти, о водворении кото­
рой он мечтал, и политической свободой в условиях пра­
вового государства, общественного и национального са­
моопределения, какого добивались либеральные идео­
логи. Отрекается он и от своей «мистики», от попыток
связать с политикой свой идеал в невероисповедной, ин­
тернациональной религиозности. Нечего мудрить: «Од­
ни лишь беспокойные умы находят отраду в тонкостях»;
«обязанности, возлагаемые на нас, надо исполнять про­
сто». В эти последние годы Александр пассивно пере­
живает возврат и внешней и внутренней политики свое­
го правительства к национально-консервативным нача­
лам. Нет больше речи о реформах. Нет больше и
стремления водворить в России религиозно-просвети­
тельную идеологию Священного союза.
По возвращении из Лайбаха, Александр получил
как бы подтверждение своей уверенности, что дело Се­
меновского полка есть только одно из отражений обще­
го европейского революционного движения. Генерал-
адъютанты Васильчиков и Бенкендорф встретили его
докладами о деятельности тайных обществ, о политиче­
ском заговоре, охватившем многих офицеров гвардии
и армии. Имена ряда будущих декабристов были извест­
ны Александру с 1821 г. Известен рассказ Васильчико-
ва об отзыве Александра на эти разоблачения: «Вы слу­
жили мне с начала моего царствования, вы знаете, что
я разделял и поощрял эти иллюзии и эти заблуждения;
не мне применять строгие меры». Заговор казалоя не­
опасным, заговор идей, не борьбы и дела. Быть может,
Александр думал, что эти идеологические увлечения
пройдут, как у него, угаснут при встрече с жизньк?? Он
не принял строгих мер, даже никаких не принял. Но су­
ровая муштровка войск, которой он по-прежнему увле­
кается, на проверку которой отдает, пожалуй, всего
больше времени, продолжается с новой настойчивостью.
Эта система обучения войск и их дисциплинарного вос­
питания Отравила вместе с родным ей духом крепост­
нического деспотизма и пренебрежения к личности
человеческой быт военных поселений, того из преобра­
зовательных начинаний Александра, которое оказалось
наиболее живучим и проводилось руками Аракчеева
с беспощадной, жестокой настойчивостью. Дрессировка
в слепой и покорной исполнительности должна была ис­
коренить тонкости беспокойных умов.
250 Исполнительность как принцип всех отношений и су­
ровая муштровка в безгласном повиновении олицетво­
рена в Аракчееве. В нем и опора реакции в сторону тра­
диционных начал политики, одинаково враждебных
н «либеральным» и «мистическим» увлечениям. Консер-
илтивная и националистическая оппозиция ставила их
а а одну скобку, сводила к общему источнику. Столп цер­
ковно-православной реакции, пресловутый архимандрит
Фотий, считал сектантские и мистические течения в ре­
лигии— источником революционных движений, а пра­
воверную церковность — оплотом государственного и
общественного порядка. Адмирал Шишков противопо­
ставлял и либерализму и всей политике в духе Священ­
ного союза свое ««истинно русское» воззрение, согласно
которому и библейские общества, и мистический пиетизм
гыросли из тех же корней, как конституционные и ра­
дикальные политические движения — из враждебного
старым традициям рационализма, из «хаоса чудовищ­
ной французской революции»; все это — разные сторо­
ны одного направления темных сил, цель которого —
поколебать в России православие и вызвать в ней внут­
ренние раздоры для сокрушения ее могущества. Весною
1824 г. А. С. Шишков, поклонник Екатерининской эпо­
хи, ее внешней славы и крепких традиций дворянской
монархии, сменил кн. А. Н. Голицына в управлении
и народным просвещением и духовными делами. Но са­
мо министерство, объединявшее «веру и ведение», было
при этом разделено на два ведомства: министерство на­
родного просвещения и главное управление делами ино­
странных исповеданий; полномочия министра по делам
православной церкви достались в наследство синодаль­
ному обер-прокурору. Шишков сразу определил задачу
своего министерства как боевую — реакционную: обере­
гать юношество от заражения «лжемудрыми умствова­
ниями, ветротленными мечтаниями, пухлою гордостью
и пагубным самолюбием», а наукам обучать только
«в меру, смотря по состоянию людей и по надобности,
какую всякое звание в них имеет»; обучать же грамоте
весь народ или хотя бы «несоразмерное» количество
людей признал вредным. При первом же докладе своем
Александру он настаивал на усилении цензурных стро­
гостей, на закрытии библейских обществ и других ме­
рах для «потушения того зла, которое хотя и не носит
у нас имени карбонарства, но есть точное оное». Алек-
251 сандр воздержался от подписания заготовленного Шиш­
ковым рескрипта, сурово осуждавшего всю прежнюю си­
стему просвещения и цензуры с поручением новому ми­
нистру их решительного преобразования, но оставил
злополучное ведомство в руках Шишкова, который
и подготовил переход русской политики просвещения
к национально- и сословно-консервативной системе Ни­
колая I.
