У статті автор розглядає проблему розумово-мовленнєвої діяльності в контексті риточних вчень
софістів. Встановивши, що такі давньогрецькі філософи, як Протагор та Горгій, зосереджували увагу на
необхідності створення специфічних засобів і правил переконання опонентів, автор доходить висновку, що
саме давньогрецькі школи софістики заклали основи розвитку розумово-мовленнєвої діяльності й почали
професійно навчати складанню та виголошенню публічних промов.
Ключові слова: риторика, суще, розумово-мовленнєва діяльність, мовленнєвий контекст, риторичний
канон, ритм, пафос промови.

Данная статья является продолжением исследования истории и современного состояния риторической
науки. Исследования, которое осуществляется автором в тесном контакте с Российской риторической
ассоциацией (Институт русского языка имени А.С. Пушкина, г. Москва) под рабочим названием «Теория
риторики и речевая практика общества».
По нашему глубокому убеждению язык и речь являются не только главными признаками и основными
средствами духовной деятельности человека, но, прежде всего, основой основ самого существования
духовности как следствия исключительно речевой деятельности [Гумбольдт 1967; Потебня 1913].
Интеллектуальное развитие и отдельного человека, и отдельного этноса, нации, да и человеческого
сообщества в целом сегодня необходимо рассматривать как целостный триединый процесс в позитивной или
негативной динамике его составляющих. Если называть эти составляющие, то в самом общем виде заявленное
триединство может выглядеть так: речевая деятельность – личность – общество. Отталкиваясь от известных
рассуждений М. М. Бахтина о функциональной целостности «речевого потока» и от его же понимания
«речевой жизни» [Бахтин 1979: 244 – 245], мы предлагаем именно такой алгоритм изучения заявленной
проблемы, поскольку и жизнедеятельность отдельной личности, и функционирование любого человеческого
сообщества на современном этапе развития нашей цивилизации полностью осуществляются в постоянно
сменяемых друг друга языковых и речевых контекстах и под их непосредственным воздействием.
Умственный поворот от чѐткого разграничения Космоса и Хаоса к их единству, от природы
всеобъемлющей к природе персонифицированной, очеловеченной, поворот, осуществлѐнный Эмпедоклом
[Рогожкин 2010: 208 – 212], был обусловлен тем обстоятельством, что всѐ внешнее всеобщее (окружающий
мир, общество, государство с его институтами и законами) становилось всѐ более зависимым от
индивидуального, от психофизической, умственной и речевой деятельности человека.
Цель настоящей статьи – рассмотреть основные принципы софистической риторики в их взаимосвязи с
речевой практикой.
Человек как проблема философии, как «мера всех вещей» (Протагор) был осознан и провозглашѐн
софистами. Человек и только человек занимает центральное и особенное место в Космосе. Потому что только
человек определяет и называет всѐ, что является сущим. Полезное и вредное, хорошее и плохое, прекрасное и
безобразное, всѐ, что составляет Хаос и Космос, бытие и небытие, – всѐ это не есть качествами неживой
природы. Всѐ это суть определения, созданные и употребляемые человеком применительно к природе и
© Рогожкин О.В., 2011 Розділ І. ТЕОРІЯ МОВИ

43
обществу. Традиции и верования, моральные и правовые нормы, научные знания и устоявшиеся понятия, – всѐ
выносилось софистами на суд разума и подвергалось умозрительному анализу. И здесь главными считались
познавательные и аналитические способности человека. Принимая во внимание относительность конкретно-
чувственных данных, софисты доказывали невозможность получения достоверных знаний об окружающем
мире. Одно и то же явление разными людьми и даже одним человеком может быть определено и оценено по-
разному. Дождь полезен для земледельца, но вреден с точки зрения каменщика. Болезнь – зло для заболевшего,
а для врача может быть благом. Сколько людей, столько и истин. То же самое вино одному и тому же человеку
может показаться и тѐплым, и прохладным, и сладким, и кислым, и качественным, и недостаточно
выдержанным – в зависимости от индивидуального вкуса, жизненного опыта и предпочтений. Поэтому
софисты меньше всего озадачивались поиском истинного знания и даже предлагали спорные вопросы решать
путѐм простого голосования.
