Внешние успехи николаевской политики в конце
40-х гг. казались значительными: устранено объединение
Германии, сокрушена Венгерская революция, подавле­
на Польша, мечтавшая о новом подъеме. Франция, пос­
ле новой революции, казалась ослабленной. Николай
горячо приветствовал жестокое подавление генералом Ка-
веньяком восстания парижского пролетариата в крова­
вые июньские дни и признал в буржуазной республике
силу консервативную и контрреволюционную. Русская
дипломатия даже подготовляла сближение с нею на слу­
чай, если не удастся предотвратить объединения Герма­
нии в «могущественную и сплоченную державу, непред­
виденную существующими трактатами и представляю­
щую народ в 45 миллионов душ, которая, послушная
единой центральной власти, нарушит всякое равнове­
сие». Однако формальное признание республики было
задержано возвышением Луи-Наполеона. В нем видели,
как и сам он того хотел, возродителя традиций Наполе­
она I, в его возвышении к власти — возвращение того ре­
жима, который был разбит силами коалиции всех держав
в 1813 г. Впрочем, Николай примирился с избранием На­
полеона в президенты республики и готов был на добрые
с ним отношения, пока тот «остается в пределах своего
настоящего полномочия» и не стремится к восстановле­
нию империи. Русского самодержца привлекала энергия
Бонапарта, в которой он видел силу, способную сдержать
революционное движение во Франции. Но превращению
претендента в императора Наполеона III он пытался
20—482 305 противодействовать и особенно негодовал на цифру III,
утверждая, что Европа не знает никакого Наполеона II.
Тревожил призрак возрождающегося наполеоновского
империализма, разрушительного для всей системы «рав­
новесия», в корень враждебного «легитимизму», соглас­
но с которым только одна возможна во Франции динас­
тия — Бурбоны. К тому же всякое правительство, порож­
денное революцией, казалось неустойчивым и непроч­
ным, а потому не могло быть принято равноправным
членом в «европейский концерт» держав не только по
принципиальным, но и по практическим соображениям.
А их николаевское правительство сильно преувеличивало
и слишком долго недооценивало результатов переворота,
упразднившего республику в пользу империи Наполео­
на III. Признать его, конечно, пришлось вслед за всеми
державами. Николай только дразнил Наполеона, а себя
тешил тем, что не хотел называть его «братом» своего
самодержавия и называл «другом» или «кузеном». Мни­
мая видимость все чаще закрывала для него и скрывала
от него реальный смысл действительных отношений.
А этот реальный смысл был в нараставшей изоляции
России. Давние союзники — Австрия и Пруссия — тяго­
тились нависшим над ними громоздким давлением сосе­
да. Державы крайнего Запада — Франция и Англия —
были определенно враждебны и крайне недоверчивы
к нему. Замкнувшись в себе и решительно противопостав­
ляя себя Западной Европе, николаевская Россия все на­
стойчивее развертывает свой особый импернелизм на
Востоке.
Несмотря на всякие отживавшие свой век предрассуд­
ки «старого порядка», Франция Наполеона III давала
существенный урок Николаю и русским бюрократам.
Чем яснее развертывалась наполеоновская политическая
система, тем больше росли симпатии к нему русского са­
модержца. В Петербурге не могли не оценить, что он
«уничтожает демагогию», упраздняет «парламентарный
режим», оказывает «всей Европе большую услугу», пре­
вращая Францию, этот «очаг смут и революций», в стра­
ну, дисциплинированную милитаризмом и полицейским
режимом. Но в то же время, отрекаясь от пережитков
феодальной реакции, погубившей Бурбонов, он идет по
пути служения развитию торгово-промышленного капи­
тализма, интересам буржуазии. Наполеоновский режим
являл образец буржуазной монархии, чуждой полити­
306 ческой свободы, при широком развитии торговли, про­
мышленности, просвещения под строгой опекой полицей­
ского государства; осуществлял тот тип бюрократической
монархии, который с той поры стал идеалом русской бю­
рократии. В этом режиме разрешались, по видимости,
те противоречия, которые так осложняли внутреннюю по­
литику Николая и приводили ее к бесплодному и мерт­
венному застою. Расцвет капиталистического развития
промышленных сил страны оказывался согласимым с со­
хранением бюрократически организованного самодержа­
вия.