Возврат к традиционным началам русской политики
вполне определился и в отношениях международных.
Английский министр иностранных дел, преемник Кэстл-
ри, Каннинг, приветствовал распад «европейского сою­
за» после Веронского конгресса словами: «Так дела воз­
вращаются рпять к здравому состоянию; каждая нация
за себя, а Бог за всех». По отношению к России это
сказалось особенно ярко в Восточном вопросе. Алек­
сандр настаивает на активном вмешательстве в балкан­
ские дела, но не с точки зрения «легитимизма» и прав
султанской власти, а чтобы заставить Турцию признать
автономию не только Дунайских княжеств, но и Греции,
а когда Петербургская конференция представителей
России, Австрии, Пруссии и Франции решительно от­
клонила это предложение (февраль 1825 г.), он заявил
(в циркулярной ноте от 6 авг. 1825 г.), что возвращает
себе самостоятельность действий в Восточном вопросе
и будет руководиться в отношении к Турции только ин­
тересами и престижем России, а затем вступил в сно-
ш|рия по этому вопросу с Англией, опасаясь, что даль­
нейшая пассивность России в балканских делах приве-
дет только к окончательному вытеснению ее влияния
в пользу Англии. И тут Александр уступал давлению
русской правящей среды, опиравшейся на настроение
широких общественных кругов, хотя и с меньшим про­
тиворечием двоим личным воззрениям в данном вопро­
се, но с несомненным разрывом по отношению к поли­
тике конгрессов.
Он идет на новые пути почти пассивно, с острым
ощущением, что личная его роль не только сыграна, но
и проиграна. Его окружала атмосфера общего недоволь­
ства его правлением различных кругов, осуждавших его
деятельность с самых разных точек зрения. И это по­
нятно, так как никакой устойчивой, выдержанной осно­
вы в этой деятельности не оказалось. «Проследив все
события этого царствования, что мы видим?— запи­
252 сывает в своем дневнике один из сенаторов при получе­
нии известия о смерти Александра.— Полное расстрой­
ство внутреннего управления, утрата Россией ее влия­
ния в сфере международных сношений… Исаакиевская
церковь, в ее теперешнем разрушенном состоянии, пред­
ставляет точное подобие правительства: ее разрушили,
намереваясь на старом основании воздвигнуть новый
храм из массы нового материала… это потребовало ог­
ромных 8атрат, но постройку пришлось приостановить,
когда почувствовали, как опасно воздвигать здание, не
имея строго выработанного плана. Точно так же идут
и государственные дела: нет определенного плана, все
делается в виде опыта, на пробу, все блуждают впоть­
мах…» И автор заключает свой перечень разных проти­
воречий и сбивчивых черт в действиях правительства
такими словами: «Объяснить все эти несообразности
довольно трудно, их можно только понять до некоторой
степени, допустив, что они происходили от особенностей
характера Александра I». Объяснение, конечно, недо­
статочное, но естественное.
Восприимчивый к различным течениям жизни, мыс­
ли и настроений, традиций и исканий, Александр сам
был сыном своего времени, оказавшимся не в силах
преодолеть, хотя бы для себя, их разнородных и проти­
воречивых влияний и требований. Пирлннг, так внима­
тельно присмотревшийся, в частности, к его религиоз­
ным интересам, приходит к выводу: «Что особенно
заметно, так это — склонность к эклектизму; его бес­
покойный и нерешительный ум мучительно не хотел за­
пираться в какую-либо определенную догму». Отзывчи­
вый на самые различные течения мысли и чувства,
«Александр прекрасно чувствует себя в этом удивитель­
ном смешении принципов и не дает увлечь себя этому
круговороту». Что в религии, то и в политике: удиви­
тельное смешение принципов, круговорот разнородных
интересов, с постоянным исканием их компромиссного
синтеза, но без цельного увлечения и без сильной воли,
которые одни могли бы дать выход к синтезу определен­
ному и устойчивому.