Исходя из этого, основное внимание софисты сосредоточивали на воспитании изощрѐнного ума, научая
людей мыслить. Мудрость состоит не только в том, чтобы узнать как можно больше, но главным образом в том,
чтобы уметь анализировать факты, формулировать соответствующие выводы и убеждать в своей правоте
других. В овладении знаниями есть смысл, но только социально-практический. Нельзя со всей уверенностью
говорить о том, что одно утверждение более истинно, нежели другое. Этот принцип питал интерес софистов к
языку и речи, к ораторскому мастерству и подводил их к необходимости создания специфических приѐмов и
правил убеждения и переубеждения оппонентов во время многочисленных дискуссий.
Одним из первых древнегреческих мыслителей, который включил красноречие в общефилософскую
проблематику, был Протагор. Как пишет о нѐм Диоген Лаэртский, он первым заявил, «что о всяком предмете
можно сказать двояко и противоположным образом» [Диоген 1979: 375]. Известное изречение Протагора о том,
что «человек – мера всех вещей, существующих, что они существуют, несуществующих же, что они не
существуют», в истории риторики породило как минимум два, на первый взгляд противоположных, оценочных
суждения. Суждение первое состоит в том, что человек воспринимает мир таким, каков он есть. И поскольку в
мире в равной мере наличествует прекрасное и безобразное, добро и зло, правда и ложь, то возможно
утверждать абсолютность того или иного оценочного суждения. Не случайно именно ко времени появления
софистической риторики Протагора относится такая притча:
К мудрецу пришѐл человек и сказал, что поспорил со своим соседом. Изложив суть спора, человек
спросил у мудреца: «Кто из нас прав, я или мой сосед?». Мудрец ответил: «Ты прав». Потом к этому же
мудрецу пришѐл второй из споривших, рассказал о споре и спросил: «Кто прав?». Мудрец и ему ответил: «Ты
прав». «Как же так? – спросила мудреца его жена, которая слышала оба ответа. – Тот прав. И другой тоже
прав?». «И ты права, жена», – ответил мудрец.
Суждение второе основано на следующем размышлении Протагора: «Материя текуча, а так как она
течѐт, то нечто постоянно приходит на место того, что отходит, а восприятия преобразуются и изменяются
соответственно возрасту и прочему состоянию тел. Говорят также, что основания всех явлений скрыты в
материи, материя также, если о ней говорят, может быть всем, чем она явится каждому». То есть мир изменчив,
причѐм постоянно изменчив. И то, что раньше было злом, сегодня может превратиться в свою
противоположность. И наоборот. То есть – с уверенностью утверждать абсолютность того или иного
оценочного суждения невозможно.
Исходя из этих двух постулатов Протагора, его последователи брались обучать искусству побеждать в
споре, о чѐм бы этот спор ни шѐл. Они учили спорить даже о том, чего не понимаешь. Главное – свой слабый
довод сделать сильным, а сильный, если это довод противника, – слабым. И значительно преуспели в этом
искусстве, обращая его и против своего учителя. О чѐм свидетельствует ещѐ одна притча тех времѐн – притча
об Эватле:
Некто Эватл обучался у Протагора искусству выигрывать судебные тяжбы. По договору за своѐ обучение
он должен был заплатить учителю после первого же судебного процесса, выигранного им. После окончания
обучения прошѐл год. Эватл не принимал участия в судебных процессах и поэтому не платил. Протагор
потребовал плату. Эватл отказался. Тогда Протагор сказал: «Если ты не внесѐшь плату, я обращусь в суд. Если
суд решит, что ты должен платить, то ты оплатишь обучение по решению суда. Если суд решит, что ты не
должен платить, то ты выиграешь свой первый процесс и оплатишь обучение по договору. Эватл, уже
владеющий искусством спора, ответил: «Ты не прав, учитель. Если суд вынесет решение «не платить», я не
буду платить по решению суда. Если же суд решит, что я должен тебе заплатить за обучение, то я проиграю
процесс, и не буду платить по договору».