Но в России внутренние отношения страны не давали
хода такой эволюции — без отмены крепостного права.
Усердное покровительство промышленности подрыва­
лось слабостью внутреннего рынка, связанного крепост­
ническими путами. Не от насыщенности его спроса, а от
слабости его потребления исходил русский дореформен­
ный империализм в поисках за внешними рынками для
сбыта произведений растущей расской промышленности.
Вместо углубления базы народнохозяйственного разви­
тия освобождением трудовой массы из пут устарелого
строя, русская политика пошла в сторону внешнего рас­
ширения этой базы ка Среднем и Ближнем Востоке.
Охранитель «равновесия» на Западе, Николай с са­
мого начала своего царствования повел энергичную вос­
точную политику. Персидская и Турецкая войны 20-х гг.,
завоевание Кавказа в многолетней горной борьбе, насту­
пление в Среднюю Азию с 30-х гг. — широко развернули
программу этого восточного империализма. Он ставил
русские интересы в резкое противоречие с устремлением
Англии, а затем и Франции к экономическому господст­
ву в азиатских странах. В то же время Россия, выступая
соперницей Англии в Персии и Средней Азии, з значи­
тельной мере освобождалась от былого преобладания
Англии в своем спросе на заграничные товары как раз­
витием сухопутной торговли с континентальными стра­
нами, так, особенно, своими покровительственными тари­
фами. Еще недавно эксплуатируемая, подобно колониям,
страна не только добивается некоторой самостоя­
тельности в промышленном отношении, но и выступает
с соперничеством, которое вызывало в Англии сильную
тревогу. Все эти вопросы и отношения обусловили значи­
тельное обострение международных конфликтов на поч­
ве Ближнего Востока. Тут николаевское правительство
20* 307 проводило с настойчивой последовательностью тенден­
цию преобладания России, трактуя Турцию как страну
внеевропейскую, а потому стоящую вне «европейского
концерта», и отстаивало право России сводить свои сче­
ты с нею вне воздействия западных держав.
Наступление России на Ближний Восток нарастало
с развитием колонизации русского юга, с экономическим
подъемом Новороссии и всей Украйны, с ростом значе­
ния черноморских торговых путей. Еще при Александре I
казался близким к осуществлению план захвата Молда­
вии и Валахии. Покровительство России балканским сла­
вянам было закреплено в ряде договоров императора
с султаном. Дунайские княжества управлялись по «ор­
ганическим статутам», установленным под русским дав­
лением. «Органический статут» такого же происхожде­
ния получила и Сербия в 1838 г. Этот термин, которым
означали балканские конституции, не лишен значитель­
ности и вовсе не случаен. «Органическим статутом» за­
менил Николай и польскую конституцию по подавлении
восстания. Так означались учредительные акты, даруе­
мые верховной властью, «уставные грамоты», как пере­
давали этот термин по-русски, вводимые по воле госуда­
ря. Русский протекторат над придунайскими странами,
конкурировавший с властью султана над ними, выражал­
ся в гарантии их строя, в подчинении русскому влиянию
их правителей и в постоянном вмешательстве в их дела.
Ослабление власти Оттоманской Порты над подчинен­
ными ей областями казалось Николаю признаком близ­
кого распада Турции. В предвидении этой неизбежной,
казалось, смерти «больного человека» он укреплял свою
позицию по отношению к имеющему открыться наслед­
ству. Он был уверен, что с Англией можно сговориться.
Достаточно в Средней Азии разграничить сферы влия­
ния, поддерживать равновесие и охранять спокойствие
«в промежуточных странах, отделяющих владения Рос­
сии от владений Великобритании», и свести соперничест­
во к соревнованию на поприще промышленности, но не
вступать в борьбу из-за политического влияния, чтобы
избежать столкновения двух великих держав. Как часто
бывало у него в острых политических вопросах, он по­
лагал, что можно, допуская причину, избежать следст­
вий, а в данном случае недооценивал предостережения
умного старика Веллингтона по поводу наступления
в азиатские страны: «В подобных предприятиях помни­
308 те всегда, что легко идти вперед, но трудно остановиться».