Таков Александр, судя по всему, что о нем знаем,
и в личной жизни, в отношении к людям: неустойчивый,
неуловимый. Сам Аракчеев говаривал про него: «Вы
знаете его — нынче я, завтра вы, а после опять я». Са­
молюбивый и недоверчивый, занятый своей ролью, он
253 пользуется людьми, умеет играть в откровенность и до­
верчивость, но они для него средства, и всегда не
очень надежные. «Занимаясь вещами, пренебрегают
людьми», — заметил про него Сперанский. Он всего ис­
креннее, по-видимому, тогда, когда заявляет, что никому
не верит. И прожил Александр свою жизнь, по сущест­
ву, очень одиноко. Семейные отношения, полные взаим­
ной подозрительности, оглядки и притворства, наложи­
ли неизгладимую печать на все его отношения к людям.
По воцарении, он роль императрицы в большом дворце
оставляет за матерью, покушения которой на политиче­
ское влияние его тяготят и заставляют быть постоянно
начеку, вступать в объяснения, даже защищаться. Же­
на — Елизавета Алексеевна — в тени, не сотрудница
императору и не играет существенной роли в личной его
жизни. Частая усталость от напряжений императорства
заставила его особенно дорожить связью с М. А. На­
рышкиной, урожд. Четвертинской, которая дала ему
(с 1804 г.) суррогат семейной жизни, жизни вне дворца
и политики: ей был строгий запрет касаться обществен­
ных дел и политических тем; смерть их 18-летней доче­
ри в 1824 г. Александр пережил как большое горе, ко­
торое подкосило его и без того расшатанные силы. Утом­
ление ролью правителя и всей напряженностью
связанных с нею отношений часто звучит в беседах
Александра с молодых лет и все нарастает; в его по­
вторных заявлениях о намерении отказаться от вла­
сти — не одни слова в духе сантиментального века:
в них, надо это признать, звучит с трудом преодолевае­
мое сознание непосильности для него огромной роли,
какая выпала ему на долю. Моменты самокритики,
и острой, у него бывали, но их одолевали большое са­
молюбие и личное увлечение этой самой ролью. Но оса­
док от них оставался — в подозрительной оглядке на
окружающих, в повышенной чувствительности к каждо­
му суждению о себе, в щекотливости к любой наслышке.
Это настроение, повышенное физическим недостатком—
ослаблением слуха, — придавало особую остроту его
общему пессимистическому мнению о людях, какое он
вынес из общения с придворной средой.
Тяжким кошмаром прошла над ним кровавая ночь
с 11 на 12 марта 1801 г. Пережитого в те дни он никог­
да не забывал. Эти воспоминания входили в его поли­
тические расчеты, влияли на оценку им людей и поло- жсний. «Мне Пален не нужен, — вырывается у него в от*
и.1ве о проделках за его спиной министра полиции Ба-
лашева, — он хочет завладеть всем и всеми, это мна
нравиться не может». Но он готов использовать тех, ко­
го называет «злодеями», для интриги, для того, чтобы
иметь повод избавиться от докучных людей.
Окружающие считают Александра склонным и спо­
собным к интриге, к намеренной сплетне, сознательной
клевете. Он мелочно подозрителен, боится интриг и впу­
тывается в них, сам их создает, охотно слушает доносы,
требует от своих сотрудников, чтобы они следили друг
аа другом. Совет Наполеона — ссорить между собой ми­
нистров и генералов, чтобы они выдавали друг друга,
поддерживать вокруг себя безграничную зависть таким
обращением с окружающими, чтобы то один, то другой
считал себя предпочтенным и никто не был бы никогда
уверен в его расположении, совет, о котором сам Алек­
сандр рассказывал г-же де Сталь, не пропал даром
и попал на подходящую почву.
Эти приемы составили бытовую подкладку выполне­
ния советов Лагарпа: пользуясь министрами и други­
ми сотрудниками, все направлять и все решать самому.
Александр не желал быть только главою правительст­
ва, зависеть от группы сотрудников, связанных установ­
ленной программой, «запереться в определенную догму».