Первую системную теоретическую конструкцию риторики разработал ученик Эмпедокла софист Горгий
Леонтийский. По замечанию Диогена Лаэртского, Горгий – это философ, «искуснейший в науке красноречия и
составивший еѐ учебник» [Диоген 1979: 348]. Но учебник по риторике, составленный Горгием, до наших
времѐн не дошѐл. Из всего творческого наследия философа целиком сохранились только две речи, написанные
им на сюжеты Троянской войны: «Похвала Елене» и «Оправдание Паламеда».
Из текста этих речей видно, что ораторское мастерство самого Горгия основывалось на целом ряде
авторских новаций, которые не наблюдаются в произведениях его современников. ЛІНГВІСТИЧНІ СТУДІЇ. Випуск 22

44
С ритмической точки зрения «Похвала Елене» – это уже не чѐтко выраженный гекзаметр эмпедокловых
или, скажем, гомеровских поэм. Это проза. Но проза, пронизанная авторской интонацией, сопряжѐнной с
внутренним ритмом: «Славой служит городу смелость, телу – красота, духу – разумность, речи приводимой –
правдивость; всѐ обратное этому – лишь бесславие» [Прутцков 2010: 23]. Ритм этот выдерживается в
симметрично построенных фразах, в предложениях с одинаковыми ритмическими окончаниями. Вместе с тем,
Горгий отказывается от традиционного для древнегреческой поэзии широкого употребления метафор и
сложных определений и сравнений. Если у Эмпедокла река – «светловодная», оратор – «заслуженно чтимый»,
скрытность – «мрачнодушная» и т.д., то у Горгия, скажем, печаль – не «многообильная», а просто обильная;
красота Елены – не «равнобожественная», а просто равна богам, страх – не «полнотрепетный», а полный
трепета.
Если говорить о пафосе речи Горгия, то он изначально состоит в безусловном оправдании Елены. Но не
только. Основная задача сформулирована Горгием очень чѐтко: «Я и вознамерился, в своей речи приведя
разумные доводы, снять обвинение с той, которой довольно дурного пришлось услышать, порицателей еѐ
лгущими вам показать» [Прутцков 2010: 23]. Но кроме этической ритор ставит перед собой ещѐ и учительскую
задачу просвещения умов, состоящую в том, чтобы «раскрыть правду и конец положить невежеству»
[Прутцков 2010: 23].
Эту двуединую задачу Горгий решает в строгом соответствии с риторическим каноном, одновременно
развивая основную идею оправдания Елены в логическо-этических речевых формах. При этом он с
последовательностью судьи задаѐт вопросы слушателям и тут же отвечает на них:
«(6) Случая ли изволением, богов ли велением, неизбежности ли узаконением совершила она то, что
совершила? Была она или силой похищена, или речами улещена, или любовью охвачена? – Если примем мы
первое, то не может быть виновна обвиняемая: божьему промыслу людские помыслы не помеха – от природы
не слабое сильному препона, а сильное слабому власть и вождь: сильный ведѐт, а слабый следом идѐт. Бог
сильнее человека и мощью и мудростью, как и всем остальным: если богу или случаю мы вину должны
приписать, то Елену свободной от бесчестья должны признавать. (7) Если же она силой похищена, беззаконно
осилена, неправедно обижена, то ясно, что виновен похитчик и обидчик, а похищенная и обиженная невиновна
в своѐм несчастии. Какой варвар так по-варварски поступил, тот за то пусть и наказан будет словом, правом и
делом: слово ему – обвинение, право – бесчестие, дело – отмщение. А Елена, насилию подвергшись, родины
лишившись, сирою оставшись, разве не заслуживает более сожаления, нежели поношения? Он совершил, она
претерпела недостойное; право же, она достойна жалости, а не ненависти. (8) Если же это речь еѐ убедила и
душу еѐ обманом захватила, то и здесь нетрудно еѐ защитить и от этой вины обелить. Ибо слово – величайший
владыка: видом малое и незаметное, а дела творит чудесные – может и страх прекратить и печаль отвратить,
вызвать радость, усилить жалость. (9) А что это так, я докажу – ибо слушателю доказывать надобно всеми
доказательствами» [Прутцков 2010: 23].