Более дальнозоркие англичане забили в набат о русской
опасности, угрожающей их индийским владениям от по­
явления русских в Средней Азии.
Относительно ближневосточных дел проекты и пред­
видения николаевского правительства колебались между
стремлением сохранить слабую Турцию, которая подчи­
нялась бы русскому давлению, и ожиданием распада
и раздела турецких владений. Когда восстание Мегмета-
Али грозило возрождением мусульманской силы под
арабским главенством, русские войска отстояли султана
и поддержали пошатнувшуюся Порту за цену договора,
усиливавшего русское влияние на Ближнем Востоке. Од­
нако, дважды, в 1844 г., при посещении Лондона, и в
1853 г., в беседе с английским послом в Петербурге, Ни­
колай лично обсуждал с английскими государственными
деятелями возможности раздела Турции. Он серьезно
думал, что вопрос этот назревает и что надо готовиться
к моменту неизбежного его разрешения. В Лондоне учи­
тывали эти откровения русского самодержца как дока­
зательство широты его завоевательных планов и отве­
чали уклончиво, но все больше настораживались в опа­
сении перед русской политикой. Упорно, шаг за шагом,
добивается английское правительство от Николая при­
знания балканских дел не особым русско-имперским во­
просом, а общим делом- европейских держав, в котором
ни одна из них не должна действовать без соглашения
с другими. Николай не только шел на эти «конвенции»,
которыми английские политики пытались связать само­
чинность его действий на Востоке, но искал и сам сбли­
жения с Англией, чтобы расстроить англо-французские
соглашения. Англия, преобразованная парламентской ре­
формой 1832 г. в страну всецелого господства торгово-
промышленных интересов, следил Л с нараставшей тре­
вогой за ходом восточной политики Николая, за мерами
к развитию русского флота, за господством России над
Дунайским речным путем, за превращением Черного мо­
ря в русское владение, а проливов — в охраняемый тур­
ками, по договорному обязательству, выход России на
пути мировых сношений. Базой английского влияния на
Ближнем Востоке, в противовес русскому, служила Гре­
ция. С поддержкой Англии добилась она самостоятель­
ного политического бытия, морская и финансовая мощь
Англии ставила молодую страну под властный патронат
309 «иладычицы морей». Тут роли менялись. Россия и Фран­
ция приняли участие в грекофильской политике англий­
ского правительства, чтобы ограничить роль Англии
в вершении судеб балканской борьбы. Николай принял
независимость Греции в программу своей политики, хо­
тя не переставал повторять, что считает греков «бунтов­
щиками» против законной власти султана, не заслужи­
вающими ни доверия, ни сочувствия. Характерно это раз­
личие в отношении к Греции и к дунайским землям. Их
Николай признает самостоятельными, по существу, го­
сударствами под своим покровительством, а греческое
движение расценивается им по-старому, с точки зрения
легитимизма, и лишь в противовес англо-французской
политике берет он его под свою опеку. Такое сплетение
отношений на Ближнем Востоке вело с роковой неизбеж­
ностью к острому и решительному конфликту. Но Нико­
лай его не предвидел. Правда, с 30-х гг. он обсуждает
возможность столкновения с Англией. Пытается разви­
вать и морские, и сухопутные силы при явно недоста­
точных технических средствах и экономических силах.
Но он до конца надеялся избежать этого столкновения.