Он органически не годился в конституционные госуда­
ри. В министрах ему нужны исполнители, способные
уловить его мысль, разработать его планы, выполнить
его намерения. Самостоятельность и разногласия быст­
ро вели к расхождению. Так было с негласным коми­
тетом, так было со Сперанским. Загадка «падения Спе­
ранского» совсем не так загадочна, как о ней много
писали. Александр разошелся с ним по существу. Разо­
чаровался в его «плане всеобщего государственного
образования», которым не разрешалась искомая задача
соглашения самодержавия с законно-свободными уч­
реждениями и работа над которым была лишь этапом
его личной политической идеологии. Разочаровался и в
финансовом плане Сперанского. А занятое Сперанским
положение первого министра тяготило, как отдаление
от власти. Несомненно, что Александр испытал ощуще­
ние захвата слишком большой доли влияния чужими
руками. В этом и было «преступление» Сперанского,
осознанное обоими: Александр знал, по-видимому, что
255 Сперанский им тоже недоволен как сотрудником в де­
лах правления за то, что он «все делает наполовину»,
и за то, что он «слишком слаб, чтобы управлять, и слиш­
ком силен, чтобы быть управляемым». Призрак таинст­
венности придан этой истории приемами Александра,
чтсбы найти повод для разлуки, и не простая отставка,
а опала и высылка лица, накануне всемогущего. Но от­
ставной Сперанский был бы невозможен в столице имен­
но как вчерашний полудержавный властелин, а колеба­
ния Александра и его самолюбивая подозрительность
могли найти выход только в «падении» этого своего ро­
да соперника. Сознание, чте получился эффектный по­
литический жест накануне разрыва с Францией, пришло,
по-видимому, только потом, под впечатлением общего
раздражения против павшего деятеля. Презрительно от­
зываясь о людях, которые вчера угодничали перед вре­
менщиком, а теперь кидали в него грязью, Александр,
однако, находил оправдание своей меры в общем, как
казалось, ее одобрении.
Человеком, на которого нельзя положиться, считали
Александра наиболее близкие люди. За недоверие
платили ему недоверием. Упомянутый отзыв Арак­
чеева был, возможно, не без горечи; даже он, личный
друг, не всегда чувствовал себя прочным: по-видимому,
он знал, что у Александра и за ним есть наблюдение.
И тою же чертой Александра — ревностью к единолич­
ной власти в связи с недоверчивостью к людям — все­
го, по-видимому, естественнее объясняется странное де­
ло о престолонаследии. Младшие братья, Николай
и Михаил, иной раз жаловались, что Александр держит
их только военными командирами. Намеченный в пре­
емники, Николай не только не был объявлен наследни­
ком, но не получил и подготовки к будущей роли пра­
вителя ни постановкой его образования, ни участием
в государственных делах. Александр держал братьев
в строю и в строгой субординации. Отречение Констан­
тина было оформлено только келейно, между членами
императорской семьи, а заготовленным актам о престо­
лонаследии придан небывалый характер посмертных
распоряжений, которые будут опубликованы, только
когда их автор ляжет в могилу и, стало быть, переста­
нет быть носителем власти. Этот государственно-право­
вой парадокс, который можно назвать политической бес­
тактностью, не смущал Александра. В состоянии
256 моральной депрессии, в каком он доживал последние го­
ды, он готов был откладывать крупные и требовавшие
решимости действия до времени, когда не ему придется
их совершать. Так в деле будущих декабристов, так
и деле о престолонаследии. А черты этой моральной де­
прессии явственны в его закате. Он точно места себе не
находит. Потеряв устои своей европейской роли, он от­
дает, характерно, много времени поездкам по России.
Эти продолжительные поездки, иногда по дальним об­
ластям и севера, и востока империи, не связаны с каки­
ми-либо правительственными задачами и не приводят
к каким-либо мероприятиям. От них остается впечатле­
ние погони за новыми впечатлениями, за отдыхом от
правительственных дел, за тревожным уклонением от
запросов власти, потерявшей для ее носителя личный
смысл с крушением прежних планов и внешней и внут­
ренней политики. Почва для наивной легенды о старце
Федоре Кузьмиче, с которой научно-критически покон­
чил только в наши дни К. В. Кудряшев, была подготов­
лена всем поведением Александра в последние годы его
жизни. Силы ему изменяли — и духовные, и физические.
Былой интерес к религиозным течениям, некогда свя­
занный с широкими политическими планами, переходил
в попытку найти успокоение и утешение в личной на­
божности и беседах с духовниками, носителями «высше­
го» авторитета.
В одну из дальних поездок, в далеком Таганроге,
угасла жизнь Александра, пережившего все свои иллю­
зии и все свои разочарования. Настала новая, Николаев­
ская эпоха, с ее резким утверждением самодержавия,
решительным противопоставлением России и Европы,
«порядка» и «революции», без всякого, хотя бы услов­
ного, компромисса с «новыми идеями».