Далее Горгий обращает внимание слушателей на то свойство сотворѐнной речи, над которым более
поздние теоретики риторики будут постоянно раздумывать. Почему любой сотворѐнный текст, в том числе и
творение поэта, то есть то, что не существует само по себе, таким образом воздействует на человека, что
человек верит этому сотворѐнному в гораздо большей степени, нежели существующему в действительности?
Почему песня может вызвать и печаль, и радость? Почему поэтическое слово о мире в большей степени
убеждает, нежели сам мир? Поисками ответов на эти и другие непростые вопросы будут заняты
литературоведы и языковеды, специалисты в области эстетики и риторики, психологии творчества и теории
литературы. Не случайно, начиная с эпохи Средневековья, риторика будет постепенно переходить от
философской проблематики к текстологии и в конце XIX – начале XX века станет составной частью теории
литературы.
В своей же речи Горгий говорит: «Поэзию я считаю и называю речью, имеющую мерность; от неѐ
исходит к слушателям и страх, полный трепета, и жалость, льющая слѐзы, и страсть, обильная печалью; на
чужих делах и телах, на счастье их или несчастье собственным страданием страждет душа – по воле слов. (10)
Но от этих речей перейду я к другим. Боговдохновенные заклинания напевом слов сильны и радость привести,
и печаль отвести; сливаясь с души представленьем, мощь слов заклинаний своим волшебством еѐ чарует,
убеждает, перерождает. Два есть средства у волшебства и волхвования: душевные заблуждения и ложные
представления. (11) И сколько и скольких и в скольких делах убедили и будут всегда убеждать, в неправде
используя речи искусство! Если б во всѐм все имели о прошедших делах воспоминанье, и о настоящем
пониманье, и о будущих предвиденье, то одни и те же слова одним и тем же образом нас бы не обманывали.
Теперь же не так-то легко помнить прошедшее, разбирать настоящее, предвидеть грядущее, так что в очень
многом очень многие берут руководителем души своей представление – то, что нам кажется. Но оно и
обманчиво, и неустойчиво и своею обманчивостью и неустойчивостью навлекает на тех, кто им пользуется,
всякие беды» [Прутцков 2010: 24].
«То, что нам кажется», по мысли Горгия, убедило и Елену. Она поверила в слова Париса, который
искусно говорил о своей любви и убедил Елену покинуть Элладу. «(12) Что же мешает и о Елене сказать, что
ушла она, убеждѐнная речью, ушла наподобие той, что не хочет идти, как незаконной если бы силе она
подчинилась и была бы похищена силой. Убежденью она допустила собой овладеть; и убеждение, ей Розділ І. ТЕОРІЯ МОВИ

45
овладевшее, хотя не имеет вида насилия, принуждения, но силу имеет такую же. Ведь речь, убедившая душу, еѐ
убедив, заставляет подчиниться сказанному, сочувствовать сделанному. Убедивший так же виновен, как и
принудивший» [Прутцков 2010: 24].
И здесь Горгий подходит вплотную к обоснованию своей идеи о том, что слово может манипулировать
человеком в зависимости от обстоятельств и цели общения. Человек может поверить слову, правильно
произнесѐнному. И тем самым поверить в то, чего нет. Поскольку один оратор может убедить в том, что ему
кажется сущим. А другой может убедить в обратном. И значит, если человек верит сейчас в одно, а потом в
противоположное тому, во что верил ранее, то сущего как такового не существует:
«О том, что ничего не существует, – пишет о теории Горгия Секст Эмпирик, – он рассуждает следующим
образом. Именно, если что-нибудь существует, то оно есть или сущее, или не-сущее, или сущее и не-сущее
[вмеcте]. Но оно не есть ни сущее, как сейчас будет ясно, ни не-сущее, как будет показано, ни сущее и не-сущее
вместе, как будет преподано и это. Значит, ничего не существует» [Богут 1995: 91].