Он долго обманывал себя расчетом на такое соглашение
между Россией и Англией по всем вопросам восточной
политики — и в Средней Азии и на Балканском полуост­
рове, которое примирит их антагонизм и предупредит по­
следствия слагавшегося англо-французского союза или
даже его расстроит. Деятельная работа русской дипло­
матии в конце 40-х и начале 50-х гг., которой Николай
сам руководит, проникнута стремлением закрепить раз­
лагавшуюся систему мирных отношений и выйти из на­
раставшей изоляции России с помощью приемов, уже
недостаточных и далеких от политической действитель­
ности. Николай, живший в мире «династической мифо­
логии», по выражению его немецкого биографа1, припи­
сывал, в своем державном самосознании, решающее зна­
чение В ходе политических событий ЛИЧНЫМ’ отношениям,
взглядам и предположениям правящих лиц, смешивал
иной раз значение формальных международных обяза­
тельств и личных бесед или писем, какими обменива­
лись власть имущие. Технику международных отношений
он представлял себе в форме личных сношений и отно­
шений между государями, непосредственных или через
I Schimanl Г. G eschichte R usslands un ter kalser N icolaus I. Bd. 1—4.
310 уполномоченных ими послов; зависимость политики от
борьбы парламентских партий и смены министерств
п конституционных государствах, по его мнению, лишает
ее устойчивости, а заключенные трактаты — прочного
значения. Он строит существенные заключения и расчеты
па прусской дружбе, австрийской благодарности за вен­
герскую компанию, на английском благоразумии, к кото­
рому обращается в личных переговорах, на плохо по-
пятом самолюбии Наполеона III, которому должно поль­
стить приглашение в Петербург с обещанием «братского»
приема у русского самодержца (что французский импе­
ратор, естественно, принял как обидную бестактность)
п т. п. Преувеличивая значение приемов, традиционных
в международных сношениях эпохи абсолютизма, Нико­
лай дипломатическими иллюзиями отгонял от себя до
последней возможности ожидание неизбежного взрыва
огромной борьбы. В этом — один из корней своеобразно­
го трагизма того положения, в каком он очутился при
начале войны 1854—1856 гг. Другой — вырос из раскрыв­
шейся ужасающей слабости громоздкого государственно­
го аппарата перед задачами напряженного боевого ис­
пытания.
Официальная фразеология (больше, чем идеология)
связала и балканскую политику Николая со старинными
русскими традициями. В обманчивом расчете на то, что
западные державы в конце концов уступят и не пойдут
на решительную борьбу против русского протектората
над Турцией и ее христианскими подданными, Николай
поставил ребром вопрос о своем притязании на автори­
тетное покровительство православной церкви в преде­
лах турецкой империи, т. е. ввиду государственно-право­
вого и административного значения константинопольско­
го патриарха — над всем православным населением
Оттоманской Порты. А на объявление войны Турцией
19 октября 1854 г. отзетил манифестом, где причиной
войны выставил защиту законного права России охра­
нять на Востоке православную веру. Эта политика —
прямой вызов западным державам — привела к непо­
сильной борьбе, без союзников, с целой коалицией. Тех­
ническая отсталость свела в этой борьбе на нет значение
русского флота. Мертвящий формализм николаевской
системы и навыки безответственной рутины обессилили
русскую армию. При строгой внешней выправке эта ар­
мия оказалась слишком пассивным орудием высшего ко­
311 м.шдования. Суровая и бездушная муштровка подорвала
энергию и находчивость ее отдельных тактических еди­
ниц, а навыки механически-стройного движения сплочен­
ных масс, выработанные на плац-парадах, были вовсе
бесполезны на поле битв. Живая и полная одушевления
армия 1812 г. не пользовалась сочувствием Николая
и его братьев. По их убеждению, походы 1812—1814 гг.
испортили войска и расшатали дисциплину; все усилия
были направлены на уничтожение ее духа, казавшегося
слишком 1гражданским. Но всего тягостнее сказалась на
ходе войны крайняя дезорганизация тыла — его несосто­
ятельность в снабжении армии, в санитарной и интен­
дантской частях. И внешние и внутренние условия, в ка­
ких протекала война, были полным крушением никола­
евской политической системы.
В конце 1854 г. беспомощно и бесплодно прозвучал
патетический манифест, которым Николай пытался сде­
лать войну «отечественной», наподобие 1812 г., призы­
вая страну к самозащите, а 18 февраля 1855 г. он умер,
так неожиданно и в таком подавленном настроении, что
многие не хотели верить в естественность этой смерти.