Теория Горгия в изложении Секста Эмпирика сводится к тому, что любое явление или, скажем, любая
идея может существовать и не существовать одновременно. Если предположить, что «не-сущее существует, то
нечто должно существовать и не существовать: поскольку оно не мыслится сущим, оно не должно
существовать; поскольку же оно есть не-сущее, то в таком случае оно всѐ-таки есть. Однако совершенно нелепо
чему-нибудь одновременно быть и не быть. Следовательно, не-сущее не существует. И ещѐ иначе: если не-
сущее существует, то не должно существовать сущее, потому что это «сущее» и «не-сущее» противоположны
одно другому; и если не-сущему свойственно бытие, то сущему должно быть свойственно небытие. Но, во
всяком случае, нельзя признать, что сущее не существует. Следовательно, не должно существовать не-сущее»
[Богут 1995: 92].
Приведѐнные фрагменты свидетельствуют об одном очень важном постулате не только Горгия, но и всей
софистической школы красноречия. Горгий очень тонко различал значения каждого слова и весьма эффективно
использовал их изменение в различных речевых контекстах. Отсюда – пристальное внимание софистов к
разработке речевых приѐмов и методов речевого воздействия.
«(13) Что убежденье, использовав слово, может на душу такую печаль наложить, – говорит Горгий в
«Похвале Елене», – какую ему будет угодно, – это можно узнать прежде всего из учения тех, кто учит о небе:
они, мненьем мненье сменяя, одно уничтожив, другое придумав, всѐ неясное и неподтверждѐнное в глазах
общего мнения заставляют ясным явиться; затем – из неизбежных споров в судебных делах, где одна речь,
искусно написанная, не по правде сказанная, может, очаровавши толпу, заставить послушаться; а в-третьих – из
прений философов, где открываются и мысли быстрота, и языка острота: как быстро они заставляют менять
доверие к мнению! (14) Одинаковую мощь имеют и сила слова для состояния души, и состав лекарства для
ощущения тела. Подобно тому, как из лекарств разные разно уводят соки из тела и одни прекращают болезни,
другие же жизнь, – так же и речи: одни огорчают, те восхищают, эти пугают, иным же, кто слушает их, они
храбрость внушают. Бывает, недобрым своим убеждением душу они очаровывают и заколдовывают»
[Прутцков 2010: 24].
Итак, Горгий выделяет четыре сферы деятельности, в которых, по его мнению, речи и слова имеют
высшую силу. Это «учения тех, кто учит о небе», и здесь неясно, имеет он в виду учѐных-астрономов или
храмовых жрецов, или же речь идѐт о создателях поэм, мифов и гимнов – певцах и поэтах. Вторая сфера вполне
определена – это «неизбежные споры в судебных делах». Третья – споры философов. И четвѐртая –
общественная речевая практика на бытовом уровне.
Завершает Горгий свою «Похвалу Елене» классическим выводом, усиливающим общий пафос, и
направленным на то, чтобы как можно более эффективно воздействовать на слушателей:
«(20) Как же можно считать справедливым, если поносят Елену? Совершила ль она, что она совершила,
силой любви побеждѐнная, ложью ль речей убеждѐнная или явным насилием вдаль увлечѐнная, иль
принужденьем богов принуждѐнная, – во всех этих случаях нет на ней никакой вины.
(21) Речью своею я снял поношение с женщины. Закончу: что в речи сначала себе я поставил, тому
верным остался; попытавшись разрушить поношения несправедливость, общего мнения необдуманность, эту я
речь захотел написать Елене во славу, себе же в забаву» [Прутцков 2010: 24].
Таким образом, Горгий создаѐт свою теорию риторики на следующих логических основаниях:
Основание первое: не-сущее не существует, поэтому оно не может быть осмыслено и выражено в слове.
Основание второе: сущее существует, его можно осмыслить, но его невозможно познать и ему
невозможно научить. При этом среди мыслимого есть и несуществующее, например – химеры. Но и их можно
себе представить и суть их выразить в слове.
Основание третье: слово не может выразить подлинным образом того, что оно выражает. Поэтому
любое утверждение можно доказать и любое утверждение можно опровергнуть. «То, что некто видит, как же
может он передать в слове? И чем же это должно стать для него, кто слушает, не видя? Значит, как зрение не
воспринимает звуки, так слух понимает звуки, а не краски и цвета; и уж ясно, что говорит тот, кто говорит, а
цвет и опыт не говорят ничего» [Богут 1995: 93].
Следовательно, по логике Горгия, абсолютной истины нет и быть не может. Есть слово, оно
всеобъемлюще, оно онтологически независимо, открыто и может вобрать всѐ многообразие мира, как ЛІНГВІСТИЧНІ СТУДІЇ. Випуск 22

46
существующего, так и несуществующего. Слово – носитель и согласия, и отрицания, и убеждения, и
разубеждения, и добра, и зла, и любви, и ненависти, и мудрости, и глупости, и веры, и неверия. Риторика –
искусство убеждения, и как всякое искусство, она использует универсальные возможности своего материала.
То есть – того же слова.
Публичным оратором, особенно политиком в древнегреческом полисе невозможно было стать, если
человек не умел и не научился убеждать своих сограждан на Форуме, судей в трибуналах, советников в Совете,
воинов и даже рабов. Древнегреческая софистика закладывает основы развития мыслительно-речевой
деятельности и начинает обучать науке составления и произнесения публичных речей. И здесь мы можем
согласиться с тем мнением, что древнегреческие софисты – это первые педагоги-просветители [Рассоха 2010:
25].

Література
Бахтин 1979: Бахтин, М.М. Проблема речевых жанров [Текст] / М.М. Бахтин // Эстетика словесного
творчества. – М.: Искусство, 1979. – с. 237 – 280.
Богут 1995: Богут, И.И. История философии в кратком изложении [Текст] / И.И. Богут. – Пер. с чешского
канд. философ. наук И.И. Богута. – М.: Мысль, 1995. – 590 [1] с. – ISBN 5-244-00552-9.
Гумбольдт 1967: Гумбольдт, фон Вильгельм. Язык и философия литературы [Текст] / Вильгельм фон
Гумбольдт. – М.: Наука, 1967. – 380 с.
Диоген 1979: Діоген, Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов [Текст] / Диоген
Лаэртский. – М.: Мысль, 1979. – 620 с. – (Философское наследие).
Рогожкин 2010: Рогожкин, О. Філософський дискурс риторики [Текст] // Лінгвістичні студії: зб. наук.
праць / Донецький нац. ун-т; наук. ред. А.П. Загнітко. – Донецьк: ДонНУ, 2010. – Вип. 21. – с. 208 – 212. – ISBN
1815-3070; ISBN 966-7277-88-7.
Потебня 1913: Потебня, А.А. Мысль и язык [Текст] / А.А. Потебня. – Харьков: Типография Мирный
труд, 1913. – 490 с.
Прутцков 2010: Прутцков, Г.В. Введение в журналистику. Антология в двух томах [Текст] /
Г.В. Прутцков. – М.: Журналист, 2010. – 498 с.
Рассоха 2010: Рассоха, Игорь. Апология софистов [Текст] / Игорь Рассоха. – М.: Астрель-Экспресс, 2010.
– 568 с.

В статье автор рассматривает проблему мыслительно-речевой деятельности в контексте
риторических учений софистов. Выяснив, что такие древнегреческие философы, как Протагор и Горгий,
сосредоточивали внимание на необходимости создания специфических приѐмов и правил убеждения
оппонентов, автор приходит к выводу, что именно древнегреческие школы софистики заложили основы
развития мыслительно-речевой деятельности и начали профессионально обучать составлению и
произнесению публичных речей.
Ключевые слова: риторика, сущее, мыслительно-речевая деятельность, речевой контекст,
риторический канон, ритм, пафос речи.

The author dials with the problem of (mentally-) intellectual-speech activity in the context of rhetorical exercises
of Sophists. Having clearing up that the ancient Greek philosophers, such as Protagoras and Gorgias, focused attention
on the necessity for specific techniques and rules of persuasion opponents, the author is come to the conclusion that it is
the ancient Greek schools of sophistry have laid the foundations for the development of mentally-speech and begun to
teach vocational preparation and articulation of public speeches.
Keywords: rhetoric, exact truth, (mentally-) intellectual-speech activity, context of speech, rhetorical canon,
rhythm, pathos of speech.
Надійшла до редакції 15 вересня 2010 року.